Рецензия на книгу
Белый пароход
Чингиз Айтматов
Аноним27 ноября 2016 г.За эти дни Айтматов стал мне настоящим другом. Глядя из головы то одного персонажа, то другого, как же разумен, добр и прав во всем он был. Как легко с ним было понимать, что Момул тряпка не от слабости характера, а ради дочери, внука, ради всего мира. И злобная бабка не такая уж и злобная, а просто боится показать миру, показать себе, что можно к кому-то привязаться - ведь она потеряла всех, к кому была открыто привязана. И тупорылая Бекек не столько тупорылая, сколько страшно несчастная женщина. И Орозкул. Бедный Орозкул. Ему просто забыли сказать, что быть несчастным - это не грех, что быть неловким - это не страшно, и что злиться - это нормально, и это пройдет. Половину времени он злится на себя и на весь мир только за то, что, собственно, злится. И поразительно, что обо всем об этом, про себя и друг про друга, в курсе все персонажи до единого, включая семилетнего ребенка. И все они худо-бедно поддерживают хрупкое и жуткое равновесие своей совместной жизни в этих трех домах, оторванных от всего мира, будто в космосе. Боги, как они цепляются друг за друга, понимая, что больше никого у них нет и не будет. И как они ненавидят друг друга за это. И как переливается через край чаша терпения то одного, то другого. И как то один, то другой подставляют свою метафорическую чашу друг другу, чтобы количество любви и ненависти, и невысказанной любви, и невысказанной ненависти оставалось постоянным. Выясняя так отношения, они просто случайно не заметили, что переполнили самую маленькую чашечку - превысили количество зла и унижения, которые может наблюдать ребенок. Всеми любимый, заметим, ребенок. Просто случайно. Просто не заметили. В этот момент всем так плохо, так страшно, что все дружно закрывают глаза. И нет больше головы, из которой мог бы смотреть автор. И только тут, только в последний момент появляется голос самого автора. И что же он говорит?
Одно лишь могу сказать теперь — ты отверг то, с чем не мирилась твоя детская душа. И в этом мое утешение. Ты прожил, как молния, однажды сверкнувшая и угасшая. А молнии высекаются небом. А небо вечное. И в этом мое утешение. И в том еще, что детская совесть в человеке — как зародыш в зерне, без зародыша зерно не прорастает. И что бы ни ждало нас на свете, правда пребудет вовеки, пока рождаются и умирают люди… Прощаясь с тобой, я повторяю твои слова, мальчик: «Здравствуй, белый пароход, это я!»Что-то я не поняла, в чем тут утешение? В игре в слова? В уходе обратно в сказку, которая, черт возьми, уже закончилась и закончилась плачевно? Все, что нам может предложить автор в ответ на то, что жизнь - это непрекращающийся ад и кошмар, - это не то, что нужно всех простить, ибо у них у всех есть тот зародыш, хоть и полудохлый; и не то, что оставаться человеком можно, даже в нечеловеческих условиях. А также и не многое другое, чего можно было бы ожидать от взрослого человека. Все что нам может предложить автор это примерно следующее: "давайте подумаем о хорошем и несуществующем". И о какой правде тут речь после этого? Ей-богу, уж лучше бы промолчал в финале. И вот что мне хочется на все это сказать. Пользуясь своим правом выжившего и выживающего в аду, я отказываюсь прощать тряпку Момула, и стерву бабку, и тупорылую Бекек, и падлу Орозкула. И особенно я отказываюсь прощать своего нового друга за то, что он отказывается взрослеть. Это, конечно, миленько, но совершенно недостойно ни человека, ни писателя. Отказываюсь. Не хочу. Не буду.
7534