Рецензия на книгу

• 

  kopi16 января 2017 г.

  Вечная загадка Мэгги…

  Книжка полна чересчурных ужасов, просто ужасов и нечаянных смертей,необходимых для развития сюжета. Краткие «истории» Англии, Ирландии, Новой Зеландии на фоне сбежавшего каторжника и каннибала, отца Фиа, ставшего счастливым отцом 15 детишек, намекают на брызжущую фантазию автора. А уж как достается католической религии-ну это через отвратительных ирландских сестер, смахивающих на учителей-садисток
  

  • Мэгги раскрыла рот, и ее стошнило прямо на одеяние сестры Агаты. Все дети, сколько их было в классе, испуганно ахнули, а сестра Агата стояла багровая от ярости и изумления, и отвратительная жидкость стекала по складкам черной ткани на пол. И вот трость пошла лупить Мэгги по чему попало, а девочка скорчилась в углу, вскинув руки, закрывая лицо, и ее все еще тошнило. Наконец сестра Агата выбилась из сил, рука отказывалась поднять трость, и тогда она показала на дверь.— Иди домой, маленькая дрянь, филистимлянка, — сказала она, круто повернулась и ушла в класс сестры Диклен.

  
  Мама Фиа, когда девочка все-таки пришла(!) домой, только что и нашлась сказать: - — Весело, что и говорить, — Фиа подняла тяжелую корзину, с трудом выпрямилась. Понятно, отец ее-тот еще был садист и людоед!
  Трудно верить роману, который читается так легко, что пропускаешь особо страшилковые места или такие вот « откровения»: - Мы-бедные…мы ж не можем пожертвовать церкви орган, или шитый золотом покров на алтарь, или новую лошадь и коляску для монахинь. Чего ж на нас глядеть?
  Или комментарий по случаю избиения маленькой Мэгги отца:- Я наших монахинь очень уважаю, и не нам их судить, а только хотел бы я, чтобы они пореже хватались за палку. Оно, конечно, приходится им вбивать науки в наши тупые ирландские головы.
  Автору так нужно, чтобы читатели полюбили Мэгги, так страдавшую, такую стойкую! А ведь можно было уронить на бедняжку стену школы или другое что тяжелое. Эффект был бы тот же-безмерная любовь к юной героине, а придуманных ужасов-меньше.
  И снова-похвалим Мэгги:- Очень хорошенькая у вас дочка. У меня, знаете, слабость к тициановским волосам. У нее они такие, что Тициан сразу схватился бы за кисти.
  И еще разок Мэгги повосхищаемся:- Мэгги теперь ходила уже не в локонах ,по плечам ее сбегали две туго заплетенные толстые косы с темно-синими бантами.
  А теперь-просто полюбуемся Мэгги:- — Ох, Мэгги, — беспомощно пробормотал он.
  Она подняла на него глаза и из глубины страдания улыбнулась ему; была в этой улыбке безмерная, беззаветная, ничем не сдерживаемая любовь, еще не ведающая запретов, что вынуждают женщину скрывать свои чувства. Эта безмерная любовь потрясала его, сжигала — почему, почему Бог, в чьем бытии он порой сомневался, не создал его другим, кем угодно, только не Ральфом де Брикассаром?! Так, может быть, это оно и есть — то неведомое и опасное, что скрыто в нем самом? О господи, ну почему он так ее любит? Но, как всегда, никто ему не ответил, а Мэгги все сидела и улыбалась ему…
  Да, работы у Мэгги и семейства было, мягко сказать, невпроворот! «Нет конца и края этой возне с овцами; едва покончено с одной работой — пора приниматься за другую. Осматривать, сортировать, перегонять с пастбища на пастбище, подбирать и менять производителей, заниматься стрижкой и очисткой, мойкой и вливаниями, забивать и отправлять на продажу. Помимо овец, в Дрохеде насчитывалось до тысячи голов крупного рогатого скота лучшей породы, но овцы много выгоднее, так что в хорошие времена в имении на каждые два акра приходилось по овце, всего около 125 000 голов. При всем при том –«постепенно для семейства Клири исполнились смысла классики австралийской литературы. Здесь, в Дрохеде, на краю света, вся семья сильней, чем когда-либо, пристрастилась к чтению; отрезанных от мира, их только и соединяло с ним волшебство печатного слова».
  Не забудем и Мэгги, потому что она страдает взрослением и некому ей это объяснить. Но как поэтично

  • отец Ральф бывал в Дрохеде постоянно, следил за преображением Мэгги, и, когда она расцвела было девической прелестью и вдруг стала гаснуть и утратила всю свою живость, его охватила тревога, а потом и страх. У него на глазах тают, чахнут и тело ее, и душа; Мэгги ускользает от всех, замыкается в себе, и невыносимо смотреть, как она превращается во вторую Фиону. Огромные глаза распахнуты навстречу какому-то надвигающемуся ужасу, матово-бледная кожа, не знающая ни загара, ни веснушек, становится все прозрачней. Если так пойдет дальше, думал он, скоро от нее останутся одни глаза, она скроется в них, как змея, глотающая собственный хвост, и в мире, невесомый и почти незримый, будет двигаться только серебристый луч, еле уловимый краешком глаза, словно пугливые тени и темные пятнышки, мелькающие на белой стене. Ну нет, он выяснит, в чем дело, даже если правду придется вырвать у нее силой…

  лой…

— Если бы вы не были священником, отец Ральф, вы бы на мне женились?
Он наклонил голову, хотел коснуться губами ее щеки, но Мэгги стала на цыпочки и не то чтобы ухитрилась, просто так уж вышло — коснулась губами его губ. Он вздрогнул, словно от ядовитого укуса, но тотчас опомнился, снова наклонил голову, попытался что-то сказать прямо в эти нежные сомкнутые губы — и, пытаясь ответить, они разомкнулись. И словно ни единой косточки не осталось в ее теле, оно обернулось жаркой, податливой темнотой; одной рукой он обхватил ее талию, другой — плечи, его ладонь легла ей на затылок, зарылась в ее волосы, он прижал ее лицо к своему, будто боялся, что она ускользнет — вот сейчас, сию минуту, а он еще не успел понять и осмыслить, что же это за невероятное чудо — Мэгги. Это она и не она, неведомая, совсем не прежняя, ведь та Мэгги, его Мэгги не была женщиной, он не ощущал и не мог ощутить в ней женщину. И он тоже не мог быть для нее мужчиной. Эта мысль прояснила его смятенные чувства; он оторвал руки, что обвивали его шею, оттолкнул ее и силился во тьме разглядеть ее лицо. Но она понурилась и не поднимала глаз.
— Нам пора, Мэгги, — сказал он.- — Я тебя никогда не забуду, Мэгги, до самой смерти не забуду.
Такой вот сложно-эротичный экологический роман. И почему-то все время хочется плакать…