Рецензия на книгу

• 

  Аноним1 ноября 2016 г.

  "В сутках много часов, а для смерти требуются всего секунды. Много смертей, наверное, скрыто в сверкающих часах, посланных с небосвода безжалостным солнцем".

  "Нужно всегда думать о ближайшей опасности. О сегодняшней. А завтра - о завтрашней. Все по порядку. Иначе рехнуться можно".

  С творчеством Ремарка я познакомилась несколько лет назад. Ознакомительная встреча закончилась слезами юной девушки (читала я тогда "Время жить, время умирать"), но последующие свидания заканчивались менее бурно и к "Искре жизни" готова я не была.
  

  
  "Так, наверное, и нужно начинать, - думал Бухер. - С самого начала. Не с воспоминаний, ожесточения и ненависти, а с самого простого. С чувства, что ты живешь. Живешь не вопреки чему-то, как в лагере, а просто - живешь".

  О том, что в романе пойдет речь о концлагере я знала заранее из аннотации, но я себе и представить не могла, что произведение меня морально вывернет, выжмет и в таком состоянии оставит перед агрессивным окружающим миром. Я искренне боялась перевернуть страницу. Я ждала и молилась, чтобы роман как можно скорее закончился. Каждая страница могла стать фатальной. Мне было абсолютно плевать насколько красивым/примитивным языком велось повествование, на первом месте стояла жизнь полюбившихся героев. В какой-то мере мне не хотелось читать - я боялась, но и оставить Пятьсот девятого, Бухера, Бергера в условиях подвешенности, в условиях, где каждая минута может стать последней, где час длится, как полноценный день, а то и неделя, особенно когда появилась надежда...нет, это было невозможно.
  Все страницы романа насквозь пропитаны надеждой. Читатель окунается в нее с головой, ощущает ее каждой молекулой.
  Несмотря на весь ужас концлагеря мне не было больно или неприятно - был именно страх: страх, что дружественные войска не успеют, что руководство лагеря уничтожит "улики", я боялась, что Пятьсот девятому отомстят за неповиновение, что о нем вспомнят. Даже не было ужаса от осознания (да и его тоже не было) того, что это ЛЮДИ творят с ЛЮДЬМИ. Голова работала лишь на установку "дождаться".
  

  
  "Иногда умирает сотня людей, и ничего не ощущаешь, а иногда - один, с которым в общем-то не многое тебя связывает, а кажется, будто это тысяча".

  И, да, я понимала, что у Ремарка не будет счастливого конца, все не выживут, понимала, что он обязательно ударит, это его стиль...но я готова отдать очень многое, лишь бы персонажи в полном составе дождались американских войск, чтобы все они учились жить заново. Для них этот ужас должен был закончиться, их необходимо отблагодарить за надежду, за волю! Не нужна была эта последняя огненная ночь, не нужна была месть, выжить, только выжить, пережить последние часы...
  

  
  "Их подвозили в тачках, на грубо сколоченных носилках, складывали в коридорах казармы СС, срывали с них завшивевшие лохмотья, сжигали рвань, после чего доставляли в душевые СС.
  Многие не понимали, что с ними собирались сделать; они тупо сидели и лежали в коридорах. Некоторые ожили только тогда, когда пар прорвался сквозь открытые двери. Они закряхтели и в страхе стали отползать назад.
  — Мыться! Мыться! — кричали их товарищи. — Вам надо помыться.
  Но все было тщетно. Вцепившись друг в друга, скелеты со стоном потянулись, как раки, к выходу. Для них мытье и пар были синонимом газовых крематорских камер. Им показали мыло и полотенце. Никакой реакции. Они и это уже проходили: так заманивали узников в газовые камеры. Только после того, как мимо них провели первую группу помытых узников и те кивками и словами подтвердили, что это горячая вода и купание, а не газ, они успокоились.
  Пар клубами валил с облицованных кафелем стен. Теплая вода была, как теплые руки. Погрузившись в эту воду, узники, тонкими руками и распухшими суставами приподымались и плескались в ней. Всякое затвердевшее на теле дерьмо стало отмокать. Скользившая по иссушенной коже мыльная пена растворяла грязь.
  Тепло проникало глубже, чем до костей. Теплая вода! Они забыли, что это такое. Они лежали в воде, осязая ее, и для многих она впервые стала символом свободы и избавления.
  Бухер сидел рядом с Лебенталем и Бергером. Тепло пропитывало их. Это было какое-то животное ощущение счастья. Счастье возрождения; это была жизнь, которая возникла из пепла и которая теперь возвращалась в замерзшую кровь и в доведенные до изнеможения клетки. В этом было что-то растениеподобное; водяное солнце, которое ласкало и будило считавшиеся мертвыми зародыши. Вместе с грязными корками кожи растворялись грязные корки души. Они ощущали защищенность. Защищенность в элементарном: в тепле. Как пещерный человек перед первым огнем.
  Им раздали полотенца. Они насухо вытирались, с удивлением рассматривая свою кожу. Она все еще была бледной и пятнистой от голода, им же она казалась нежно-белой.
  Им принесли со склада чистые вещи. Они ощупывали и разглядывали их, прежде чем надеть. Потом их отвели в другое помещение. Мытье оживило, но вместе с тем очень утомило. Хоть и вялые, они были готовы поверить в другие чудеса.
  Помещение, уставленное кроватями, их мало удивило. Окинув взглядом кроватные ряды, они хотели проследовать дальше.
  — Вот, — сказал сопровождавший их американец. Они уставились на него.
  — Это для нас?
  — Да. Чтобы спать.
  — Для какого количества?
  Лебенталь показал на ближайшую кровать, потом на себя и Бухера и спросил:
  — Для двоих? — Потом показал на Бергера и поднял три пальца. — Или для троих?
  Американец ухмыльнулся. Он подошел к Лебенталю и тихонько подтолкнул его к первой кровати, потом Бухера — ко второй, а Бергера и Зульцбахера — к стоявшим рядом.
  — Вот так, — проговорил он. — Каждому по кровати! С одеялом!
  — Я сдаюсь, — объявил Лебенталь. — Подушки тоже есть".

  Я однозначно рекомендую это произведение каждому. Оно по настоящему велико!

  1

  38