Рецензия на книгу

All the Light We Cannot See

Anthony Doerr

• 

  Аноним29 декабря 2015 г.

  Неужели зрячий не может быть слеп, а слепой разве не способен видеть?..

  Потрясающая книга! Книга-ощущение, книга, в которой физически чувствуешь каждую деталь, каждую мелочь, ничего лишнего, ничего личного. Всего лишь война. Только жестокая война, воспитанная выправкой гитлерюгенда, всего лишь война, заставляющая менять не просто место жительства, не просто город, в котором знаешь буквально каждый сантиметр — менять жизнь… Война, которая разрушила все, что успела заучить маленькая слепая девочка Мари-Лор, война, которая искусственно взращивала жажду причинить боль, жажду быть особенным среди всех — быть чистым в таком же обычном мальчике — Вернере Пфенинге. Война.
  

  
  В кабине каждого самолета бомбардир всматривается в прицел и считает до двадцати. Четыре, пять, шесть, семь… бомбардирам город-крепость на все приближающемся гранитном выступлении напоминает гадкий зуб, что-то черное и опасное, последней нарыв, который надо вскрыть.
  
  Дьявольский рой. Фасоль с опрокинутого мешка. Сотня разорванных четок. Тысячи метафор, но их всех недостаточно; сорок бомб на самолет, вместе четыреста восемьдесят тридцать три тонны взрывчатки.
  Лавина сходит на город. Ураган. Чайные чашки сдвигаются на полке. Картины соскальзывают с гвоздей. Через четверть секунды сирен уже не слышно. Гул становится таким громким, что могут лопнуть перепонки.
  Зенитные пушки выпускают последние патроны. Двенадцать бомбардировщиков, неповрежденные, возвращаются в синюю ночь.

  Прежде существовало два мира. В одном отчаянно сильный отец учит не менее сильную дочь ориентироваться в пространстве, каждый сантиментр которого должен был остаться ее миром, в котором Мари-Лор Леблан хотя бы относительно свободна, где счастье и главная ценность жизни, когда твоя слепая дочь приводит тебя домой, будто зрячая; в другом — не по годам умный и талантливый парень Вернер Пфенинг, ничей не сын, сирота, слушает пропаганду Гитлера о чистокровных немцах, избранных. И верит, верит в свою чистоту и силу, а главное — в шанс перемен, который сирòты так старательно выхватывают у жизни при первой возможности:
  

  
  

  • Ты станешь таким же, как Ганс и Гериберт.
  • Не стану.
  • Проведешь достаточно времени среди таких ребят и станешь.
  • Так ты хочешь, чтобы я остался? Чтобы пошел работать в шахту?
  • Ты знаешь, что я слушала по нашему радио? Прежде чем ты его разбил.
  • Тише, Юта, пожалуйста.
  • Передачи из Парижа. Они говорили противоположное тому, что говорит "Радио Германии". Они называли нас чудовищами, говорили, что мы поступаем зверски. Ты знаешь, что означает зверства?
  • Мы бомбим Париж, - произносит она во весь голос, и он сдерживает порыв закрыть ей рот ладонью.

  
  Юта поднимает дерзкий взгляд. Она выглядит так, будто ее обдувает невидимый холодный ветер.
  
• Вот что я слушаю, Вернер. Наши самолеты бомбят Париж.

>Сен-мало - город, в котором не заканчивалась война, город, где разные люди по-разному ее переживают: кто с картами в подвалах, кто - с молитовниками под одеялом. Никто не знает, выживет ли на этот раз. А слепая девочка Мари-Лор с отцом ищут спасения, сбегая в Париж и забирая с собой среди июля даже зимнее пальто, на всякий случай; стирая прежний, уже заученный до мелочей, мир, разбивая его на осколки, оставляя в сердце девочки страх и пустоту. И там, где, она верит, что маленькие, оставленные ею шишки дождутся ее, быть может уже больше ничего нету. Никто не знает. Никто ничего не знает.
Новый мир. Мир, как маятник - продолжает жить, но колышится в страшном ритме: криков, смертей, убийств, неравенства, жестокости… На ощупь уже нечего чувствовать. Мари-Лор остается почти одна в Париже, дружит с оставившим себя в той, другой войне, дедушкой Этьеном. Мир радио-передач, которые могут окончиться смертью, мир, где могут оклеветать, мир, где не знаешь, когда будет последняя встреча или последний день твоей жизни. Мир, в котором не знаешь, когда рискуешь, потому что рискуешь всегда. Души за баррикадами.

Тебе скажут, что ты слишком мал, Вернер, что ты ниоткуда, что тебе не стоит лелеять больших мечтаний. Но я в тебя верю. Я верю, что тебе удастся сделать что-то великое.

Дальше...

Самое страшное в любой войне — люди, которые ею одержимы, одержимы войной, насилием, местью и изысканной жестокостью. Самое страшное — люди, которые находят в войне страсть. Они разбираются в тихом, спокойном терроре, они упиваются собственной властью. Одним из таких был Фон Румпель — готовый на все, тем более на убийство. Они настолько верят в навязываемую им чудовищную пропаганду и собственную избранность, что, кажется, уже даже не обманываются — просто живут ложью, не различая уже ничего гуманного и настоящего. Убежденные командиры — просто находка в нацистких школах гитлерюгенда. Они с легкостью могут совершенствовать недосказанность на подростках, будущих солдатах, союзниках фюрера. Тем более, что подростки чаще всего уже приходят “подзаряженными”, начавшими верить в собственную исключительность, как Вернер Пфенинг. Для одних — это шанс состоятся в жизни, другие, как товарищ Вернера Фредерик, пришли в школу не по собственному желанию, они не жаждут быть избранными. Поэтому становятся изгоями, на которых демонстрируют жестокость. Избранную жестокость. Уча, что бывает, если быть самыми слабыми, воспитывая в мальчишеском коллективе силовое превосходство без границ, прививая им удовольствие от издевательств и экзекуций, удовольствие от причинения боли другому. Запуская так называемый процесс естественного отбора. Неуоторые ведутся, а некоторые, стоя в толпе “таких же” начинают понимать свое отличие, но уже не могут позволить себе даже заикнутся о том, что это несправедливо. Вот так и ставят перед выбором: либо справедливость, либо собственная выгода и шанс (ведь героям обещают золотые горы). При этом Фредерик не сердится, что за него не заступились. Все всё понимают. Искривляются понятия поддержки, лжи и предательства. Острое чувство справедливости лучше оставить внутри, если хочешь выжить. Работает глобальная машина самообмана, во все времена самовольно замещая правду.

Где тут остаться мальчику-подростку, сироте, который больше всего на свете не хотел пропасть, работая шахтером; где место мальчику Вернеру Пфенингу, от которого фрау Елена ждала одного великого подвига? Подвигам не осталось места, как и доблестным рыцарям. Не здесь, не в этом умирающем мире. Так кажется. Постоянный контраст в голове, между тем, кем ты был, и каким становишься. Вернер Пфенинг вырос, его одаренность позволила выбрать другую судьбу. Здесь другие люди тоже ждут подвигов, но других. Совсем не тех, которые были привиты с детства. Дети. Слишком многие “новые силы” по сути были просто детьми. Ужасно, когда новое современное поколение, которое обязано быть прогрессивным оказывается направленным ну совсем в противоположную сторону.
Своеобразная композиция произведения от страницы к странице нагнетает и развивается, так и “кричит”: как можно было настолько далеко зайти, куда катится мир?! Каково было немцу ходить среди горящих домов и еще тлеющей кучи пепла, среди мертвых людей и животных, ясно понимая, что это они - убийцы жизни, и наслаждаться властью? Сколько было ТОГДА понимающих немцев? Какой процент был именно немцев — не фашистов? Скольких накрыл свет озарения уже во время войны?..

Как удается мозгу, что живет без капли света, создать для нас озаренный мир?

К концу книги становится нестерпимо интересно, как сложилась судьба всех героев: Фредерика и Вернера, Мари-Лор Леблан, ее отца и самого любимого, уникального дедушки Этьена, удивительно, маниакально жестоко Фон Румпеля, фрау Елены, сестры Вернера Юты и многих других, кто был задействован в жестокой войне. Уже спустя время, когда война стала прошлым, а действующие лица — изрядно постарше, ясен оттенок судеб из прошлого. Ведь неужели зрячий не может быть слеп, а слепой разве не способен видеть?.. Становится очевидным, чьи души уже тогда, будучи в холоде, голоде и вечном страхе, были способны излучать незримый свет. Весь невидимый нам свет. И их больше, чем кажется.