Рецензия на книгу
Отверженные. В двух томах. Том 2
Виктор Гюго
Аноним12 августа 2010 г.Виват, Гюго
Не будучи поклонницей романтизма в целом, я зачитываюсь одним лишь Виктором (жаль, что у французов нет отчеств), этим великим гуманистом и таким же патриотом своей страны. Две данных его характеристики и притягивают, должно быть, более всего.
Немногим авторам свойственны такие любовь и вера в человека/героя, когда в ходе душевного потрясения беглый каторжник решает быть праведником, а безукоризненный полицейский сыщик изменяет своим незыблемым принципам, поддавшись внезапно пробудившемуся милосердию. Герои Гюго вообще необычайны по своей наглядности, яркости, "выпуклости", я бы сказала. Первым, кто поразил меня, был, конечно, Бьенвеню; 1-ый том прочитался уже ой как давно, но впечатление от этого замечательного служителя церкви неизгладимо до сих пор. Скольким Вальжанам Бьенвеню помогли бы перемениться к лучшему?.. - Не всем, но, уверена, многим. Кроме впечатлили: конечно, Жавер, в целом отрицательный, но не могущий не вызвать уважения хотя бы к тому, как свято он исполняет свой служебный долг; Эпонина, как ни странно, но свой безответной любовью и взращенной улицей боевитостью расположившая к себе гораздо более "белой лилии" - Козетты; Гаврош, хулиганское очарование Парижа; Мабеф, кроткий старик, одержимый книгами и цветами; дедушка Мариуса Жильнорман, роялист-гедонист с бурным прошлым... И трижды, десять раз, сотню - Вальжан/Мадлен/Фошлеван, которого не мог затмить, вопреки стараниям Гюго и склонности молодых читателей к молодым же героям, баррикадный адвокат Мариус. Старики у Виктора вообще замечательны: что Вальжан, что Мабеф или Жильнорман - каждый отличен от прочих, при всей схожести пожилых людей в плане морщин и седин, жизненного опыта и стариковской мудрости.
Что до Франции Гюго и его Парижа... Он безмерно любит свою страну и свой город ("Париж с высоты птичьего полета" в "Соборе...", "Глумясь, властвовать" в "Отверженных" и пр.). Гордость самими собой как представителями своей нации есть вообще отличительная черта французов, что и подтверждает Гюго, но его Париж - не один лишь Люксембургский сад, но и клоака, сеть подземных тоннелей с нечистотами под ним и всем остальным городом: "Никому не следует льстить, даже великому народу; там, где есть все, наряду с величием имеется и позор…" На страницах соседствуют имена короля Людовика и бандита Тенардье, прославленного Робеспьера и - одного из сотен - гамена Гавроша. И, да, я люблю, не пролистывая, его философские отступления, его историзм, эти экскурсы в прошлое, эти батальные сцены навроде Ватерлоо и рассуждения о том, как надо бы - как можно! - использовать нечистоты города на его пользу. Признаться, как ни разу не бывавшей в Париже, десятки перечисленных в романе его улиц нехорошо кружили голову, но... Виктор в пору создания романа находился в изгнании и, вероятно, очень скучал.
Грандиозное произведение, охватившее десятки лет и столько же действующих лиц, пусть дидактичное, романтическое и потому иной раз неправдоподобное, но зато насквозь пронизанное верой, человечностью, духом свободы и святостью долга. Иными словами: "виват, король!", да простит мне такое сравнение непревзойденный седовласый республиканец.
1534