Рецензия на книгу

• 

  Аноним24 августа 2016 г.

  Мир - это волна частотой десять в восьмидесятой.

  Был когда-то в каком-то сборнике такой рассказ, пустоватый, ни о чем - и незачем бы его помнить, если бы не название. Казалось, только затем он и был напечатан, чтобы случайный читатель наткнулся бы в книге на эту фразу. И замер, и вздрогнул, и потянулся бы к дереву, зарыл пальцы в листья, удивляясь их не-, противо- и сверх- существованию
  Мир - это волна частотой десять в восьмидесятой
  Мир - это только волна
  И если где-то существует Ноосфера, это седьмое небо для всех написанных слов, то там, возможно, эта фраза найдет себе текст - и им будет "Кларисса Дэллоуэй" Вирджини Вульф. Потому что чьё ещё существование будет так же не-, противо- и сверх- естественно? Только сплетенные тени взъерошенных ветвей и тяжелых роз, отраженные в зрачке случайного прохожего, его странная путаница мыслей на этот счет. Волны, волны. Одно единственное колебание воздуха.
  Очень страшный роман. Невыносимый. Бессюжетное скольжение от здорой головы к больной, от разума смятого до выглаженного и рефлексирующего, от догадки до обиды, от мечты до галлюцинации. Если у Джойса проходит один день, то здесь часов пять - и сонмы, сонмы жизней, мир и война, отъезды и приемы, предложение и отказ.
  

  
  
  Века и века – когда мостовая была еще лугом, болотом, во времена еще бивней и мамонтов, во времена немых зорь, – обтрепанная женщина (ибо тень была в юбке), протягивая правую руку, а левую прижимая к груди, стояла и пела про любовь, любовь, которой мильоны лет, она пела, и нет ей конца, и мильоны лет назад любимый (давно он в могиле лежит) гулял, она пела, вместе с нею по маю
  

  Это важно? Нет? Ты и сам не знаешь, ты мечешься в границах своей и чужой головы, тела, обложки, алфавита. Почему так мало букв? Не развернуться. Почему слова так органичены, из чего выстроены эти границы, из каких камней, какой глины, чья гортань породила их?

  
  Со слова «время» сошла шелуха; оно излило на него свои блага; и с губ, как стружка с рубанка, сами собой, белые, твердые, нетленные, побежали слова, скорей, скорей занять место в оде Времени – в бессмертной оде Времени. Он пел. Эванс отзывался ему из-за вяза. Мертвые в Фессалии, пел Эванс, средь орхидей. Там они выжидали конца войны. И вот теперь мертвецы, и сам Эванс…
  – Бога ради, не подходите! – вскрикнул Септимус. Он не мог смотреть на покойников.
  

  И вот она сама, Вирджиния Вульф, то ли на подоконнике, то ли на берегу реки, с камнями в карманах, с избавлением для любимых - туда, в этот сверкающий взбаламученный анти-воздух. Как может покончить с собой человек, так полно видящий мир, такими красками, такими словами?
  Её реальность слишком реальна. Её так много, что она могла бы разорвать этот мир - и бусины слов покатились бы по полу, стуча и отскакивая.

  9

  60