Логотип LiveLibbetaК основной версии

Рецензия на книгу

Преступление и наказание

Фёдор Достоевский

  • Аватар пользователя
    Аноним27 января 2016 г.

    Вторая жизнь.

    Итак, начнем-с. Собственно дело было по-простому, как называется «стандартный расклад». Старый потрепанный томик с чужими карандашными линиями, невзрачная серая обложка с крупными белыми буквами, ежеминутное вымучивание каждого предложения. Страшные слова: на следующем уроке мы начинаем проходить «Преступление и наказание». А затем вопрос: кто прочитал, поднимите руки. И снова предсказуемый расклад: какой-то тоскливый взгляд преподавателя и скорбные лица учеников с вымученными улыбками и потупленными взглядами. Сколько весьма лестных отзывов перепадает на долю великого Достоевского каждый год. Нет, правда, ему кажется крепче всех достается из школьной программы: «о, Боже, это невозможно читать», «да что читать-то про преступника», «ну убил он бабку топором, и что с того?», «я только пару страничек пролистал – тихий ужас», и прочее, и прочее. Это так еще, вероятно, достаточно цензурно. Кто-то берется, пересиливает себя, даже одолевает эту гору предубеждений, другие же заранее вбивают себе в голову, что им такое осилить невозможно и преспокойно прочитывают лишь краткое содержание. Я относилась к тем альпинистам-мученикам, которые раз уж взялись, то пойдут до самого конца. Прочитала, а толку-то? Когда книга не интересна, а мотив только дочитать, вряд ли что-нибудь дельное вынесешь.

    Школа закончилась, а за университетские годы мой багаж Достоевского значительно увеличился. Вот и пришла недавно мысль, а может перечитать? Ну вдруг? С сомнением достала книжку, открыла и… полностью пропала в открывшемся передо мной мире. Каждая страница пропитана таким родным Достоевским, его стиль чувствуется в описании мыслей, в обрисовке персонажей, в медленном, но насыщенном течении сюжета. Все знают Раскольникова, в том смысле, что большинству еще в школе отчаявшиеся преподаватели пытались хоть как-то вбить в голову мотивы его поступков, обстоятельства, склонявшие его к тому или иному решению. Вероятно, каждый еще и сочинение написал на тему его внутренних метаний. Списал точнее: с критики там, интернета, статейки в начале романа и т.п. А сколько же в книге моментов, над которыми действительно можно задуматься, поразмышлять.

    Человек, подвластный своей идее, более не имеет собственной воли. Идея – одна из самых опасных болезней. Она не губит человека физически, например, как алкоголь, табак или голод, она как червяк пробирается в мозг постепенно, подчиняет себе мысли, жиреет на гордости, тщеславии, эгоизме. А кто не хочет быть великим? Особенно человек образованный, поднявшийся чуть выше благодаря уму. Но ум и гениальность, как верно отмечалось многими авторами, в том числе и Достоевским, понятия далекие от тождественных. А как замечательно сыграно на эстетической стороне преступления: с одной стороны, яркие подвиги армий во имя блага страны, да, кровопролитно, ужасно, мерзко, но в то же время масштабно, незабываемо, впечатляюще, а с другой стороны убийство особо никому не примечательной старухи-процентщицы, такое темное, маленькое действие, особо для окружающих последствий и не имеющее. Но теория, как неоднократно установлено, не всегда действует на практике. Да и была ли это в сущности теория: капитал для будущего спрятан под камнем, а сам неудавшийся Наполеон валяется на кровати в бреду. Это и шагом то трудно назвать, какое-то неуклюжее движение с непонятной целью. Проверить себя как человека? Стать неким подобием Великих? Что ж, возможно, и так, только вот и дорога не та, и метод не совсем тот, да и человек, видимо, не подходящий.

    Персонажем, про которого я читала с удовольствием, стал Разумихин. Ведь тоже человек не глупый, со способностями и амбициями, явно талантливый, но вот его как-то на великие подвиги не тянуло. Практически все в его характере притягивало: доброта, верность, трудолюбие, бескорыстность. Конечно, говорил он порой слишком много, да и слишком стремительно все проворачивал, но начавшееся формироваться по его поводу нелестное мнение оказалось обманчивым. А уж его проявление эмоций по истине наслаждение и только. Эти его обиды, непонимания, проявления чувств, смущения, решимость. Прекраснейший персонаж, определенно. Он, в отличии, от Роди не пытался искать первоначальный капитал единовременно, а зарабатывал как приходится, вместе с тем формируя свои будущие возможности и сферы применения своего таланта. Два центральных женских персонажа – Дуня и Соня – вполне в стиле Достоевского. Гордость, ум и благородство как отличительные черты одной, и бесконечное самопожертвование, любовь и вера в другой. А главное, не могу четко сказать, кто из них мне больше по душе. В Дуне притягивает ее твердый характер, следование определенным установленным ею же принципам, ее доброта и способность любить. Очень многое показал ее поступок при первой встрече с Соней, а также окончательное решение по отношению к Лужину. А с другой стороны, маленькая и бедная Сонечка, в которой самоотверженность и любовь проявляются в наивысшей степени, затмевая собой все поступки, сделанные под давлением среды. Мне кажется, Достоевский влюблен в эти образы благородных бедных душ, страдающих под гнетом окружения, но сохраняющих чистоту и невинность в мыслях и чувствах. Интересны также с точки зрения характеров и Катерина Ивановна, и Свидригайлов, и следователь. Ох уж этот Порфирий. Вот ведь характер: и змеей не назовешь, вроде и человек не плохой, но вот работа такая. А главное он на этой должности чувствует себя как рыба воде. Психологические игры просто блеск: искусно, как по нотам. Свидригайлов, со своей стороны, внес ноту драмы и вопроса любви-страсти. Да, да, именно той самой странной и безумной любви, так часто описываемой Федором Михайловичем. Любви-помешательства, грызущей человека и помутняющей его рассудок.

    А эпилог. Невозможно выразить насколько прекрасен, местами грустен, а местами трогателен этот эпилог, подводящий черту, нет, скорее немного вырисовывающий контуры всех произошедших после событий. И некая фамильярность со стороны Достоевского в конце, как теплое прощание от доброго друга, встреча с которым в будущем определенно неизбежна.

    12
    92