Рецензия на книгу

• 

  Аноним21 марта 2016 г.

  "Худший порок - это верхоглядство."

  Можно ли возложить на весы под пристальный взгляд оценщика - с замыленным собственным опытом разумом - чужую душу?
  Чужие письма, особенно личные, особенно написанные в моменты взнервленного счастья, исключительного страдания, ослепляющей ненависти, тускло тлеющей обиды, жадного осознания истины читать всегда немного стыдно, будто ты невольно стал незваным гостем, замершим перед подрагивающим светом из замочной скважины, порой завидно, местами больно, колко, а иногда бывает просто скучно. И последнее чувство постыдно, как по мне. Нет у наблюдателя прав, влезая по локоть в истекающее кровью чужое нутро, выражать недовольство пульсацией под пальцами или брызгами, пачкающими белые манжеты. Ведь как бы не старался понять человека, как бы страстно не желал проникнуть в его разум и увидеть мир чужим взором – тебе всё ровно будет колоть зрачок призма собственных воспоминаний и чувств.

  Ограниченное пространство и неограниченное время располагает к размышлениям, поиску ответов на откладываемые в свободной суматохе мысли, вскармливанию тоски, ослеплению в одном и прозрению в другом.
  В холодном заключении тюрьмы у Уайльда вряд ли могло выйти из-под пера что-то менее удивительное и искреннее.
  Мне страшно, но и любопытно представить, что же было в сотнях других исписанных страниц, которых мы никогда не увидим, подписанных элегантным «Дорогой Бози!».
  В «De profundis» бесхитростно предстаёт перед вашим взглядом очень многое из того, что шёпотом скользило между строчек его литературных работ. Письмо, написанное Уайльдом человеку, к которому он был столь предан, и который так самозабвенно предал его, слой за слоем обнажает личность Альфреда, личность самого Оскара.

  Конечно, это не беспристрастный документ, отстранённо констатирующий события, приведшие Оскара Уайльда к нищете, бесчестию и тюремному заключению. Нельзя верить безоговорочно каждой строчке и закрывать глаза на эмоции, в которых это письмо было написано, на события, растерзавшие его душу в клочья, на его пристрастность к адресату, в конце концов.
  «De profundis» - это не смакование отношений с Альфредом, не попытка его опорочить или продемонстрировать миру истинное лицо востролицого поэта.
  Я не хочу сейчас рядиться в судью, качая головой на поведение Альфреда, смешливо критиковать самозабвенность Уайльда, осаждать его жажду объять всё единым моментом, предполагать, что сверни он в таком-то событии на такую-то дорогу, как всё бы заиграло совсем иными красками. У меня нет права с вожделением препарировать любовь Уайльда, смаковать на кончике языка особенно острые моменты, задним числом выносить приговоры, потому что «De profundis» была написано в первую очередь Альфреду, а уже потом – после смерти Уайльда – была опубликовано по желанию его друга и невольного душеприказчика.
  Да, в книге встречается признание собственной гениальности, может, не всегда скромное, и повторение одинаковых увещеваний, и возвращение к уже названным обидами, и страшное даже будто бесчувствие, с которым Уайльд срезает мясо с личности Альфреда, моля того увидеть свою умирающую душу во плоти. Казалось бы, если человек изничтожил твоё искусство, растоптал твою жизнь, доброе имя, место в истории, то неудивительно осыпать его проклятиями.
  Но Уайльд этого не делает.
  Всю книгу пронизывает сочащаяся усталостью и смирением боль, когда он тщится докричать о ней, выстенать, выплакать. И не нам, а ему, Альфреду – человеку, вплавленному в его сердце. Человеку, который уничтожил всё, что Уайльду было дорого и который не написал ни одного ответного письма на все приходящие весточки. Воистину – нет большего порока, чем верхоглядство.

  Но знаете, что самое потрясающее?
  Это не желание вызвать жалость к себе, не стремление оскорбить, унизить или растоптать Альфреда – хотя эти чувства кому-то было бы понять куда проще. Нет, Уайльд пишет для того, чтобы его легконогий сильф смог увидеть себя со стороны, остановиться, спасти свою опалённую душу, не сломать свою собственную жизнь, искоренить из мёртвого сердца бессмысленную Ненависть и хотя бы попытаться осветить внутреннюю черноту Любовью, пока ещё не поздно.
  Размышления Уайльда в середине книги о природе Страдания и Красоты, Искусства и Религии, Ненависти и Смирения удивительны в своей изысканности, их кощунственно проглотить за раз, хотя очень хочется.
  Горечь обид и спотыкание о многократно повторяемые ошибки сменяются вдумчивыми размышлениями Уайльда, приводящие к пониманию цели этого письма.
  Но истинным откровением для меня стало завершение.
  После упрёков, взываний к человеческому, пристыживания, от чего, признаюсь, сгореть со стыда хотелось мне – наблюдателю, - Оскар не пытается заслуженно унизить, но бесхитростно просит Альфреда не верить тем, кто говорит, что прошлое нельзя исправить. И спрашивает, как тот живёт, какие книги читает, чем увлечён, о чём волнуется...
  Дьявол, сколько прощающей, безоглядной и ничего не ждущей взамен любви было в этих нескольких последних страницах.
  «Твой преданный друг, Оскар Уайльд».
  Книга закончилась по замутившимися слезами глазами.
  Не-ве-ро-ят-но.
  Любить кого-то так невыразимо сильно – и дар, и проклятие.

  20

  247