Рецензия на книгу

• 

  Аноним10 ноября 2025 г.

  Крик отчаяния и обиды на Вергезе без регистрации и смс

  Каждый раз, когда я оглядываюсь на своё чтение «Рассечения Стоуна» в 2023 году, у меня остаётся всё более неприятное ощущение. Тогда я поставила книге 4,5 из 5 — и это было слишком щедро. Сначала меня впечатлял масштаб, мастерство языка, богатство деталей и любовь автора к медицине. Но чем дальше я отхожу от романа во времени, тем сильнее расцветает ощущение, что я поела говна.

  Парадокс в том, что роман вроде бы о женщинах, о гинекологии, о рождении и сексе, — и именно эта тема могла бы быть его силой. Но женщины в этом романе почти полностью лишены субъектности. Их судьбы подчинены мужской драме: вот мать, незаметно выносившая и родившая близнецов, также незаметно умирает; Хема остаётся странной и загадочной, она, возможно, единственная многослойная женщина, но не существующая вне рамок служения долгу; и наконец, Генет.

  Ее арку особенно тяжело воспринимать. С детства она живая, смелая и своенравная, но уже тогда её свобода ограничена чужими эмоциями и интересом. В подростковом возрасте она становится объектом мужского желания, и её согласие, страхи и желания почти не освещены. Эпизод с Шивой создаёт ощущение эксплуатации: текст показывает это через боль Мариона, а не через переживания Генет, лишая её голоса и выбора. Её жизнь постоянно подчинена чужим решениям, и любая попытка самостоятельности оборачивается для неё опасностью или осуждением. Генет затем вообще исчезает из повествования, и когда её судьба вскользь упоминается — она символически наказана эмиграцией, болезнями и изоляцией за то, что отдалась Шиве, а не Мариону. Получается, что женская свобода в романе как будто неминуемо ведёт к разрушению.

  Финальный эпизод с Генет особенно показателен. Вергезе как будто предлагает сцену, где Генет проявляет акт воли, действует из глубоко личного и морального импульса — искать свою потерянную дочь, восстановить связь, сделать то, что в её глазах имеет смысл. Но Марион воспринимает это не как акт силы и человечности, а как ещё одно предательство. Его внутренний монолог звучит так, будто он не способен выйти из рамок собственной обиды и увидеть в её поступке автономию, даже трагическую. Марион (а возможно и сам Вергезе) на полном серьезе не понимает, почему Генет оставляет его, Мариона, и отправляется на поиски своего ребенка. Кому вообще нужен какой-то всратый ребенок, если он не рожден от Мариона? Даже складывается ощущение, что Генет не совсем вменяемая, сейчас вот она пойдет и где-нибудь опять накосячит, попадет в тюрячку или сдохнет где-то под мостом, ну а что еще ей остается.

  Эта форма наказания особенно ощутима на фоне того, как завершены мужские линии: Марион, несмотря на страдания, получает прощение, примирение, восстановление связи с братом и некое духовное завершение. А Генет исчезает — буквально и метафорически — в безумии и болезни. Её судьба не вызывает у автора интереса или сочувствия, только тень жалости и осуждения.

  Тем самым Вергезе словно закрепляет иерархию: мужчина может страдать, заблуждаться, даже совершать ошибки — и всё же остаться целым; женщина, решившая действовать сама, утрачивает не только любовь, но и человечность. Это ощущение особенно горько потому, что роман в целом претендует на гуманизм, на сострадание к боли любого человека — но когда дело доходит до женской боли, то внезапно появляется фильтр, через который тщательно просеивается мера сострадания.

  Интересно, что при всей проблемности мужских линий, самым адекватным кажется распутник Шива. Несмотря на свои многочисленные половые связи, он как будто проявляет к женщинам искреннее сострадание: берет за руку девочку, от которой чудовищно пахло, заботится о самых уязвимых. Он остается в Эфиопии, где у человека намного меньше возможностей получить квалифицированную медицинскую помощь чем в Нью-Йорке, и выбирает медицинскую специализацию, где может помогать женщинам в самых стыдных проблемах. Этот контраст только усиливает впечатление несправедливости: роман, претендующий на гуманизм, в целом удивительно равнодушен к женской боли.

  Именно поэтому у меня остаётся это ощущение «поела говна». Книга, которая должна была говорить о женщинах, рождении и любви, оказывается системно несправедливой к женскому опыту. И когда в прошлом году вышла новая книга Вергезе, я мгновенно решила, что мне это неинтересно, хотя я даже не осознавала на тот момент, что у меня есть претензии к Вергезе.

  Проговаривая все это, я фиксирую своё понимание: я больше не хочу читать Вергезе, и закрываю для себя тему эмоционально и морально. Это мой ритуал прощания, способ избавиться от гадливого послевкусия и оставить эту историю в прошлом.

  47

  447