Рецензия на книгу
Золотой храм
Юкио Мисима
Аноним24 июля 2010 г.Книги, как и искусство, бывают разными, о разном и видят в них разное – потому что они, зачастую, олицетворение Прекрасного, а едва ли можно найти два одинаковых ответа на то, что это такое. И «Золотой Храм», на мой взгляд, именно о Прекрасном, а вовсе не о том, как буддийский монах Мидзогути сжег один из самых красивых храмов Киото, Кинкаку-дзи. Именно потому это страшная книга, ведь для Мисимы прекрасное неотделимо от пустоты и смерти. Поэтому кажется, что эта исповедь – болезненная, в чем-то надрывная, невероятная и при всем этом логичная – исповедь самого Мимсимы, а не заикающегося одинокого монаха. Или даже не так: Мисима сам был этим заикающимся одиноким монахом, для которого прекрасное загораживало собой реальную жизнь, становилось фантомом, проникало в кровь и слегка отдавало сладковатым запахом гнили.
Золотой Храм для героя является центром вселенной – абстрактным центром, не имеющим фактически никаких точек соприкосновения с реальностью, принадлежащий прошлой эпохе, но одновременно продолжающий путь сквозь время. Никто не видит храм таким, каким его видит Мидзогути, с детства слышавший о том, что это – самое прекрасное на земле, - и именно поэтому никто его так не может любить и ненавидеть. Он заслоняет собой жизнь, и, кажется, что монах с этим смиряется, потому что поджог Кинкаку-дзи – это не попытка освобождения и не столько попытка самоутвердиться. Потому не возникает никаких ассоциаций с Достоевским, Палаником и прочими, хотя тема деструкции далеко не нова. Храм был уничтожен потому, что он заслуживал быть уничтоженным – такой необычный у Мидзогути критерий оценивания, но если вдуматься, его нельзя назвать неправильным. Своеобразным – да. Но не неправильным. Неправильного, ненормального, сумасшедшего мне не увиделось в мыслях героя – и самого автора - только свое, особенное виденье Прекрасного и проистекающая из этого своя, особенная логика. Исторический факт поджога Кинкаку-дзи психически нездоровым монахом обыгран настолько, что ты смотришь на него так, как ни за что не пришло бы в голову, будь эта информация сухо упомянута в школьном учебнике.
Мисиму очень хорошо видно в тексте – это не тот случай, когда автор является беспристрастным рассказчиком; вряд ли он когда-либо стремился им быть. Но после «Исповеди маски» страшно довериться этому ощущению – а вдруг обманут, а вдруг за этой правдой еще одна? Эти две книги и похожи, и очень различны. Спутать этот стиль, утонченный и методичный, плавный и в то же время беспокойный, такой японский, какой только можно себе представить, нельзя ни с чем. Но «Исповедь маски» похожа на записки хирурга, оказавшегося в душе лириком и актером, педантичные и красивые записи, которым нельзя верить. А «Золотой Храм» - исповедь хриплым голосом из-за решетки, из-за внутренней решетки, о болезненном и красивом, гноящемся и убивающем, сгорающим и поджигающим такие страсти в душе. И совершенно точно – прекрасная о Прекрасном.1246