Рецензия на книгу
And the Mountains Echoed
Khaled Hosseini
dinadz9 октября 2016 г.Данная рецензия будет венцом моего знакомства с работами Халеда Хоссейни - ибо «И эхо летит по горам» пока последняя из книг им написанных, я прочла ее в последнюю очередь после двух ранее им же написанных.
За пределами знания о злодеянии и добродетели есть поле. Я жду тебя там."
Вышедшая из-под пера афганца Хоссейни «И эхо летит по горам» отличается от того, что он писал раньше. Меняется стиль повествования, подача. Я бы сказала, что этот роман самый философский, что может подтвердить притча, которая является так сказать фундаментом всей книги. Отведу эту самую притчу в разряд достоинств. При всей моей симпатии к Хоссейни - я не могу отрицать факта, что он американизированный писатель, мысль об этом закралась ко мне в голову еще при прочтении «Бегущего за ветром» и, увы, подтвердилась и при знакомстве с другими его работами. Лично я считаю, что «Бегущий за ветром» - лучшее из его творений. Наверное, мне не хватило спектра эмоций и осязаемости героев. В двух других книгах я проживала вместе с ними, а в этой я просто наблюдала в сторонке.
Поживи с мое, — ответил дэв, — и поймешь, что жестокость и благодеяние — оттенки одного цвета.Мне под этой цитатой так и хочется провести параллель с правдой - ведь зачастую правда бывает жестокой. Порой настолько жестокой, что мы не решаемся ее сказать. Говорить правду - быть жестоким и благодетельным одновременно, и только карусель человеческого восприятия сможет определить что же это было на самом деле - гибель или спасение. Да и то, ясность придет через некоторое время, это странно насколько все меняется, когда проходит через призму времени и возраста.
К этому роману можно отнестись так, словно это неудавшаяся попытка автора поменять свое направление - он не пишет о войне, но мы-то знаем,что она переломала судьбы всем героям книги.А можно проанализировать его в целом как философскую притчу и руководство к тому, как нужно учиться на чужих ошибках. Но кто же учится на чужих ошибках? Ничто не приводит в чувство так, как свежая шишка на собственном лбу.
Когда я была маленькой, у нас с отцом был ежевечерний ритуал. После того как я отчитала свои двадцать один раз бисмиллах, отец, уложив меня спать, присаживался на край кровати и ощипывал с моей головы дурные сны. Пальцы его скакали по мне от лба к вискам, терпеливо искали за ушами, на затылке, и с каждым изничтоженным кошмаром он делал губами «чпок» — словно бутылку открывал. Один за другим складывал их в невидимый мешок, что лежал у него на коленях, и туго затягивал тесемку. Затем он прочесывал воздух вокруг и выискивал счастливые сны — вместо тех, что забрал. Я смотрела, как он чуть склоняет голову и хмурится, рыщет глазами, будто пытается уловить далекую музыку. Я затаивала дыхание и ждала, когда отцовское лицо вдруг расплывалось улыбкой, и он напевал: Ага, вот он, — складывал ладони лодочкой, куда опускался сон — как лепесток, что медленно кружит вниз с дерева. Тихонько, очень тихонько — отец говорил, что все хорошее в жизни хрупко и так легко теряется, — подносил он ладони к моему лицу и втирал счастье мне в голову.Представьте, как было бы здорово купить «счастье» в ампулах и втирать его потом себе в голову... Представьте, если бы счастье было бы так легкодоступно... Но ценили бы мы тогда Счастье?
047