Рецензия на книгу

• 

  Аноним27 октября 2025 г.

  8 лет одиночества из 10(0)

  ...ветвям рода, приговоренного к ста годам одиночества, не дано повториться на земле.

  Смачно, отлично, эфимерно и очень вкусно - такими эпитеты я жонглировал, читая эту книгу.

  Стоит отметить, что читать этот роман довольно непросто из-за обилия повторяющихся имён. Конечно, мы знаем, что это сделано специально, чтобы показать повторяемость и цикличность судеб, одиночества и всего такого. А также, чтобы создать какое-то попурри / салат, в котором, возможно, тебе и не нужно различать людей, а все слились в одно облако.

  Я читал вот с такой схемой, постоянно подглядывая в нее. И даже так я запутался.

  Маркес пишет очень круто, метафорично, вкусно. Часто повторяется тема одиночества, много секса/любви, кровосмешения и смерти.
  

  
  "Никто тут не хочет иметь дело с мужчиной, которого смерть приглядела, - сознавалась она. <...>"
  
  Ребека распахивала двери на заре, и ветер с кладбища влетал через двери в патио и белил стены и уплотнял мебель прахом покойников.
  
  Макондо проснулся и впал в оцепенение, завороженный звуками цитры, рожденными наверняка в этом мире, и голосом, которому по силе любви, конечно, не было равных на всей земле.
  
  Иногда при виде легкого акварельного наброска Венеции ностальгия обращала в тонкое цветочное благоухание тошнотворный запах тины и моллюсков, гниющих в канале. Амаранта вздыхала, смеялась и мечтала о второй родине с прекрасными женщинами и мужчинами, которые лепечут по-детски, и о древних городах, от былого величия которых остались только коты, бродящие среди развалин.
  
  В августе, когда зима превращается в вечность, Урсула смогла наконец сообщить ему нечто правдоподобное.
  
  Соседей пугали вопли, будившие весь квартал раз по восемь за ночь и до трех раз после дневной сьесты; люди молили Бога, чтобы такая бешеная страсть не нарушила покой мертвых на кладбище.
  
  Ему давали немало, но он желал большего, ибо храму нужен был такой колокол, чтоб от его трезвона вспылывали утопленники.
  
  «Какой сегодня день?» Аурелиано ответил, что вторник. «Я тоже так думал, – сказал Хосе Аркадио Буэндия. – Но вдруг понял, что продолжается вчерашний понедельник. Посмотри на небо, посмотри на стены, посмотри на бегонии. Сегодня тоже понедельник». Привыкший к его бредням, Аурелиано не стал слушать. На следующий день, в среду, Хосе Аркадио Буэндия снова посетил лабораторию. «Просто беда, – сказал он. – Взгляни на воздух, послушай, как жужжит солнце, в точности как вчера и позавчера. Сегодня тоже понедельник».
  
  В пятницу, пока все еще спали, он снова и снова выискивал сдвиги в природе, пока окончательно не убедился, что вокруг - понедельник.
  
  Когда же наконец Хосе Аркадио Буэндия, потрясенный тем, что умершие тоже стареют, узнал гостя, его взволновали давние воспоминания. «Пруденсио, – воскликнул он, – как ты попал сюда?» После долгих лет небытия тоска по живым стала такой жгучей, потребность в обществе людей – такой неодолимой, близость другой смерти, существующей в этой смерти, так пугала, что Пруденсио Агиляр в конце концов полюбил своего злейшего врага. Он очень долго искал его. Расспрашивал о нем мертвых из Риоачи, мертвых, приходивших из Валье‑дель‑Упар, из всей низины, но никто не мог ему ничего сказать о Хосе Аркадио Буэндии, ибо умершие не знали о Макондо до тех пор, пока не прибыл Мелькиадес и не обозначил городок черной точкой на пестрых картах смерти.
  
  Но за всплеском изведки Аурелиано нашел глубокую заводь понимания.
  
  Дальше пошло гладки и ловно, позади остались крутые пороги страданий, и он утонул в Ремедиос, уоторая раскинулась перед ним бескрайней топью, пахла загнанным животным и свежевыглаженным бельем.
  
  Дом наполнился любовью. Аурелиано изливал чувство в стихах, не имевших ни конца, ни начала. Он писал их на древнем пергаменте, подаренном ему Мелькиадесом, на стенах купального домика, на коже собственных рук, и везде ему виделась и чудилась Ремедиос: Ремедиос в сонном воздухе жаркого дня, Ремедио в затаеном дыхаии роз, Ремедио в кружении мошек над водой, Ремедиос в запахе хлеба на рассвете, Ремедиос всюду и Ремедиос навсегда.
  
  Так они жили в ускользающей действительности, которая на мгновение останавливалась словами, чтобы тут же бесследно исчезнуть, как только забудется смысл написанного.
  
  Работали с таким рвения, что скоро стало уже нечего делать и к трем часам утра люди сидели сложа руки и считали ноты в вальсе часов.
  
  Но Виситасьон объяснила им, что самое страшное в бессонной болезни не то, что нельзя сомкнуть глаз, - ведь тело не устает, - а то, что в конце концов человек предает забвению всех и вся. Она объяснила, что, когда заболевший привыкает к бдению ночью и днем, из его памяти начинают сначала стираться воспоминания детства, потом забываться имена и названия вещей и, наконец, он перестает различать людей, не понимат, кто он сам, и впадает в своего рода маразм, навсегда расставаясь с воспоминаниями о прошлом.
  
  Урсула отбила сына у смерти.
  
  Она доставила себе удовольствие умереть обычной старушечьей смертью после того, как отказалась от царского трона из страха перед бессонницей.
  
  Ее пять дочерей, унаследовавшие жаркую кровь матери, уже в юности потерялись на кривых тропках жизни.
  
  Заблудившись в дебрях одиночества своей необъятной власти, он потерял путеводную нить.
  
  Одинокий, лишенный своих предчувствий, бегущий от холода, который преследовал его до могилы, полковник Аурелиано Буэндия нашел пристанише в Макондо. где мог согреться теплом очень старых воспоминаний.
  

  
  Однако прежде чем взглянуть на последний стих, он уже понял: ему никогда не покинуть эту комнату, ибо было предречено, что зеркальный (или зазеркальный) город будет снесен ураганом и стерт из памяти людей в ту самю минуту, когда Аурелиано Вавилонья закончит чтение пергаментов, и что все написанное в них неповторимо отныне и навеки, ибо ветвям рода, приговоренного к ста годам одиночества, не дано повториться на земле.
  

  
  Немного погодя, когда столяр снимал мерки для гроба, они увидели, что за окном моросит дождик из крохотных желтых цветов. Всю ночь цветы падали на городок тихими крупными звездами, и запорошили все крыши, и завалили двери, и удушили животных, ночевавших в открытых загонах.

  (в недавней нетфликвской адаптации это очень красиво показано, но осторожно, потому что может быть спойлер - там кто-то умер: дождь из цветов)

  
  

  Это говорил автор о гуаяве, которая упоминается в романе:

  
  "Если бы я не мог вспомнить, как пахнет гуаява, то понимал бы,что утратил связь с прошлым, со своими корнями".
  
  

  Тут в шатер вошли цыганка с сочными телесами и какой-то мужчина — не из цыганских комедиантов, но и не из города, — и оба начали раздеваться прямо перед кроватью. Женщина невольно скользнула взглядом по телу Хосе Аркадио и в немом восхищении уставилась туда, где дремал его величественный зверь.

  — Мальчик! — воскликнула она. — Да сохранит тебе его Бог в целости и невредимости!

  Подружка Хосе Аркадио попросила оставить их в покое, и пришедшая пара устроилась на полу, возле самой кровати. Их страсть влила желание в Хосе Аркадио

  
  Они были счастливые жених и невеста в веселом кипении толпы и даже стали подумывать, что любовь — это вроде бы чувство более степенное и глубокое, чем сумасшедшее, но скоротечное блаженство их тайных ночей.
  
  Однажды, когда тот подробно объяснял ему механику любви, он его прервал вопросом: «А самому тебе как?» Хосе Аркадио не задумываясь ответил: — Как во время землетрясения.
  
  Они достигли уже такой стадии близости, что через какое-то время невольно заговорили друг с другом тихим шепотом.
  
  Однако когда она приходила к ним — болтливая, беспечная вертихвостка — ему не надо было унимать волнение крови, ибо эта женщина, чей взрывчатый смех заставлял вспархивать голубей, не имела никакого отношения к той неведомой силе, которая принуждала его хватать ртом воздух, не выдыхая, и рвала сердце из груди, и открыла ему, отчего мужчины страшатся смерти.
  
  Ожидание отнимало у нее силу чресел, упругость груди, мечту о ласке, но нетерпение плоти осталось прежним.
  
  Их музыка и танцы разливали на улицах головокружительное веселье, их радужные попугаи хрипло пели итальянские романсы, а курица несла до сотни золотых яиц без отдыха под аккомпанемент бубна, а ученая обезьяна угадывала мысли, а механическая мельница одновременно пришлепывала пуговицы к одежде и ветерком сгоняла жар при лихорадке, а какой-то насос вытягивал из сердца горькие воспоминания; был там и пластырь, к которому липло потерянное время, и еще тысяча всяких вещей, таких сногсшибательных и необычных, что Хосе Аркадио Буэндии захотелось изобрести машину памяти, чтобы ни о чем не забывать.
  
  «Для науки нет расстояний, — вещал Мелькиадес. — Скоро человек, не выходя из дому, увидит все, что творится в любом уголке земли».
  
  «Всякая вещь — живая, — объявил цыган категорично и сурово. — Надо только суметь разбудить ее душу».
  

  Обложек что-то не так много красивых...

  
  

  
  

  Пи.Си.: каким-то своим вайбом (семейная сага, Колумбия, сплетения судеб, передряги, любовь, секс и рок-н-ролл) мне напоминает  Эвелио Росеро - Дом ярости

  22

  372