Рецензия на книгу

• 

  Аноним20 февраля 2016 г.

  "А еще <...> этот ужас; надо сладить со всем, с жизнью, которую тебе вручили родители, вытерпеть, прожить ее до конца, спокойно пройти - а ты ни за что не сможешь; в глубине души у нее был этот страх; даже теперь, очень часто, не сиди рядом Ричард со своей газетой, и она не могла бы затихнуть, как птица на жердочке, чтоб потом с невыразимым облегчением вспорхнуть, встрепенуться, засуетиться, - она бы погибла. Она-то спаслась. А тот молодой человек покончил с собой."
  (В. Вульф. "Миссис Деллоуэй")
  

  Романтичность с оттенком легкой иронии, стремление запечатлеть на бумаге сиюминутное, преходящее, стремление проникнуть в духовный мир человека, посмотреть на жизнь его глазами, постараться понять причины его поступков и поведения, уловить все переливы его чувств, настроений и мыслей -- так вкратце можно охарактеризовать прозу одной из лучших представительниц западноевропейской литературы начала двадцатого века английской писательницы Вирджинии Вульф.
  По глубокому убеждению писательницы, никогда не следует судить о людях или событиях однозначно – все переменчиво, все относительно, а истина многолика и многогранна. Да и существует ли она? Не пустое ли это слово, придуманное философами и подхваченное писателями, чтобы придать своим суждениям неоспоримую авторитетность? Отсюда и стремление писательницы дать картинЫ (а не картинУ!) мира, каким его видят персонажи романа. И надо признать, картины эти очень разные…

  КЛАРИССА

  Ранее солнечное июньское утро 1923 года. Миссис Деллоуэй вышла из дому, чтобы купить цветы для вечернего приема, который она устраивает сегодня. Ей уже за пятьдесят, она только что оправилась после болезни, и прогулка по городу позволит заодно и развлечься немного, и отвлечься от грустных мыслей, которые нет-нет, да одолевают ее. Она очень любит гулять по Лондону:

  
  
  «Взгляды прохожих, качание, шорох, шелест; грохот, клекот, рев автобусов и машин; шарканье ходячих реклам; духовой оркестр, стон шарманки и поверх всего странно тоненький взвизг аэроплана, - вот что она так любит: жизнь; Лондон; вот эту секунду июня.»

  Вот так, незаметно, читатель окунается в поток сознания героини романа. Это воспоминания и размышления о близких ее сердцу людях: о Питере Уолше, с которым у нее в молодости был роман, но женой которого она так и не стала; о Салли Сетон, отчаянной и восхитительной Салли, с которой ее связывала не просто девичья дружба, а какая-то даже влюбленность; о своей семнадцатилетней дочери Элизабет, о ее странной (детской, говорит муж) привязанности к собачкам и к мисс Килман, учительнице истории, ханже и весьма неприятной особе… Впрочем, упоминание о последней нарушает спокойное течение мыслей Клариссы Деллоуэй, но к счастью – вот и конечная цель прогулки: цветочный магазин! И ароматы благоухающих цветов завораживают, опьяняют, позволяют отвлечься хотя бы на миг от внезапно нахлынувших неприятных мыслей… Да и сама Кларисса рада любой возможности уйти от забот и тревог…
  Перед нами предстает женщина -- чуткая, обаятельная, тонкая душевно, видящая красоту везде и повсюду и радующаяся ей:

  
  
  «Прелестная женщина, подумал про нее Скруп Певис (он ее знал, как знаешь тех, кто живет рядом с тобой в Вестминстере); чем-то, пожалуй, похожа на птичку; на сойку; сине-зеленая, легонькая, живая, хоть ей уже за пятьдесят и после болезни она почти совсем поседела.»
  

  И вместе с тем какая-то беззащитность сквозит в ее облике, какая-то неуверенность в себе… Возможно, это и провоцирует Клариссу на некоторое позерство, картинность: вот она хозяйка респектабельного дома, устраивающая пышные приемы для высокопоставленных гостей, вот она (мысленно, правда) приходит в больницу к приятельнице с книгой ободряющих стихов (ну прямо ангел-утешитель!). Она и сама замечает, что «вечно делает что-то не просто, чтоб делать, а чтобы понравиться; полный идиотизм, <…> никого ведь не проведешь.»
  Это желание – и самоутвердиться, и найти точку опоры в жизни -- делает понятным ее отказ утонченному, но требовательному (к ней, не к себе!) и эгоцентричному Питеру Уолшу и выбор в пользу пусть несколько простоватого, но такого надежного Ричарда Деллоуэя! «Потому что в браке должна быть поблажка, должна быть свобода и у людей, изо дня в день живущих под одной крышей; и Ричард ей предоставляет свободу; а она - ему.»
  Этой женщине нужны стабильность и уверенность: ведь, по ее глубокому убеждению, «…прожить хотя бы день - очень-очень опасное дело»), и она обретает их не только созданием имиджа благополучной респектабельной дамы, но и благодаря внутренней подсознательной установке: думать только о хорошем, пытаться видеть красоту и испытывать радость от самых обычных явлений жизни и радоваться каждому прожитому дню!

  Не все люди так могут. Как трудно бывает отвлечься от повседневных забот, от грустных мыслей, особенно стареющей и только что перенесшей болезнь женщине! Однако Клариссе посчастливилось: она находится как бы между двумя мирами: действительным, за который она цепляется всеми силами и в котором она (если начистоту!) – уже немолодая женщина, муж которой так и не достиг высот карьеры, имеющая трудности в общении с дочерью, прошедшая мимо любви, и -- возвышенным, в котором все те же люди и события жизни видятся несколько иначе (как она сама замечает: «здесь одна комната, там другая»), и поэтому обретают глубокий смысл, значимость, ценность, судьбоносность.

  СЕПТИМУС

  Война закончилась… Но не для всех. В это же прекрасное июньское утро в одном из скверов Лондона мы видим странную парочку: молодые мужчина и женщина, похоже муж и жена. Он весь погружен в свои мысли и почти не реагирует на окружающих (на самом деле реагирует, но очень болезненно), она – растеряна, расстроена, взволнована, подавлена. Это Септимус Смит со своей женой-итальянкой Лукрецией. Еще совсем недавно восторженный и утонченный юноша, романтик, восхищенный Шекспиром и Мильтоном, в порыве патриотических чувств добровольно вступивший в ряды солдат для участия, как уже после оказалось, в самой жуткой, самой кровопролитной войне – Мировой войне 1914 года. И хотя ему посчастливилось выжить и физически остаться абсолютно невредимым, война искорежила его душу, исказила мироощущение, разрушила систему ценностей. Жуткие ситуации по-разному влияют на людей: одни реагируют на них сразу бурным выражением чувств, другие же, как Септимус, сохраняют поначалу внешнее (и как им самим кажется – и внутреннее тоже) спокойствие и даже безразличие, которое словно цепями сковывает душу, делая ее поначалу (а иногда и на всю жизнь!) бесчувственной, неспособной ни страдать, ни радоваться. И потребуется немало дней, месяцев, а может быть и лет, чтобы душа стала рвать эти цепи, чтобы все-таки заявить миру протест, выкрикнуть, как же все-таки ужасно то, что она видела, пережила, но так и не смогла принять и смириться, потому что такое принять нельзя… А ведь есть другой мир: горний, и только этот мир возможен для Септимуса сейчас, а там, на земле, где люди – там плохо, там несправедливость, там насилие, там страшно… И все же жизнь сама по себе, без людей – прекрасна, и жить хочется, еще как хочется! Но люди злы, от них нужно держаться подальше: они убивают не только физически, но и духовно, пытаясь на душе заработать деньги, сделать себе имя, обустроить жизнь. Его доктора, доктор Доум и доктор Уилборн, по мнению Септимуса – сущие злодеи. Как же иначе их назвать, если они пытаются управлять его душой, ничего, по сути, о ней не зная и не желая знать – им это просто недоступно! Первый считает, что болезнь Септимуса – просто малодушие, вызванное депрессией, и предлагает в качестве лечения отвлекаться, почаще посещать мюзик-холлы, усилить рацион питания и завести, наконец, ребеночка. Второй, светило в области психиатрии, выдвинувший теорию «пропорций», мыслящий «научно», понимает, что имеет дело с тяжелым и запущенным случаем, который уже не вылечить, остается одно: поместить пациента в психиатрическую лечебницу. Септимус ненавидит и одного, и другого, но спасение невозможно: даже преданная и любящая жена Лукреция не может воспрепятствовать вторжению этих шарлатанов и карьеристов в жизнь и ее, и Септимуса. Остается одно – не даться все же им в руки; даже ценой собственной жизни – не отдать свою душу на поругание этим проходимцам, не позволить им перечеркнуть и разрушить те светлые видения и картины, те сказочные миражи, которые открываются временами его внутреннему взору, то блаженство, ту эйфорию, в которую иногда впадает его измученная душа. Уж лучше самоубийство! И Септимус погибает.

  Трагедия Септимуса Смита -- это не только трагедия интеллигента-гуманитария, испытавшего ужасы войны и не нашедшего в себе сил жить и радоваться жизни после этого. Это трагедия целого поколения, у которого война безжалостно и грубо разрушила с таким тщанием воздвигнутую всей предшествующей европейской культурой систему ценностей, отняла веру в разум, надежду на светлое будущее, на справедливое общественное устройство. Как жить после этого? Нет прежней наивной радости бытия как у греков, оптимистичной возрожденческой веры в человека, нет надежды, наконец, на просвещение как панацею от всех бед: они просто не смеют, да и не хотят так жить! Вот в чем истинная трагедия!

  У ОКНА

  Ну а Кларисса? Ведь война обошла ее стороной, и жизнь ее, по крайней мере внешне, сложилась довольно-таки благополучно: она богатая светская дама, муж – член парламента, красавица-дочь. Но если вглядеться пристальней, то мы увидим вечно колеблющуюся женщину, интуитивно (к ее счастью!) и искренне (к ее чести!) пытающуюся не поддаваться тоске и сомнениям, пытающуюся самоутвердиться, как в глазах общества, так и в собственных. Но не только с целью самоутверждения она устраивает приемы гостей, где собираются нужные люди, идет обмен мнениями, намечаются новые знакомства и связи. Для нее такие приемы – своего рода жертвоприношения, благодарность жизни, стремление задержать течение времени, сделать выразительней серую бесформенную массу похожих один на другой дней, осмыслить происходящее, запечатлеть образы - и свой собственный, и своих ближних.

  
  
  «Любит она - просто жизнь. - Потому я все это и делаю, - сказала она вслух - жизни.»
  «Но если вдуматься глубже, … сама-то она что вкладывает в свое понятие "жизнь"? … Такой-то и такой-то живут в Южном Кенсингтоне; кто-то в Бейзуотере; а еще кто-то, скажем, в Мейфэре. И она постоянно в себе чувствует, что они существуют; и чувствует - какая досада; чувствует - какая жалость; и если бы всех их свести; вот она и хлопочет. И это жертвоприношение; творить, сочетать. Жертвоприношение - но кому?
  Просто, наверное, надо приносить жертвы. Во всяком случае, такой уж у нее дар. Больше ей ничего не дано хоть сколько-то стоящего…»

  Кларисса не верит в Бога, но у нее есть жизненный принцип: нужно делать добро ради самого добра. И быть благодарной за каждый прожитый день. И видеть красоту везде и повсюду. И делать жертвоприношения. Это хорошие жизненные принципы, и дай Бог, чтобы они помогли Клариссе справиться с маячащей впереди старостью, с возможным одиночеством, с надвигающимися роковыми годами, несущими Европе фашизм и новую мировую войну… Дай Бог! Ее создательнице, Вирджинии Вулф, они не помогли… Но это уже совсем другая история…

  И не неспроста на приеме, который устраивает Кларисса, в самый разгар, когда уже все наладилось и гостиная полна высокопоставленных особ, и великолепная миссис Деллоуэй блистает в своем серебристом русалочьем платье, притягивая все еще восхищенные взгляды окружающих… звучит сообщение о самоубийстве Септимуса. Кларисса в смятении, Кларисса расстроена, ей жаль его (по человечески, по матерински), и одновременно не жаль, она даже немного завидует этому молодому человеку: «Она рада, что он это сделал; взял и все выбросил, а они продолжают жить» (тоже по-человечески, но по-философски!).
  Они никогда не были знакомы – изнеженная светская дама и прошедший через ужасы войны молодой мужчина, но есть что-то, что их объединяет. И Кларисса чувствует:

  
  
  «Чем-то она сродни ему - молодому человеку, который покончил с собой».

  Чем же? Возможно, интеллигентностью и тонкостью (даже хрупкостью) натуры, не способной (и не желающей!) перемалывать тяготы жизни, не способной примириться с ужасающей несправедливостью мира и общества. И еще – ощущением, что этот земной мир не единственно возможное место пребывания для человека, что есть иной мир, высший, горний. Но он, в отличие от земного, красив, гармоничен, добр и справедлив. И он реально существует, нужно только не бояться войти в него. Септимус, наверное, уже там…

  И Клариссино серебристо-зеленое русалочье платье – не символ ли это какой-то ее потусторонности, отрешенности от мира? Как будто она русалка, вышедшая из воды и принявшая на время женский облик, или наоборот – в преддверии ухода? (Как будто писательница провидела свою судьбу, свой уход!) Ведь по первоначальному замыслу автора миссис Деллоуэй в этот вечер должна была свести счеты с жизнью… Но то ли интуитивно, из мистического какого-то страха (боясь накликать на себя беду?), то ли сознательно, но миссис Вулф оставила жить свою героиню. И все же та «на краю». Питер Уолш, оказавшийся в числе гостей на этом приеме, наблюдает за своей бывшей (бывшей ли?) возлюбленной:

  
  
  «… возраст коснулся ее: так, вероятно, однажды ясным вечерком провожает глазами русалка в своем зеркале укатывающее за волны солнце. Какая-то в ней проступила нежность; неподступность и скованность прохватило теплом, и было в ней … невыразимое достоинство, восхитительная сердечность; будто она всему на свете желает всего доброго, и, стоя на пороге, стоя на краю - прощается со всем.»

  Читатель может только домысливать, что значит этот намек: «стоя на краю». На краю чего: повествования? или же молодости? а может жизни? Трудно ответить. Но «Так ему [Питеру] показалось.»

  А пока Кларисса на несколько минут покидает своих гостей, чтобы подышать у окна свежим воздухом и насладиться созерцанием июньского вечернего неба. И вновь неожиданность: «Она-то думала, оно глянет на нее, сумрачное, важное, в своей прощальной красе, а оно серыми, бедненькими штрихами длилось среди мчащихся, тающих туч. Таким она его еще не видела.»
  Да, реальность зачастую не оправдывает наших ожиданий. Реальность разочаровывает, но вместе с тем несет и неожиданные сюрпризы, интригующие моменты, новые возможности и… поводы для любопытства: в окне напротив Кларисса замечает старушку. Уж не старость ли это собственной персоной привиделась нашей героине? А та чем-то занята, снует туда-сюда… копошится…Что-то есть в ее манере такое, что вызывает искреннее любопытство Клариссы. И с удивлением для себя она замечает, что и старушка с интересом наблюдает за ней.
  А если присмотреться – движения старушки как-то связаны с ходом стрелок Биг-Бена, бой которых отсчитывает время и события, напоминая, что все в этом мире преходяще… А может быть, старушка – из какого-то иного мира? А может быть, само Бытие показалось Клариссе в облике этой старой и суетливой, но конечно же бесконечно мудрой женщины?

  
  
  «И к чему тут символ веры и молитвы <…> вот оно -- чудо, вот она - тайна: старушка, и она копошится и передвигается от шифоньерки к трюмо.»

  И Кларисса интуитивно приходит к выводу: высшая тайна не в любви и не в боге,

  
  
  «высшая тайна - вот она: здесь одна комната; там другая. Ну и может религия в это проникнуть? Или любовь?»

  Время покажет и жизнь рассудит, права или нет Кларисса, делая такие заключения. И прозвонят ненастным мартовским днем пока еще далекого сорок первого (день самоубийства Вирджинии Вулф) колокола Биг-Бена, возвещая (нет, констатируя): свершилось! Что? -- Пока это никому не известно – ни нашей героине, ни самой писательнице. Но мысль уже незримо витает в их умах – мысль о радости бытия и о его тщетности... Мысль об относительности всего сущего и происходящего, о том, что нет единой, универсальной истины, а есть «одна комната, там другая» и каждый прав по-своему.

  Можно не согласиться с этой несколько пессимистичной, возможно ошибочной, но уж точно -- выстраданной, а потому искренней и честной философией героини романа, равно как и его создательницы. Но это только подтверждает мысль об относительности истины.

  И еще о той, «другой комнате»… У каждого она своя (хотя не у каждого имеется): наука, религия, искусство, литература… Это высший, духовный мир, ограждающий человека хотя бы на время от насущных забот и волнений и дающий силы жить. И этот мир, возможно, вполне реально существует и совсем не безразличен к нам… Быть может поэтому старушка в окне и наблюдает за Клариссой с таким интересом?

  17

  114