Рецензия на книгу
Джан
Андрей Платонов
knigogOlic18 января 2016 г.Был когда-то Платонов. И все остальные.
Наверное, были.- Ваша душа и так повсеместно, а мою давайте уже возвращайте на место. А то как же я без души-то? Все человеки так или иначе с душой, в каждом свой джан обитает, нельзя везде вдохнуть, а из меня выдохнуть, природа равновесие любит.
- Я ее выложил, я ее и вложу. Только сначала по воле побродить пущу, дам на солнце погреться, проветриться на ветру… а потом верну. Верну.
Передумал быть Платонов
(но отчего-то не передумали все остальные), – на неделе, не на этой, не на той, а на той другой, - вдруг и совершенно вдруг поведал мне один предмет, один предмет решился мне такое сообщить. Само собой, понятно, что быть он передумал не вот именно на той другой неделе пятого числа, а пятого числа на той другой неделе в нескольких тысячелетиях от нас. Допускаю, что и вовсе он не передумывал, кто знает… Лично я не знаю, лично я не очевидец тому, как он передумал, лично я утверждать не берусь. Стало быть, по-всякому домысливать можно, а мыслить о нем мне во всех видах нравится. Даже в том виде, о котором предмет сказал, передав тем самым еще одно до-полнительное знание. Предмет сказал. Оказывается, предметы говорят. Не такое уж себе открытие, но когда как. Они говорят. И, вообще, невзирая на нас, живут себе какой-то собственной предметной жизнью. Мы же, люди, на них частенько взираем, чего-то как будто любим, к чему-то привыкаем, бывает, что одушевляем. Вещество окружает нас повсюду, окружает чрезмерно, а попробуй представить себе абсолютно беспредметное пространство, и липкий ужас к нёбу подкатывает. Вот почему, почему никто еще не вписал в эту пирамиду потребностей близость вещества?.. Что, если все вдруг разом исчезнет? Даже не все, не обязательно люди, а всё и всякое: живое и мертвое, значительное и ничтожное, одушевленное и не очень, и не останется того чувства, что осязает, ощущения предмета, что рядом, что вблизи, что можно воспринять рукой и сердцем, и печенкой, и некоторыми др. трогательными органами. Здесь, как это ни странно и ни не странно, человек приоритета в себе не несёт, ну разве что чуть-чуть. Человек без человека вполне способен обходиться, и так долгое время. Но человек наедине с абсолютной беспредметностью – возможен ли такой сценарий? Довелось случайно подметить, что человека свойство – держаться за что-то вещественное, и не так уж принципиально, в какой форме определено оно бытийствовать в наличной действительности. Иначе что подтвердит его, человека, собственное существование? там, где одно лишь пустынное пространство и обнаженное нутро. Будучи ребенком, Назар Чагатаев страшно боялся упустить из виду то единственное, что сопровождало его в Сары-Камыше, - сухой куст перекати-поля, другой всем знакомый мальчик, хоть и в принцах ходил, но страстно лелеял одинокую розу, а у современных робинзонов хэнксов небезлично уилсон был светом в окошке, и уилсону совсем не мешало то, что уилсон родился мячом (это, так сказать, для наглядного примеру). Интересно получается, что куст, роза и мяч – ни больше, ни меньше – есть символы присутствия в обоих мирах. Они – не только возможность ощущения, но и предметы мысли. Ты думай что-нибудь про меня, а я буду про тебя. В мысли жизнь, мысль больше жизни, у мысли всегда есть предмет. Чтобы мысль жила, она должна быть направлена, интенцио как избираемая необходимость, идущая в бесконечность. И все равноправно в этой мысли: человек, верблюд, камыш, кусок резины. Это то, что соединяет тебя и с микрокосмом, с миром ноуменальным, и одновременно - с явленным вовне пространством-временем. Оно со-присутствует тебе, наличествует совместно с тобой, оно живет и тем утверждает."Живет и дышит всякий лист, / - сказал однажды виталист". Не оставляет видение, что однажды это был Платонов. У него все живет и дышит, не уступая в этом качестве человеческому, напротив, устанавливая некую вселенческую равноценность. В самой пустоте разлито живое, и душа вдохнута во все и повсюду. Словно попал в панпсихическую реальность, столкнулся с гигантской душой, которой нипочем не уместиться в твоей собственной, и болтаешься в непонимании того, как не получить разрыв от соприкосновения с воссозданным миром. Подземельная она или околозвёздная, впадина темной тишины или околоток молчаливого счастья. Душа мира… как пустыня мира. Все в себя вбирает и все собой проницает, а на дне у нее – затерянный народ, такой маленький, словно невидимый. Только он – сердцевина ее, ее средоточие. Кажется, вся мудрость жизни заключена в этих далеких, заброшенных людях, кажется теперь, исключительно в них и заключена, - в призрачных и прожитых насквозь, но продолжающих жить по инерции к возможному благу. Платонов Джан раздирающе прекрасен. Ровно настолько, что хочется задушиться самым печальным в мире белым шарфом или закутаться добром всего существующего сейчас, вчера, когда-то… и всего, только собирающегося им стать. Или и то, и другое вместе, скорее так.
Луны проходят, один год сменяет другой, и тогда принято подводить итоги. Итогов я не хочу, я лучше буду подводить начала. Одним из них и случился «Джан». Джан случился тем началом, к которому мне накривую шлось весь предыдущий год, возможно, и все другие года тоже. Когда Хайдеггер Мартин (он же "Хайдик милый") представлял себе, что язык – дом бытия, по моему «всему» выходит, что подразумевал он платоновский дом, и никак иначе. В слове его – сверхматериальная проза, сказывающая близость жизни, близость вещества и всего со всем. Просто "всё со всем" еще об этом не знают.
10896