Рецензия на книгу

• 

  Аноним24 сентября 2015 г.

  Главное отличие глупца от мудреца заключается в том, что первый не видит своей глупости, а второй только и видит, что делает глупости. В этом весь князь Мышкин - ему всё за себя стыдно, совестно, всё ему кажется, что он недостаточно утешил, проявил участие, сказал что-то не то, сделал. Он мудрец, но он лишний в обществе лжи и фальши, где смеются в лицо искренности, удивленно вздергивают бровь при виде жертвенности, возмущенно удаляются, почуяв оригинальность.

  "Это или уж слишком невинно, или уж слишком ловко" - говорит о князе один из героев (прекраснодушный к тому же). Лживому человеку всюду чудится обман, коварному - заговор, бесчестному - подлость. И только чистому душой и помыслами князю все люди кажутся только заблудшими, обманутыми ложными призраками суетности. Истеричная высокомерная дура Аглая - ангелом непорочности, лишь слегка тронутым ржою ревности; подлец и интриган Лебедев - способным на покаяние грешником, а значит ведь не вовсе потерянным для Неба; эгоистичный психопат Рогожин - способным на сильное чувство мучеником; злобная серость Ганечка - человеком пусть алчным, но с совестью и самосознанием, достойными доверия и уважения... И так со всеми. И самое удивительное - что из ряда вон чистота князя на самом деле исправляет плохих людей, а хорошим показывает их лучшие стороны, позволяя проявлять себя через них. Поначалу все застывают от неожиданности, а потом задумываются. И ведь это бесценно...

  Но Достоевский не просто обличает пороки своих героев. Он искренне болеет душой за них. Он ищет пускай не оправдание, но объяснение. Он жалеет их, со слезой в душе. Ведь Аглая - та самая "дура с умом без сердца", которая также несчастна, как "дура с сердцем и без ума". Даже несчастнее, ибо способна анализировать и сравнивать, а это намного больнее. Нетронутая человеческая натура не ведает откровенности и невинности - инстинкт самосохранения толкает ее на ухищрения и уловки. Так, постепенно, она разрушает свою жизнь до основания, и в конце концов остается на пепелище. А Рогожин - "это все-таки боец: хочет силой воротить свою потерянную веру". Борьба, упорная и безжалостная, непрестанная. Страдание, пускай имеющее в сути своей корни самолюбия и страсти - все же ранит и режет по живому. А сколько в авторе сострадания к смешному старику Иволгину? И к умирающему Ипполиту? /Сколько боли в этом его "жить две недели не стоит".. А сколько тогда стоит? Три, четыре? Ведь минута может тянуться целую вечность, а может упорхнуть как птица./ А сколько в нем сострадания к Ганечке - живущему с глубоким и беспрерывным сознанием своей бесталанности, столь же жалким, сколь трагическим.

  И еще Настасья Филипповна...
  

  
  "Трижды пытался ее удержать я, сжимая в объятьях,
  Трижды из сомкнутых рук бесплотная тень ускользала,
  Словно дыханье легка, сновиденьям крылатым подобна"

  Так писал Вергилий о бесплотной тени, так же можно написать и о ней. Она бережет свое унижение, хранит свою боль, баюкает ее. Творцу один раскаявшийся грешник милее многих праведников. Ведь это точь в точь положение князя в сцене с Аглаей и Настасьей Филипповной! Ведь это как после насмешки Аглаи, будто он наверняка разобьет маменькину вазу - и так и происходит. В этом нет противоречия. Измученное болью сердце, чистая душа и стройная нравственно-этическая система князя, не допускающая исключений, любовь, которая "долготерпит, милосердствует, не помнит зла..." - все это толкает его выбрать грешницу и исполнить свой долг:

  
  "Да будет стыдно тому, кто понял свой долг и все-таки думает о своей доле счастья и покоя на этой земле..."

  "О, оставьте! что вам делать в этом мраке?" - восклицает он в разговоре с Аглаей, а сам все безнадежнее в этом мраке увязает, тонет, задыхается. И рад этому, наверняка. Ведь вот она - красота души, ума и сердца, та самая, что спасёт мир...

  6

  66