Рецензия на книгу

• 

  Аноним25 мая 2017 г.

  «Два Гусара». Л. Н. Толстой

  Только спустя годы понимаешь силу русской классики.
  
  В школе я не любил читать произведения предусмотренные программой во многом из сильного чувства сопротивления. Когда буквально каждый говорил, что я это должен прочитать, что это классика, что без этого не смогу жить дальше — я хмурился, в лучшем случае пробегал глазами по названию «очередной классики» и возвращался к своим любимым героям Майна Рида, Фенимора Купера, Жюля Верна и других приключенческих и фантастических книг.
  Теперь же, когда школа отдалилась на расстояние тринадцатилетней дороги, и исчез тот самый прессинг «надо, обязан», я наконец-то понял всю глубину русской классической литературы.
  Первым таким произведением лет пять назад стал прочитанный мной после неудачного опыта «Так говорил Заратустра» Фридриха Ницше, роман «Идиот» Фёдора Михайловича Достоевского. Не смотря на то, что в голове у меня устоялось мнение о сложности чтения романов Фёдора Михайловича - «Идиот» я прочёл легко, быстро, получив огромное удовольствие. Так началась моя большая Любовь к русской классике. Сейчас я прочитал много других творений русских классиков, но ещё больше предстоит прочесть. И каждый раз с большим нетерпением беру в руки сборник рассказов Александра Ивановича Куприна или душераздирающий роман Чингиза Торекуловича Айтматова, которого я ставлю в один ряд с Великими, и погружаюсь в Чтение.
  Сейчас же я хочу поделиться теми впечатлениями, что так свежи во мне после прочтения четырёх произведений Льва Николаевича Толстого. Сборник этот попался мне на глаза, когда я довольно поздно возвращался с работы и не смог пройти мимо шкафа с книгами, какой стоит неподалёку от дома. Этот шкаф наполняется литературой свободно приносимой туда всеми любителями и так же свободно от туда книги берутся. Аккуратный тёмно-зелёный томик, не растрепавшийся от времени, прекрасно сохранился. Он сразу впрыгнул ко мне в руки, заняв дома полагающееся ему место на полке. И вот пришло время его прочитать.
  Составители книги поместили в неё два рассказа: «Рубка леса» и «Метель», а также две повести: «Два гусара», «Казаки». Не буду говорить о том, сколь прекрасен и буквально певуч слог Льва Николаевича, сколь точны и выразительны его слова, всегда стоящие на своих местах, сколь подтянуты и изящны предложения, лишённые всяких излишеств, но полные гимнастической лёгкости. Всё это описано гораздо более компетентными людьми, нежели я. Скажу лишь о том, что именно в этом сборнике я с радостью вновь почерпнул тот самый русский писательский дух с его точнейшим пересказом ненадуманных переживаний, волнений, тревог, величия и покорности.
  В повести «Два гусара» я увидел, как измельчала душа молодого графа Турбина, сына удалого гусара Фёдора Турбина. Как сохранив в себе отцовское семя, взлелеянная гаденькая практичность, не дала ему развиться в могучий стержень Человека. Не способен стал сын на те поступки, какие совершал его отец, рискующей честью, именем и жизнью, выручая малознакомого товарища из пут шулеров и порочной игорной страсти. Молодой граф считал такие поступки излишне пылкими, даже скандальными. Справедливости ради, отец его и был пылким, живущим широкой, разгульной жизнью; увлекающимся, но способным стать самым ярким впечатлением для повстречавшихся ему людей и не понаслышке знающим, что такое честь и достоинство.
  

  
  «Молодой граф Турбин морально вовсе не был похож на отца. Даже и тени в нем не было тех буйных, страстных и, говоря правду, развратных наклонностей прошлого века. Вместе с умом, образованием и наследственной даровитостью натуры любовь к приличию и удобствам жизни, практический взгляд на людей и обстоятельства, благоразумие и предусмотрительность были его отличительными качествами. По службе молодой граф шел славно: двадцати трех лет уже был поручиком... При открытии военных действий он решил, что выгоднее для производства перейти в действующую армию, и перешел в гусарский полк ротмистром, где и получил скоро эскадрон».

  И неужели в молодом графе Турбином, чьё основное увлечение являлся лишь он сам, я не увидел насаждаемый сегодня как ценность - эгоизм?
  «Казаки» же повествуют о том, как молодой человек из высшего общества сбежав из Москвы, оказался на Кавказе. Будучи сам увлекающимся всем и ничем, никогда не отдаваясь никакому делу полностью, наоборот — при малейших затруднениях сбегающий прочь, он попал в казачью среду, где бытовали простые, военные нравы. И почести воздавались не по титулам, а по делам. Где лихие казаки на смерть смотрели, как на неизбежную попутчицу, стояли выше её.
  Хоть здесь и появляется тема неразделённой любви барина к казачке, но она служит лишь для того, чтобы показать как солдат-барин, занятый поисками цели в сытой жизни, не слишком старался понять, а от того так и не постиг простую, может быть даже грубую душу казаков, оставшись для них чужим, мимолётным явлением, о котором тут же забыли, едва он уехал от них. Может быть это потому, что сама его душа так и осталась неприкаянной - младенцем, не познавшим трудности возмужания, не способной чувствовать, любить в полную силу, так, чтоб сердце щемило от страданий?
  

  
  «Он ни во что не верил и ничего не признавал. Но, не признавая ничего, он не только не был мрачным, скучающим и резонирующим юношей, а, напротив, увлекался постоянно…. Но отдавался он всем своим увлечениям лишь настолько, насколько они не связывали его. Как только, отдавшись одному стремлению, он начинал чуять приближение труда и борьбы, мелочной борьбы с жизнию, он инстинктивно торопился оторваться от чувства или дела и восстановить свою свободу».

  Насколько рассказ «Метель» поразил меня живостью, с какой Лев Николаевич изобразил непогодь, в какой умудрились запутаться путники, держащие дорогу к станции и плутавшие всю ночь, измучившие себя и лошадей, но наконец-то, точно из тупика, выбравшиеся к утру, когда отступила смута, на ровную дорогу; настолько «Рубка леса» поразил меня верным и крайне простым описанием русского солдата. Того солдата, который не видит в войне великой славы или пьянящего куража, как герои Гомеровской «Иллиады», но который воюет так, как не один солдат в мире. Чья кремниевая, угрюмая стойкость — не бахвальство, а ядро всего русского мира.
  

  
  «Дух русского солдата не основан так, как храбрость южных народов, на скоро воспламеняемом и остывающем энтузиазме: его так же трудно разжечь, как и заставить упасть духом. Для него не нужны эффекты, речи, воинственные крики, песни и барабаны: для него нужны, напротив, спокойствие, порядок и отсутствие всего натянутого. В русском, настоящем русском солдате никогда не заметите хвастовства, ухарства, желания отуманиться, разгорячиться во время опасности: напротив, скромность, простота и способность видеть в опасности совсем другое, чем опасность, составляют отличительные черты его характера».

  3

  15