Рецензия на книгу

• 

  Аноним18 февраля 2017 г.

  Невыносимая рецензия, полная жалоб и лирических отступлений

  Если бы мне пришлось говорить о 11 сентября, в такой вот манере сшивания разрозненных и чуждых фактов между собой. я писала бы о телефонах: о том, что у телефонисток размах рук должен был быть минимум 154 сантиметра, о том, сколько весил первый радиотелефон (3 килограмма), о том, как 33 992 таксофона оказались не нужны, о том, что мобильных больше, чем жителей земли уже довольно давно, и что больше тех людей, у кого есть телефон, чем тех, у кого есть унитаз, и о том, как мне купили мой первый мобильный, в 13 лет: меня сбила машина - дурацкий вышел случай, из-за упавшей туфельки не сделала ещё одного шага и осталась даже стоять, но от сильного трения ожоги были на руке и ноге. Бриджи, конечно, в лоскутья с одной стороны, и страшно до смерти, и выплясываешь дрожью свою собственную пляску смерти, хочешь сказать "я живой", но телефона не было, и я не помнила номер мамы, и все старалась вспомнить, и все набирала ну чужом домашнем безрезультатно, а вечером она сама пришла и ничего не сказала. Взяла мои штаны, как ребенка, и ушла с ними на кухню. На следующий день у меня телефон уже был, только к чему вся эта дурацкая история - даже если ты кого-то слышишь, ты не можешь его спасти. Полтора часа те, кто, в общем, уже мертвы, говорят с теми, кто снаружи, а здание плавится. Это самое страшное - последний монолог, отказаться от которого невозможно, точка, которую сам ставишь (если дозвонился). Ах да, есть же ещё автоответчики, а значит - все будет повторяться снова, и снова, и снова.
  Я не знаю вещи страшнее 11 сентября для нашего времени, именно из-за вот этих голосов. Мне было восемь, но я знала о них на другом конце земли, и я помню так ясно этот день, но не помню свой девятый день рожденье, случившийся неделей позже. И все, то есть у Фоера живого в романе - сцены с мальчиком, его мамой и телефоном, потому то когда они остаются наедине он всегда с ними третьим, спрятанный в шкафу и звучащий в её голове, не выговоренный вслух.
  В остальном это спекуляция, отвратительная по сути своей, ну ладно первый роман о геноциде евреев, это первый роман, куда в нем без БОЛЬШОЙ ТЕМЫ, чтобы сразу пощечина, чтобы сразу работало, и больно, и горько, и т.д. - с таким блестящим языком и стилем работает и ещё как. Но во втором не просто взять 11 сентября (с фотографиями, чтоб покрепче), но и Хиросиму, и бомбардировку Дрездена (ясно откуда, это не просто по следам Воннегута, но с копиркой его приемов, притом неудачной, с хроникой, идущей назад) - и возвести этот свой небоскреб под табличкой "О том, как правильно скорбеть". Мародерство и стервятничество одновременно. Он не только обирает трупы, унося все, то они имели при жизни: книги, ручки, слова, письма. платья, мелочь из кошельков, фотографии и безделушки с каминной полки, скрепки и ножи, йо-йо и галстуки, шляпы, игрушки и т.д. и т.п. - но и отбирает их тела, рассекая их вдоль и поперек, чтоб показать почтенной публике.
  И дело ведь не в памяти и антивоенном направлении, дело вот в этом желании шока, в игре маэстро на тонких нервах, каждое слово настолько расположено сразить, каждая искренняя сцена через абзац стремится к абсолютной вычурности ради воздействия и... я просто не могу. Для меня падающий человек на фотографии не летит вверх, для меня его обнаженное тело - то, на что я не имею право смотреть. как будто я бесконечно краду и сама.
  Я не плачу, в общем, над книгами лет с шестнадцати. Прошлой ночью я проснулась в половину четвертого и рыдала от злости, скорби и собственной вины - и дело не в том, что Фоер заставляет испытывать катарсис, дело в том, что, в общем, нельзя принять.

  16

  89