Рецензия на книгу

• 

  kagury26 октября 2025 г.

  а также в поисках Клеопатры (см. самый конец)

  Этот роман считается самым зрелым, и почему-то самым скандальным в творчестве Шарлотты. А еще, наверное, он самый длинный.

  Честно говоря, ни первое, ни второе не кажется справедливым (но об этом позже), а третье – пожалуй, не идет ему на пользу. Однако же, если вам нужно осеннее умиротворяющее чтение – то это хороший вариант для.

  Итак, английская барышня Люси Сноу из хорошей семьи под воздействием нужды и одиночества отправляется на континент, где устраивается работать в бельгийский пансион учительницей английского. Она, разумеется, она вся в «белом пальто», скромная, принципиальная, рациональная, ответственная и с высокой моралью. Несколько позабавило замечание насчет исключительности английских мисс, пускающихся в путешествие в одиночестве (полагаю, что и правда, английские дамы в этом отношении превзошли прочих, как минимум, в 19 веке):

  
  Иностранцы считают, что из всех женщин разрешить путешествовать в одиночку можно только англичанкам, но и то их крайне удивляют бесстрашие и доверие, проявляемые отцами и опекунами. Что же касается самих «юных мисс», то одни чужеземцы называют их смелость мужеподобной и «неприличной», a другие провозглашают их жертвами такой системы образования и религиозного воспитания, которая непредусмотрительно отвергает необходимый «надзор».

  Пансион оказывается в целом вполне неплох:

  
  Все это выглядело очень мило: мадам — сама доброта, учителя — не такие уж плохие, могли бы быть и хуже, а ученицы — хоть несколько шумливые и озорные, но зато здоровые и веселые.

  Чуть позже выясняется, что хозяйка пансиона – дама серьезная, властная и с весьма гибкими принципами. Например, порыться в чужих вещах для обеспечения безопасности своего учреждения она считает вполне нормальной практикой (впрочем, ее можно понять, если берешь девушку без рекомендаций). Люси относится к этому философски.

  Ну и традиционно мисс Бронте не может удержаться, чтобы лишний раз не провести сравнение француженок и англичанок, разумеется, в пользу последних и с присущей ей долей язвительности:

  
  Она была чудо как хороша: юная, свежая, с той нежной кожей и гибкой фигурой, которые бывают только у англичанок и никогда не встречаются у женщин на континенте.
  В последней ... текла беспокойная французская кровь, смешанная с водянистой флегмой, и я с сожалением должна признать, что действие этой бодрящей жидкости проявлялось главным образом в плавности, с которой с языка соскальзывали льстивые и лживые слова, а также в легкой и оживленной, но совершенно бессердечной и неискренней манере себя вести.

  Где-то это уже кажется было, да? Очень похожая картина нарисована в романе «Учитель», с той разницей, что «Городок» чуть менее категоричен, в главной роли – девушка, романтическая составляющая занимает почти половину всего романа, плюс писательница добавляет элемент мистики - полагаю, в качестве модной фишки, к которой сама же относится с явным презрением (это прямо сквозит между строк, как если бы она написала в сноске: «включила фрагмент с призраком по настоянию издателя (какой же он зануда!)». Впрочем, главная героиня тверда в своих принципах и не особенно верит в привидения.

  Ну и прием с возвращением в середине романа к оставленным на первых страницах персонажах, явно тоже литературная красивость (Чехов еще совсем ребенок, но его ружье уже стреляет у Бронте).

  Примерно первая треть – это то, что называют «романом о вступлении в жизнь» (entrance-into-life). Главная героиня постепенно обживается в пансионе, приобретает определенный авторитет и разные (в том числе приятные) знакомства. Эта часть читается просто взахлеб.

  Но примерно к середине Люси преодолевает ту часть пирамиды Маслоу (тоже еще не составленную), которая касается хлеба насущного и минимальных требований к комфорту. И тут же попадает в плен романтических грез. Теперь в ее голове почти исключительно мужчины, хотя она всеми силами пытается сохранять невозмутимость, независимость и рациональный подход. И вот тут от романа начинаешь немного уставать, потому как вздохам, письмам и томлению молодой учительницы посвящено столько времени, словно книгу писала влюбленная школьница. Однако нельзя при этом не признать, что чувства девушки, у которой не все складывается в любви так легко и непринужденно, как у героинь Остин, описаны просто отлично, и мало отличаются от таковых любой из тех, кого угораздило влюбиться и не найти ответного чувства должной силы, будь то хоть 20-й век, хоть 21-й.

  Вообще, если сравнивать с Джейн Остин, то у Шарлотты Бронте героиня – некая достаточно самоуверенная серая мышка, занятая прежде всего трудом, с которой довольно легко себя ассоциировать читательницам, а вот у Остин – это всегда беззаботная юная леди, окруженная поклонниками, и думающая исключительно о свадьбе и шляпках, что несомненно приятно, но в реальности встречается реже. Потому если к Остин стоит идти за легкостью восприятия жизни и иронией, то к Бронте – за принятием этого мира в том виде, как он есть. Ценно и то, и другое, но, пожалуй, второе кажется более универсальным.

  Хотя, в иронию Бронте тоже умеет, просто у нее она немного иного свойства (или это уже сарказм?):

  
  «Солнце сияло весело, как ему и подобает сиять в июле. Заря украсилась рубинами, набрала полный подол роз и сыпала их оттуда, как из рога изобилия; часы, свежие, словно нимфы, излили на ранние холмы чаши росы и, стряхнув с себя туманы, лазоревые, яркие, светлые, повлекли колесницу Феба по безмятежным вышним просторам.
  Короче говоря, стоял ясный летний день».

  Возвращаясь к вопросу скандальности. Если сформулировать это как «неудобные социальные вопросы», то таковых оказывается два:

  прежде всего существование женщины, которая сама зарабатывает себе на жизнь, не будучи связана браком. Понятно, что в 19 веке – это типаж довольно жалкий, а Бронте выступает практически с манифестом – ее героиня вполне самодостаточна, даже в паутине романтических мечтаний не теряющая присутствия духа и в итоге получающая приз (хотя в этом и есть некое лукавство).

  Второе – это настойчивое порицание католицизма (в том числе в духе «меня царицей соблазняли», я не поддался) и не только превознесение простой и разумной протестантской веры, но и обобщение веры вообще (нуждаясь в исповеди, Люси идет в первый попавшийся храм, которым оказывается католический, и потом высказывается в том духе, что Бог един). Трудно сказать, насколько это было продвинутым подходом в середине 19 века, возможно в значительной степени. Немного жаль, что эта тема так и осталась  третьестепенной.

  А еще у романа открытый финал. Не оборванный, но на мой взгляд, оставляющий читателю выбор (хотя критики считают его вполне однозначным):

  «Печаль, не терзай доброго сердца; оставь надежду доверчивому воображению. Пусть насладится оно радостью, заново родившейся из великой муки, счастливым избавленьем от бед, отменой скорбей и сладким возвращением. Пусть нарисует оно картину встречи и долгой счастливой жизни потом».

  Как думаете, этот абзац о счастливом завершении истории или несчастном?

  И еще не могу не упомянуть забавное (я понимаю, что уже очень длинно, но это и правда прикольно, прочтите).

  В одном из эпизодов Люси идет в картинную галерею (а она не особенно образованна в культурном плане) и видит там большой холст с обнаженной девушкой. Кажется, так еще никто не описывал живописные произведения:

  
  «Я подсчитала, что на весах для оптовых грузов она потянула бы пудов пять-шесть. Она действительно была на редкость хорошо откормлена: чтобы обладать таким объемом и ростом, такими крепкими мышцами и пышными телесами, она, должно быть, поглотила огромное количество мяса, не говоря уж о хлебе, овощах и напитках. Она полулежала на кушетке, непонятно по какой причине, ибо кругом царил ясный день, а у нее был столь здоровый и цветущий вид, что она могла бы легко справиться с работой двух кухарок; на боли в позвоночнике жаловаться ей тоже не приходилось, так что ей подобало бы стоять на ногах или хотя бы сидеть, вытянувшись в струнку. Никаких оснований возлежать среди бела дня на диване у нее не было. Кроме того, ей следовало бы одеться поприличней, скажем, в платье, которое должным образом прикрыло бы ее, но и на это она оказалась неспособной; из уймы материала (полагаю, не меньше семидесяти пяти ярдов ткани) она умудрилась сшить какое-то куцее одеяние. Непростителен был и ужасающий беспорядок, царивший вокруг. Горшки и кастрюли — наверное, их положено называть вазами и кубками — валялись тут и там на переднем плане, среди них торчали никуда не годные цветы, а какая-то нелепая, измятая драпировка покрывала кушетку и грубыми складками спускалась на пол. Справившись по каталогу, я обнаружила, что это замечательное творение носит название «Клеопатра».

  Я перерыла кучу изображений Клеопатры, но так и не нашла то, которое видела Люси. Ближе всего по впечатлению вот это (и по времени она могла его видеть):

  
  

  Но здесь ни кастрюль, ни кубков. Интрига!

  Если знаете подходящее изображение, делитесь!

  18

  128