Рецензия на книгу

• 

  Аноним25 января 2016 г.

  Свидригайлов — мой герой.

  Достоевский — не писатель-художник, а конъюнктурщик-публицист. Это проявляется и в стиле произведения, и в сути.

  Он пишет идейно, масштабно, религиозно, уделяя большее внимание междустрочиям, чем самим строкам. Что в принципе понятно, т.к. романы (как этот, так и другие) писались им в спешке, и по частям сразу отправлялись в журнал «Русский вестник». Отослав очередной фрагмент, Достоевский уже не мог вернуться и изменить что-то, и содержание ему было важнее формы. Хотя это не объясняет, например, почему девочка Лида (дочь Мармеладовых) превратилась позже в то ли мальчика, то ли девочку Леню.

  Но бог, с ним, с буквоедством. Поговорим о героях. Раскольников. Достоевскому нужен был образ «положительного молодого человека, попавшего под влияние идеи», и он появился. Но какой этот горделивый ипохондрик, с детства непонятным характером, еще до замысла преступления и до создания собственной теории страдающий то ли от депрессии, то ли от другого явного психического заболевания — положительный герой? Мы знаем, почему Раскольников убил старуху — Достоевский дает для этого даже чересчур причин. Но мы не видим, почему Раскольников бросил университет, как у него родилась его теория, как он стал одержимым — об этом упоминаются в одной-двух строчках, и то невнятно. Не спорю, атмосфера его полубредовых прогулок, внутренних метаний, диалектики, как модно говорить, очаровывает до жути, ты погружаешься в нее, ты вместе с ним испытываешь жар, ворочаешься с книжкой, бормочешь, видишь сны, встаешь и резко падаешь назад, в кровать, и все 600 страниц. Но тебе не достает веры в его мотивы, первопричины, корни. «Здоровый человек не убил бы с подобным мотивом, а еже ли бы и поверил в явно фашистскую теорию, его человеческая природа воспротивилась бы ему», — говоришь себе, соглашаясь с Набоковым. И его нравственное спасение в эпилоге — фальшивка: он не изменился, он ни капли не изменился, лишь, вдруг, взглянул на озеро и упал в колени Соне.

  Соня Мармеладова. О какой грешнице вы говорите? Вся эта история с проституцией остается полностью за кадром, а современный читатель, не вбивший в гугл «желтый билет», и вовсе может не понять намеков. Достоевский выписывает ее поразительно однобоко, воплощение жертвенности, скромности и добродетели; блудница — лишь ярлык, чтобы вызвать сочувствие, усилить и без того слезливый тонкий образ, который так умилительно представлять, которому можно так великодушно сострадать, которым можно так героически восхищаться, и который так, так, так скучен.

  В принципе, кроме Раскольникова, все остальные герои — хоть и яркие, живые, истые, но до скуки односторонние, каждого из которых легко охарактеризовать одной-двумя чертами характера. Увидев их в одной сцене, ты легко предскажешь их поведение в следующей, и так до конца романа: они не изменятся. За исключением, безусловно, Свидригайлова, этакого прототипа Ставрогина, вплоть до девочки.

  У Свидригайлова есть поразительная по чувствам сцена объяснения с Дуней, когда он стоит перед ней, открывая сердце и рискуя принять смерть от ее руки, имея возможность помешать Дуне, но не используя ее. Вот, где наиболее человечная, наиболее близкая и, для меня, возможно, главная именно человеческая трагедия. Раскольников — он не человек, он Идея, Образ. Свидригайлов — человек.

  Я не очень верю в идейную составляющую романа, совсем стараюсь не думать о религиозной его ценности, но могу сказать браво обывательско-потребительски, как роману-триллеру, роману-детективу, роману, который легко, и главное, увлекательно читается, где эмоции вызывают не герои и их чувства, а повороты сюжета и интрига, где каждая глава заканчивается так, что не терпится открыть следующую. Роман-скороговорка, роман-молния, роман-стрела.

  P.S. Я, правда, не показатель, мне и «Бесы» его не кажутся романом-предсказанием-пророком.

  5

  92