Рецензия на книгу
Мужики. В двух томах
Владислав Реймонт
Gauty29 февраля 2016 г.Мужики в коммуналке. Во сне и наяву.
Двое в полумраке кухни склонились над застольным побоищем. Початая бутылка водки с недавно свёрнутым горлом как гордый "Варяг" не сдавалась, не желая присоединяться к двум пустым товаркам у батареи. Импровизированный пролив Витуса Беринга завален селедочными остовами так, что места для локтей практически не осталось. Миллионы шуршащих муравейником городских душ по бокам, дождь стеной по обе стороны рассвета, а позади у обоих - разлившееся пульсирующее зеркало утонувших иллюзий, интонаций, дюжин сорванных крыш, десятков навсегда сожженных мостов. На первом пузыре перебрали одноклассников/однокурсников, на втором - бывших (случайных и не очень), на третьем пошли извращения.
- Петро, мне такой странный сон снился весь февраль! С продолжениями, многосерийный. Эдакие ложные воспоминания мусорной корзины из ниоткуда: с потолка, из задворок встрепанных сновидений, ползущие мимо глаз, мимо стянутого здравым смыслом желания, мимо строк.
- Ну-ка, рассказывай давай, сам знаешь, не могу оставить без внимания твои пугающие наваждения. Только собери обрывки паутины сновидений в единую сеть, провидец.
Его собеседник замолчал, набивая трубку, и, прищурившись, начал вспо- Мне снилась корова без головы, зато с ярмом на шее. И вакуум вокруг, пугающий своей недосказанностью. Этого достаточно было, чтобы задушить безвоздушием остатки недобитой души, скрывавшейся в прочной клетке скелета под мембраной из кожи и мышц. Но об этом ниже.
Ноги коровы - искрящая электричеством термитная колония, выросшая посреди лугов и пашен. В этом зудящем шевелящемся термитнике движутся в хаосе насекомые-самцы, трутся друг о друга хитиновым панцирем, жалят друг друга, бьют друг друга током, отчленяя жвалами друг другу конечности, убивая друг друга. Они обвивают отработанный ими материал, живыми жилами поднимаясь к хребту, формируя ноги исполина. Всепоглощающе искренняя тяга к деятельности, иногда приводящая к непредсказуемым последствиям. Ноги-то несут сами, однако когда роль головы исполняет ярмо, можно идти лишь по кругу. От осени до осени. Мне не понять их, электрических насекомых, я не самец-один-из-многих.Сорвавшись с утлого карниза общественной деревенской морали, человек умирает для социума и начинает жить для себя, становясь вагиной кадавра. Где-то под плотной мембраной чужеродных навязанных убеждений, наращенной за многие годы до зуда «правильной» жизни, слабо поскуливает что-то до сих пор молчаливое, не замеченное, либо ненужное, либо попросту бесценное. И хочется раскрыть все карты, не опасаясь захлебнуться. Человек-цветок, ты можешь и должен беспрепятственно раскидывать руки, не боясь кого-то задеть! Беда лишь в том, что многие легко погибают, не сумев найти крепкого ствола, вокруг которого можно виться-куститься-цвести-жить. Робкие капли надежды холодной испариной на разных стволах: меня же принудили, ствол рос ко мне слишком близко и соблазнил перекинуться. У меня нет надежд насчёт стволов, я не самка-цветок.
Одним ненастным утром мне не хотелось открывать глаза, когда промозглый воздух предательским сквознячком пробрался под веки, и назойливые звуки реальности начали в клочья рвать газовую пелену ночного наваждения. Потому что я видел основу основ - хребет моей ночной гостьи. Двойной, состоящий из инь и ян, потому что они - неделимое целое. А потому отдающиеся до конца, выжимающие досуха камни. Я видел, как старый хирург Бог забыл стальные ножницы в этом позвоночнике - практичность, спокойствие и взвешенность: хочется сказать что-то, а внутри 32 по Фаренгейту, и зубы, стуча, играют отбой. Самая изысканная пытка для хребта - убаюкивающее успокоение, а потом внезапное потрясение. Это когда звуковая волна приходит извне, считая каждый дребезжащий позвонок, готовый выпасть из цепи, ведь даже самым сильным и несгибаемым тоже нужна поддержка. Даже умирая, будешь делать то, к чему привычен, выполняя автоматически кукольные движения. Всепоглощающее чувство мнимого одиночества, тонкого на ощупь и очень приятного на вкус. Иллюзия жизни, которая была ложной смертью. И иллюзия смерти, что была лживой жизнь. Абсолютное взаимопонимание, тандем мощных хребтовых полос. Мой вид симбиоза - комменсализм, и я не хребет.
Жизнь во сне началась и заканчивалась потоками кипяченой воды из глаз, катящихся горохом по лицам. Существа, производившие её, обтягивали всю корову кожей и кровеносной системой. Любовь и бессмертие. Бессмертие любовно. Любить бессмертно. Любо бессмертить. Женщины давали волю языку, имея в душе совсем другое. Человек может существовать в стороне от всех, но не жить, нет! Имея столь животворящую плоть, чудовище крепко стояло на своих ногах-термитах. Плечи переходили в огромное ярмо, с выгравированным на нём крестом и непонятным гербом. В последнюю ночь я увидел, что оно приковано к столбу, украшенному изображением времен года. Сквозь туманно-синее марево мне насмешливо скалилась вульгарная тень далекого прошлого, которого я не умел постичь...
- Ох, вот это сон, тебе бы записать его, только адекватнее как-то, понятными
- Я попробую, но ничего не обещаю. Можно считать, что я грезил наяву. Наливай, Петро.
17289