Рецензия на книгу

• 

  Аноним5 ноября 2025 г.

  Нежность (рецензия Grave)

  Вам когда-нибудь хотелось резко изменить свою жизнь и вручить своё обнажённое сердце, словно цветок одуванчика — голубым ладоням ветра?
  Многие из нас, беря в руки чудесную книгу, вовлекаются в чудесный мир приключений.
  Так было и у меня с милой Дафной Дю Морье.
  Но есть один нюанс: у меня были реальные приключения, с Дафной, не в книге, хотя и книга сама по себе хороша и чем-то напомнила мне роман Набокова — Отчаяние, и нежным рикошетом — фильм Семьянин (2000 г) с очаровательной Теа Леони.

  Но Дафначка решила старую как мир, тему двойничества, встречающуюся и у Достоевского и у Гофмана и у Набокова, в нежных и пронзительных тонах, по-женски изящно.
  Вам действительно нравится ваша жизнь? Вы хотели бы однажды проснуться.. в другой постели, не одиноким уже человеком, в чудесном замке, и чтобы вас ласкал прекрасный голубоглазый мужчина?
  Это же рай. Разумеется, если вы — женщина. Если бы вы проснулись в теле мужчины, в замке, пусть и прекрасном, и вас бы ласкал другой мужчина, пусть тоже, прекрасный.. это не совсем рай.
  Иногда даже Мефистофель не нужен, чтобы продать душу: нужно просто встретить своего двойника, и поменяться с ним местами.

  А что есть тайна перевоплощения, как не всем сердцем воспринятое сострадание и эмпатия? Это же тоже, своего рода, двойничество, на грани сумасшествия.
  Был ранний вечер. Я снова томился дома по своему смуглому ангелу, с которым давно расстался.
  Что делать? Просто протянуть руку к томику Дафны и забыться в чтении? Нежно утратить на время своё Я, став английским историком? Графом? Чудесной девочкой-непоседой, которую посещают голоса, как Жанну Дарк и которая чудесно ходит на руках, вверх тормашками? Стать собачкой милой? Боже, вот бы стать томиком Дафны, который читает московский ангел и приласкаться к его милым коленям тёплой мордочкой улыбающихся страничек..

  Нет, я выбрал иной путь, Я взял томик Дафны, оделся и..
  В моём доме живёт одна старушка. Очень одинокая. Она по чётным дням идёт на трамвай и катается на нём. Просто катается. В никуда. Как и жизнь её — по кругу. Как ласточка, сошедшая с ума, нарезает круги в небе, что то напевая про вечное возвращение Ницше и любовь… вечное её возвращение.
  Не сочтите меня за извращенца, хотя со стороны это и выглядело чуточку — так.
  Но я стал преследовать старушку на улице. Я и Дафна.
  Моя мысль была проста и невинна, как суслик бездомный и пьяный, пригревшийся в берлоге рядом с медведем.
  Я бы хотел поменять свою жизнь, как герой романа Дафны: всё равно без смуглого ангела, у меня нет жизни.

  Кто-то мне скажет улыбчивым голосом: Саша.. но есть тысячи других способов. Почему вы выбрали из всех — преследовать старушку?
  Всё просто. Я — фантазёр. И чуточку — лунатик, в любви и в дружбе, в творчестве: я могу написать стих не на бумаге, а своими ногами, действиями.
  Или написать чудесную рецензию — губами. На теле…
  О, не пугайтесь, не на теле старушки. Я не до такой степени фантазёр и лунатик, могу вовремя «проснуться»… целуя руку старушки. Ну, максимум — её плечо.

  И кто в этом плане, козёл отпущения? Я? Старушка? Дафна? Просто я так странно пишу рецензию: преследую старушку в парке..
  Я иду за ней и восхитительно представляю, чуточку жмурясь от счастья, словно бы солнце передумало заходить и как пушистая рыжая собачка, бросившаяся в колючие заросли звёзд за палкой, вернулась ко мне — язык, словно алый галстучек у пьяного друга, — на плече. Солнце бежит ко мне, ласкается к моим рукам, ногам, лицу.. вот, оно опрокидывает меня в листву и лижет мне лицо. Я смеюсь, кувыркаясь с солнцем в листве, а тем временем старушка оглядывается.
  Но у меня идеальное алиби: я с Дафной и с солнцем, кувыркаюсь в листве.

  Поднимаюсь, отряхиваю себя и Дафну. Снова фантазирую: эта старушка — мой смуглый ангел, в будущем. Я точно знаю, что умру молодым. Поэтому я — уже умер и преследую её влюблённым призраком. Босиком, в лиловой пижамке.
  Любимая оглядывается… никого. Только листва медленно падает, как во сне. Как пылинке в луче вечернего храма.
  И тут меня осеняет (я ведь пишу рецензию. Да-да, именно — осеняет, а не осиняет, я ведь иду в осеннем парке — свет осени — осеняет).
  А может гг романа, историк-англичанин, одинокий и никому не нужный.. путешествующий по Франции, на самом деле — умер? Может так выглядят загробные мытарства?

  Что называется, бойтесь своих желаний: он мечтал, как бы переродиться в простого француза, быть ближе к простым французским людям, быть плотью от плоти их культуры.
  Может.. Мефистофель, это не дьявол, а наше одиночество? Наша тоска по счастью? Тоска.. по себе, ещё не родившимся?
  Просто в нашей душе, существует множество душ и судеб, множество тропинок судьбы, и мы не даём им сбыться. Ходим по бетонным дорожкам и почти никогда не сворачиваем в травку и вечер.
  А это всё равно что метафизическое убийство: не дать тому, чем ты как бы беременен, беременен лучшей судьбой, любовью, лучшим собой, настоящим собой — быть.

  Простите, что отвлекаю вас своей глупой рецензией от моего преследования старушки.
  Я шёл за ней и мечтал: а если я не умер? Если я.. чудом не умер в молодости, я - старик, пронёсший любовь к моему смуглому ангелу через всю жизнь?
  И вот, я иду за ней, милой, по московскому парку, в 2065 г. Я хочу ей сказать, как я безмерно её люблю.. я подхожу к ней, и.. и.. я снова падаю в листву. У меня, старика — сердечный приступ.
  Старушка оборачивается на меня в 2025 г, и улыбается мне, совсем как девчонка.
  У меня снова алиби. Но уже сомнительное: она уже два раза видела, как я лежу в траве, она догадывается, что я её преследую.
  Интересно, ей, как женщине, приятно это? В старости к этому относишься легче. Пусть и сумасшедший, в лиловой пижамке, посреди осени, а всё же, какой-никакой, но мужчина: приятно..

  И вдруг мне Дафна шепнула на ушко: Саш, а ты представь, что ты  — маньяк.
  И Саша представил.. и озорно спрятался за клёном. Старушка обернулась, заметила меня за деревом, и улыбнулась мне так нежно, словно бы озорно сбросила ещё десяток лет: мне улыбнулась уже не красотка под тридцать, но совсем юная девушка, с удивительными глазами, чуточку разного цвета.

  Дошли до трамвая и сели. Я сел за ней.. в паре метров от неё. Наши улыбки ласково переглядывались, перемигивались. Есть улыбки-телепаты, особенно у очень одиноких и влюблённых людей.
  Я не знаю о чём думала старушка. Я даже мысленно подумал: а если она.. сумасшедшая? И Дафна мне шепнула: Саша.. в данном случае, у неё есть гораздо больше резона так думать о тебе.

  Но я снова отвлёкся, и уже не знаю где моя рецензия: едет в трамвае, с томиком Дафны и коробкой конфет, для чудесной смуглой старушки, или вот сейчас она пишется здесь, старушка моя.. тьфу ты, рецензия?
  Итак, наш историк-англичанин, бредящий Францией, напившись с Мефистофелем.. точнее, с французским графом, похожим на него как две капли коньяка, просыпается утром в захудалой гостинице в его одежде, с его чемоданами. За ним В дверь стучит его шофёр. Нужно ехать домой. В Замок.

  Это же авантюра, поддаться искушению и поехать, не сказав, что ты — не ты?
  Или это побег от себя? Самый нежный суицид, который почему то не на земле, не на небесах, не считается грехом.
  Забыть своё Я.. забыть свою любовь, не важно. Это же — метафизическая смерть и заигрывание с потусторонним миром.
  В этом смысле Дафна чудесно отыграла нежное эхо Мефистофеля, который превратился в собаку, соединив его с гомеровской собакой: она единственная, кто узнала Одиссея, вернувшегося спустя года, в облике старика.
  А у Дафны — лишь собака поняла.. что её милый хозяин — чужак.
  Кстати, если бы я ставил роман Дафны в театре, я бы закурсивел тональность наших метафизических дуэлянтов-двойников: это история о боге и дьяволе, которые прожили тысячелетия и вновь встретились, чтобы выяснить: кто прав? Кто добился большего? С кем — люди?

  Бог — стал простым историком (помните Воланда? я — историк..). Он ведёт скучную жизнь. Он никому не нужен и одинок и близок к суициду.
  А дьявол? Он так запутался в своей лжи и пошлости, что его жизнь так же стала пуста и близка к суициду.
  Бог и дьявол.. как бы нуждаются друг в друге. Это же моральная девиация, делить на чёрное и белое: бог — хороший, дьявол — плохой.

  Так не бывает. Но в этом смысле любопытно творческое бессознательное Дафны, перекликающееся с древнейшими апокрифами, о чём инфернально, пусть и богохульно, намекнул ещё юный Пушкин в своей Гаврилиаде.
  Если один из двойников — дьявол, граф в замке, то дочка его божественная и ребёночек в животе его жены — кто они? Точнее — демоническое: Козёл отпущения — как отец божественного и Спасителя.

  Не просто же так, божественная девочка, видит в дьяволе не просто беса, но и  — папочку, милого, пусть и странного?
  К слову, очень интересен один нюанс, метафизический: люди путают бога и дьявола. Путают наших двойников.
  И лишь собака не путает: природа дикая, не изувеченная моралью. И… чудесная смуглая девушка, с глазами, чуточку разного цвета: а разве может женщина в постели перепутать мужчин?
  Но в этом и чудо этого момента: именно женщина, свободная от предрассудков, а ещё точнее — полу и сексу, — давно видеть различие между дьяволом и богом.
  Вот так вот: ни церковь, ни люди, ни мораль, ни дети даже.. не видят этого, а животным и сексу, словно падшим и бесприютным, нежным ангелам, дано это.

  Но разумеется, это было бы тоже чуточку банально такое ровное деление: бог.. дьявол..
  Если их совместить — то получится — полыхающий лик человека..
  В этом одна из тайн романа. Да-да, неожиданно было взявшись за нежную Дафну, прочитать экзистенциальный роман в духе Газданова или Сартра.
  Быть может, разглядеть в муке эмпатии, свой лик - в мерзавце (духовно, прежде всего), это и есть метафизическая встреча с двойником своим, с богом и дьяволом, которые по Достоевскому борются в сердце человека?
  Гений Дафны в том, что она вывела эту вечную битву — наружу, подав под очаровательным соусом экзистенциального и остросюжетного детектива (она порой очаровательно и по женски посылала в роман своих вестников-героев, словно ангелов, но из под мужского костюма, или.. сутаны, нет-нет да проглядывало, словно озорное смуглое крылышко - кружевное платье Дафны).

  Это же прелестно. Ты ещё вчера внутренне изнывал от пустоты жизни, одиночества.. и вдруг — ты в самом центре жизни, ты — граф, у тебя чудесный замок, прекрасная жена, милый брат. Милая жена брата.. и, по совместительству, твоя любовница. И чудесная дочурка-непоседа, к которой являются таинственные голоса Божьей матери. Ну, и сестрёнка.
  Всё вроде бы волшебно, не дай бог каждому, как говорится.
  И ты уже думаешь, с безопасного расстояния читателя, на уютном диванчике: милый, закрути романчик с женой брата!
  Она этого хочет! Это будет увлекательно, в духе Аннунцио!

  А потом.. ты проникаешься эмпатией ко всем героям, и тебе уже не хочется «увлекательного» и остросюжетного сюжета.
  Тебе хочется, чтобы у них всех всё было хорошо и чтобы они остались живы, ибо невидимое чеховское ружьё не висит на стене, которое должно выстрелить, а словно упало в траву, куда-то упало, и вот, на тебя словно бы целится и травка, и вон то удивлённое дерево клёна, и вон так синичка на ветке, и сторож пьяный, и вон то окно в замке..
  И ты понимаешь с побледневшим сердцем, что кто-то должен умереть, и ты ужасно не хочешь этого.
  Ты даже согласен на ссору с Дафной и реальностью: пусть этот её роман окажется незавершённым и все останутся живы, боже!

  И что с того, что для всех людей на земле, он завершён и кто-то всё же умер? Может все люди сошли с ума и им кажется, что роман Дафны завершён? Маловероятно (мне одному кажется, что в романе в какой-то момент случилось наслоение двух снов и умер совсем другой человек, а может и два, и что реальность была ещё более безбожной, и Дафна нам просто не дала её увидеть, уведя по милой тропинке закрученного сюжета?).
  Или сошёл с ума я? Потому что в нём все остались живы. Господи! Сделай меня травкой, дождём за окном, собакой вон той, озябшей, у подъезда, или страничкой этого романа, но пусть все останутся живы! Я сам вырву себя! Я улечу за окно, в осенний парк, и мне улыбнётся старушка на лавочке и прочтёт меня и ничего не поймёт..

  Простите, переведу дыхание. Иногда я перевожу дыхание, как ребёнка через дорогу — за руку, а оно убегает, как я.. в детстве. Так что меня переводили через дорогу, как буйно-помешанного, пеленая мою руку в смирительную рубашечку крепкого пожатия.
  У Дафны есть чудесные миражи в романах. Миражи душ других писателей. Не припудренное подражание, как это часто бывает у писателей не очень высокого уровня, особенно современных.
  У Дафночки — иначе. У неё это врождённое.
  Например, вот эта строка,-  ну чистый Платонов: нет ничего печальнее и безысходнее, чем вид окраин провинциального города во время дождя.

  Или вот, чем не Сартр?
  - Казалось, её слова проделали в тишине, дыру.
  Правда, дальше, Дафночка срывается в фальцет образности, в фальцет чуточку бульварной литературы: в воздухе колебались волны молчания.
  Если эти две строки разъединить, то было бы неплохо, или дополнить каждый образ.
  Впрочем, я не думаю, что многие заметили это.
  Но прелесть Дафночки в том, что она, как ребёнок-гений, не боится ошибаться и оступаться: не важно — в траву, в небо, в сны.
  Нежно оступился и я, летая с Дафночкой (о мой смуглый ангел, прости! Я хотел бы летать с тобой.. Помнишь, как мы летали? Ты ведь помнишь, какой сегодня день? Начало наших полётов..).

  У Дафны написано: Бела принялась чистить грушу, и давать мне её по кусочкам.
  Но я, читая это, так нежно задумался о моём смуглом ангеле в Москве, что нежно очитался и получилось что-то модернистское: Бела принялась чистить Душу, и давать мне её по кусочкам.
  Кстати, о чеховских приёмах Дафны: её нежные обращения с мгновениями и вещами, словно с душами, которые она ласкает, как бесприютных зверей: вроде бы девушка просто чистит грушу..  и разговаривает с любимым, а на самом деле, обнажается перед ним, слой за слоем, и он тоже — обнажает перед ней своё сердце.

  Не знаю, читала ли Дафна - Газданова, особенно Возвращение Будды.
  На высшем уровне Дафна выводит как бы палимпсест времени. Были такие папирусы в древности, которые стирали, ради экономии, и на них писали другой текст, но старый всё равно инфернально проступал.. бочком, улыбкой грустной.
  Всё существует — сейчас. Все времена и пространства, все тропинки судьбы, все что нас окружает — это мы.
  Другое дело, что мы боимся взять ответственность за Себя, и.. за свою нежность.
  И в этом плане, Дафна словно бы вторит Сартру: Ад — это другие.
  Но беда в том, что других — нет, всё  — мы!!
  А это уже метафизика Достоевского: нет вины личной, все виновны.

  Хотите эффект бабочки от Дафначки?
  Она чудесно показала, как одна и та же мысль, истина даже, словно неузнанный бог, в рубище, тайно скитающийся по миру, проходит сквозь тела разных людей и для других людей, то, что говорят эти люди, сквозь которых прошла истина — разное.
  Потому что они оглядываются как Орфеи, на прошлое, на некие константы обид и сомнений, а не берут истину саму по себе.

  И это реально, ад, когда даже истина, бог, любовь — могут убить и стать козлом отпущения лишь потому.. что их не хотят видеть такими, какие они есть. Человек не хочет быть собой, развеивая себя в тропинках и ветрах обид, прошлого, сомнений и страхов.
  Например, мать нашего гг, подслушав через «третьи уши», как её сын, который вовсе не сын, а двойник, разговаривает с кем-то об очень важном деле, расценила добрые и светлые слова — как начало цепной реакции смерти.
  Лишь потому, что она опиралась не на слова, добрые, а на то, что это говорит её сын, не очень хороший человек.
  И вот, доброе слово, фактически, веяние бога… становится причиной зла.

  Так что есть душа и двойничество? Или мы по прежнему ещё думаем, что душа, как косточка в сливе?
  Дафначка, в лучших традициях экзистенциалистов, показывает, что душа — переливается через край, в нашей тоске, горе, счастье. И улыбка наша, или неосторожное слово, попав в душу другого человека, могут в нём расти и стать либо цветами, либо чем-то ядовитым. Может стать даже другой судьбой и.. новым человеком.
  Человек просто ляпнул слово, в сердцах, как собачка на улице — поднял на дерево ножку, с грацией балерины, или ангела, зевнувшего крылом, и пошёл дальше… а наше неосторожное слово, или поступок, может не только ранить человека, но и убить его.

  А мы искренне будем считать себя невиновными.
  Роман Дафны именно об этом: о трансцендентной природе слова, которое может стать Богом, и дьяволом, которое может стать действием и карой, связав всех в одну паутину лжи.
  Ведь если не говорить просто правды, не говорить доброе и светлое, это не значит никого не убить.
  И Дафна это прекрасно показала, как равнодушие и молчание, замалчивание нежности в себе, любви, может создать кинетическую инерцию гибели.
  И кто виноват, уже не имеет смысла. Это мораль - вечный злобный аутист, всё пытается с линеечкой мерить, вину.
  Кто виноват? Сестра, религиозная фанатичка, молчащая 15 лет с братом, потому что он виновен в смерти её возлюбленного?

  Или виноват сам граф, брат, который запутался в себе и разуверился в людях, и стал причиной гибели хорошего человека, который в оккупированном Париже, просто сохранил добро, завод, вверенный ему отцом графа (брата).
  А его заклеймили предателем: граф участвовал в сопротивлении. И Дафна не раз делает акцент, что ради этого многое прощается графу.

  Тоже симптоматично: человек хороший не сам по себе, а благодаря чему то? Это опасная логика. Все мы знаем, сколько подлецов и трусов было среди «патриотов» во все времена.
  И как же чудесно Дафна отыграла эту мысль, на примере простой крестьянки, которая в оккупацию, помогла молоденькому немцу, годившегося ей в сыновья, отстирать рубашку, чтобы ему не влетело.

  Её посчитали предательницей. А она просто по человечески — помогла человеку.
  И роман ведь об этом. О нашей внутренней оккупации — себя же. Мы убиваем в себе светлые чувства любви, дружбы, памяти о ком-либо.. мы перевоплощаемся в то, что нами не является, но.. вроде бы безумно похоже на нас.
  Но мы ведь не роботы и не одноклеточные? Мы — это не просто схожесть по внешним признакам: два уха, два глаза, там морщинка, тут… копытце.
  Так можно быстро расчеловечиться.
  Что и произошло с «чудесной семейкой в замке», где ради богатства, обид и статуса, переступили через себя, и стали похожи один на другого, как бывают похожи друг на друга — одноклеточные формы жизни.

  И лишь ребёночек — девочка, с голосами в сердце, словно бы непохожа ни на кого, но и она уже заражена этой «похожестью».
  И ребёночек, которым беременна жена графа, от которого, как от спасителя, зависит жизнь замка, достаток семьи и наследство.
  И в этом плане, конечно, роман испещрён эсхатологическими тенями: я бы даже сказал, что это Ребёнок Розмари, наоборот.

  Боже..  может потому сердце девочки мучают голоса Девы Марии, что все жители этого замка — молчат? Т.е. бог в их груди, небо в их груди, молчат? Они сами — словно бы мертвы. Потому что там где молчит любовь — там человек умирает, ещё до смерти.
  А всего то и нужно было.. щепотку света и нежности, чтобы правда стала — истиной и любовью, а не просто, правдой, никому не нужной. Тогда бы люди стали людьми и все были бы живы и говорили бы друг с другом, а не с бесами алчности и одиночества.

  Я ехал в трамвае, сидя за старушкой, на расстоянии тени от крыла, от неё (если бы у меня было крыло).
  Рядом со мной сидела Дафна. У окошка. Девушки любят сидеть у окошка.
  Мы сделали круг и возвращались обратно. Старушка уже давно заметила меня, но улыбка её изменилась, стала грустной, похожей на кленовый листик в осеннем лесу: знаете наверно, он словно бы вдруг оживёт, вспомнит что-то невыносимо-нежное, и помашет вам, детской ладошкой призрака, и снова погаснет.
  Я словно мы мысленно перевоплотился в старушку. Я даже поправлял седые и несуществующие локоны у себя за ушком.

  Сутулился не столько телом, сколько — судьбой. Мы были оба, ужасно одиноки, и я до слёз почувствовал бесконечное одиночество этой несчастной старушки, которая выйдет из трамвая и вернётся в зябкую тишину своей квартиры, быть может ляжет в постель и тихо заплачет, как ребёнок.
  Подошёл к ней. Я ощущал себя на 70 лет. У меня была одышка, сердце билось, как запертый ребёнок в тёмном чулане. Хромал на правую ногу..

  Не доезжая до остановки нашей, и, сдержав подступившие слёзы, я наклонился и подарил ей коробку конфет.
  Я просто сказал: это вам… смуглый ангел. От Дафны. От Саши, то есть. От нас.
  Смутился сильно, развернулся и быстро направился к выходу, боясь оглянуться, боясь увидеть слёзы на лице старушки.
  Я боялся увидеть своё лицо в старости. Увидеть свою изуродованную и никчёмную жизнь.. без моего смуглого ангела.

  45

  868