Рецензия на книгу
Время жить и время умирать
Эрих Мария Ремарк
Аноним14 января 2017 г.Войну хорошо слышать, да тяжело видеть
К своему стыду, должна признать, для меня было открытием, что в Германии с 1933 года люди жили почти как в Советском Союзе. Те же страхи и переживания
Циглеры, видимо, чего-то боялись. Он не знал, чего именно. Но ведь, начиная с 1933 года, было так много причин для страха…Приблизительно так же можно сказать и про советскую семью. Нет, конечно, я понимала, что идеология, навязанная насильно не может быть выбором большинства, но, чтобы такие похожие истории и судьбы простых людей, солдат и их близких при абсолютно разном менталитете.
Понравилось, что Ремарк очень тонко проводит границу между злом и добром, так, что ее не видишь, только чувствуешь. А чувства бывают очень переменчивы…
Для меня тема войны всегда стояла отдельно от всего остального, в том числе от смерти и жизни. Война – это, прежде всего, страх и отчаянье. Автору же удалось в моем сознании хоть как-то приблизить смерть, жизнь и даже немного любовь.
Ремарк так точно описывает то, как я вижу войну в двух абзацах, что мне просто нечего добавить:
Гребер остановился и, не отрываясь, смотрел на тусклый образ в мутном желтоватом зеркале. Он увидел свои глазные впадины и тени под ними, скрывавшие глаза, словно у него их уже не было. Вдруг к нему подкрался и его охватил знобящий неведомый страх. Отнюдь не панический и бурный, неторопливый и судорожный вопль бытия, зовущий к бегству, к самозащите, к осторожности, — нет, страх тихий и знобящий, как сквозняк, почти безличный; с ним нельзя было бороться, ибо он был невидим и неуловим и, казалось, шел из каких-то пустот, где стояли чудовищные насосы, беззвучно выкачивавшие мозг из костей и жизнь из артерий. Гребер еще видел в зеркале свое отражение, но ему чудилось, что вот-вот оно начнет меркнуть, уходя, как волна, что его очертания сейчас растают и расплывутся, поглощенные молчаливыми насосами, которые из ограниченного мира и случайной формы, недолгое время называвшихся Эрнстом Гребером, втянут его обратно в беспредельное, а оно не только смерть, но что-то нестерпимо большее: угасание, растворение, конец его «я», вихрь бессмысленных атомов, ничто.
Гребер уставился на окна. Его снова охватил страх, еще более удушливый, тяжелый и липкий, чем до того. Он знал много видов страха: страх мучительный и темный; страх, от которого останавливается дыхание и цепенеет тело, и последний, великий страх — страх живого существа перед смертью; но этот был иной — ползучий, хватающий за горло, неопределенный и угрожающий, липкий страх, который словно пачкает тебя и разлагает, неуловимый и непреодолимый, — страх бессилия и тлетворных сомнений: это был развращающий страх за другого, за невинного заложника, за жертву беззакония, страх перед произволом, перед властью и автоматической бесчеловечностью, черный страх нашего времени.Концовка словно обухом по голове, мол, и не надейся…
556