Рецензия на книгу

• 

  Аноним25 сентября 2016 г.

  На обложке единственной переведенной на русский язык книги Рут Озеки написано, что это "Японский Сэлинджер и американский Мураками в одном флаконе". Это круто, конечно, помещать в один флакон всякое разное и дивиться результату. Впрочем, какая разница, чем привлечь внимание к действительно стоящей вещи? Можно и флаконами. Потому что "Моя рыба будет жить" из тех, которые обязательно надо прочитать, или хотя бы попробовать, а там как получится. У неё, между прочим, Букер 2013 года и наша "Ясная поляна", что тоже неплохо. Это если обращать внимание на литературные регалии. Впрочем, если и не обращать, ничего не изменится. Роман как был так и останется серьёзным, глубоким и честным, как и подобает хорошему роману. В котором всё не так, как кажется, а так, как есть на самом деле. Потому что жизнь и литература не могут существовать в отрыве друг от друга, как писатель — от читателя. И не ясно ещё, кто в это паре главный: литература? жизнь? писатель? читатель? Мы пишем мир? или мир пишет нас? Как говорила старушка Дзико — разницы никакой.

  Старушка Дзико — главная героиня романа Рут Озеки. Хотя текстового места занимает не так уж и много. Как и её сын — летчик-камикадзе времён Второй мировой войны. Дзико — 104-летняя буддийская монахиня, живущая в храме на вершине горы и приютившая на лето свою правнучку-подростка Нао. Которая выросла в Америке и из-за потерпевшего поражение на поприще компьютерных технологий отца была вынуждена вернуться в Токио. Семья Нао поселилась в бедном квартале города, а сама девочка пошла в школу, где тут же стала изгоем и боксерской грушей всего класса. Ей там даже заочные похороны устроили и в лучших традициях кинговской Керри — шоу красных дней. Только Нао — не Керри, у нее есть синяя шариковая ручка и дневник с обложкой "В поисках утраченного времени" Пруста. В нём она и пишет свою историю, и историю прабабки Дзико, и историю её сына, погибшего на войне. А потом кидает в океан. Чтобы живущая на далеком канадском острове писательница Рут нашла их однажды — все эти большие истории — в пластиковой коробке с "Хеллоу Китти" на крышке. Чтобы жизнь далекой писательницы Рут изменилась. Чтобы писательница Рут, которая с момента нахождения дневника превращается в читательницу, изменила жизнь самой Нао.

  О да, это очень крутой замес, ребята. И от Сэлинджера тут — чистый подростковый голос, а от Мураками —многослойная японская подложка. Японии здесь очень много, но не меньше и Канады, и Америки, и Тихого океана, и на ощупь осязаемого уже интернет-пространства, где тоже — жизнь. Жизнь у Озеки везде. Настоящая, густая, кроваво-терпкая, такая — что не готов ни разу и всё равно любишь до дрожи в коленках. При том что Нао все время, пока пишет, рассуждает о прелестях добровольной смерти. И получается это у неё куда круче, чем во всех посвящённых плывущим вверх китам пабликах. Потому что Нао всё-таки японка, а в Японии знают толк в суицидах.

  Однако "Моя рыба будет жить" не о тяготах жизни японской девочки-изгоя, не о творческих муках переживающей кризис писательницы и даже не о дзэн-просветлении вдали от обезумевшей толпы. Она о мире, в котором живёшь, и множестве миров, с которыми пересекаешься. О способности выйти за пределы и вернуться в нужное время и место. Об умении находить потерянное и дарить найденное. О тысяче возможностей уйти и лишь одной — остаться. О квантовой физике наконец и запертом в ящике коте Шрёдингера. Обо всём, что тревожит нас, держит и, слава богам, не отпускает.

  19

  212