Рецензия на книгу
Время жить и время умирать
Эрих Мария Ремарк
Аноним18 сентября 2015 г.Ремарк - мастер своего дела.
В который раз восхищаюсь талантом описания этого замечательного человека! Казалось бы, взята весьма острая для русских тема: о жизни немецкого солдата и немецкого народа во время Великой Отечественной Войны. С первых страниц книги ко мне подкралась мысль, что я ни за что не стану сопереживать героям, и что беды, которые будут описаны здесь (а ведь у Ремарка все с бедами, это я знаю), ничто по сравнению с тем, что причинили немцы русским в эту войну. Казалось, что Ремарк будет защищать немецких солдат и умалять страдания и геройство русских. Да, о ВОВ я слышала, читала и смотрела фильмы только с одной стороны, и казалось, о ком же тут рассказывать, ежели не о русских?
Но и о обычном немецком солдате может быть написано интересно и волнующе. Нельзя оправдать тех, кто нападает и убивает, одержимый мыслью, что его нация - сверхлюди. Люди были пропитаны этой идеей с детства (я говорю о молодых солдатах-немцах), их так воспитали, и им даже в голову не могло прийти, что это все зверство. И вот в этой книге обычный солдат теряет душевное спокойствие, когда понимает, что идеология, привитая ему, это ложь, и он не может принять ее. Но, увы, это оказалось слишком поздно, герою некуда отступить: и он снова идет на фронт. Пожалуй, последний поступок героя, описанный в произведении, ключевой. Без него произведение не было бы таким сильным и эмоционально воздействующим. И конец книги гармонично вписывается в произведение: так и должно было быть, и никак иначе.
Эта книга не только о войне, но и о жизни. О жизни в немецком городе, который бомбят. Герой уходит в отпуск, в котором обретает новые ценности и цепляется за эту жизнь. Он встречает свою любовь. И две недели растягиваются в года, и это смотрится вполне естественно. Когда каждый день ты можешь погибнуть, когда, уходя на работу, расстаетесь, и не знаете, когда в следующий вы увидитесь - тогда прожитый вместе чай ощущается днем, а день - месяцем.А мне, чтобы не забыть, я запишу, что главные герои Элизабет и Эрнст Гербер. Произведение сильное, а я всегда забываю имена.
А теперь цитаты.- Вы улыбаетесь, - сказал он. - И вы так спокойны? Почему вы не кричите?
- Я кричу, - возразил Гербер. - Только вы не слышите.
- Цветет... - сказала Элизабет - Для деревьев сейчас весна, вот и все. Остальное их не касается.
- Да, - отозвался Ребер. - Они нас учат. Они все время нас учат. Днем - та липа, сейчас - вот это дерево. Они продолжают расти и дают листья и цветы, когда они растерзаны, какая-то их часть продолжает жить, если хоть один корень еще держится за землю. Они непрестанно учат нас, и они не горюют, не жалеют самих себя.
Затем она ушла из света, словно из луча прожектора, и снова он ощутил ее в тени подле себя, теплую, живую, ощутил ее тихое дыхание. Он потянул ее к себе, вниз, и дерево вдруг стало очень высоким, дерево достигло багрового тебя, а цветы оказались совсем близко, и начало было дерево, потом земля, и она круглилась и стала пашней, и небом, и девушкой, и он ощутил себя в ней, и она не противилась.
Он ощущал ее и ощущал как свое второе "я", которое в нем раскрывается теплее, богаче, многокрасочнее и легче, чем его собственное, раскрывается без границ и без прошлого, только как настоящее, как жизнь, и притом - без всякой тени вины.- Иногда мне кажется, что мы бы уж сумели с толком прожить нашу жизнь, если бы нас оставили в покое.
- Сейчас мы как раз это и делаем, - сказал Гребер.
"Скоро взойдет луна", - повторил он про себя. Луна - это нежность и простое счастье человеческих созданий. Нежность и счастье уже налицо. Они в дремотном кружении его крови, в спокойной безличности его мыслей, в медленном дыхании, веющим сквозь него, как утомленный- Голландия, - сказала Элизабет. - Может быть, мы могли бы после войны уехать туда? Пить какао и есть белый хлеб и все эти голландские сыры, а вечером смотреть на лодки?
Гербер взглянул на нее. "Еда, - подумал он. - Во время войны все представления людей о счастье всегда с- А может, нас и туда уж не пустят? - спросила она.
- Вероятно, нет. Мы напали на Голландию и разрушили Роттердам без предупреждения. Я видел развалины. Почти ни одного дома не осталось Тридцать тысяч убитых. Боюсь, что нас и туда не пустят, Элизабет.
Луна поднялась выше, она стала золотой и более торжественной. Некоторое время они лежали молча.- Что же мы, в конце концов, счастливы или несчастны? - спросила она.
- И то, и другое. Так, верно, и должно быть. Просто счастливы нынче только коровы. А может быть, даже и они нет. Может быть, уже только камни.
- Но и это не имеет значения. Как по-твоему?
- Не имеет.
- А хоть что-нибудь имеет значение?
- Да, имеет. - Гребер всматривался в холодный золотистый свет, медленно заливавший комнату. - То, что мы уже не мертвецы, - сказал он. - И то, что мы еще не мертвецы.
Он посмотрел в зеркало. Ему казалось, будто он уже стал легким, точно клочок бумаги, плоским, подобным тени, и первый порыв ветра может унести его, выпитого насосами, ставшего лишь пустой оболочкой! Что же останется? И за что ему схватиться, где бросить якорь, в чем найти опору, что бы такое оставить в этом мире, что его удерживало бы и не дало ветру совсем умчать?
Элизаб- Вот так-то лучше. Ты теперь говоришь иначе, чем днем. Правда, сейчас ночь. Так неужели мне всю жизнь с тобой придется только и ждать, когда настанет ночь?
- Нет. Я обещаю исправиться. И пока что перестану говорить о ежемесячном пособии.
- Но и пренебрегать им тоже не следует.
- Чем?
- Пособием.
- Значит, ты согласна? - спросил он.
- Раз мы знаем друг друга больше года, это нас, пожалуй, даже обязывает. И потом, мы же в любое время можем развестись. Или нет?
- Нет.
- Нет.
Она прижалась к нему и снова уснула. А он долго еще лежал без сна и слушал дождь. И вдруг ему пришли на ум все те слова, которые он хотел бы сказать ей.
Но неужели же надо сначал- Как странно, - сказала Элизабет. - Видно, и в самом деле весна. На этой улице все разбито...Откуда же...и все-таки я слышу запах фиалок.
- Жаль, - сказала Элизабет. - Можно подумать, будто весь лес состоит из рождественских елок. Оказывается, и это война. А я-то надеялась, что нам удалось наконец убежать от нее.
- Мы не можем отправиться в свадебное путешествие, Элизабет. Но Поломан подарил мне этот альбом с видами Швейцарии. Когда-нибудь, после войны, мы поедем туда и все наверстаем.
- Швейцария! Это где ночью горит свет?
- Нет, и в Швейцарии свет уже не горит. Я слышал в казарме, что мы предъявили ультиматум и потребовали затемнения. Швейцария была вынуждена его принять.
- Это не бомбы, и не артиллерия, и не самолеты, Элизабет, - сказал он. - Это гроза.
"Мне хотелось иметь что-то, что могло бы меня поддержать, - подумал- Теперь у нас есть все, - сказала Элизабет. - Луна, сад, мы сыты, а впереди целый вечер. Это так замечательно, что даже трудно выдержать.
- Так жили люди раньше. И не находили в этом ничего особенного.
- Жизнь будет чудесной, - сказала она. - Мы ведь не избалованы, мы ничего хорошего не видели. Поэтому у нас еще многое впереди. То, что для других само собою разумеется, для нас будет настоящей романтикой. Воздух без запаха гари. Или ужин без талонов... Магазины, в которых можно покупать, что хочешь... Неразрешенные города... Возможность говорить, не оглядываясь по сторонам... Ничего не бояться... Это придет не сразу, но страх будет постепенно исчезать, и даже если он иной раз вернется, то и это будет счастье, потому что люди будут знать, что им уже нечего бояться. Разве ты не веришь в это?
- Верю, - сказал Гербер с усилием. - Верю, Элизабет. Если смотреть на вещи так, то впереди у нас еще уйма счастья.
- Иди ко мне, - сказал Гербер. - К черту предписания этого ханжи!
- Да. Пробудем в саду, пока на небе не появятся звезды. А сейчас я сбегаю купить себе шляпу. Сегодня это необходимо.
- На что тебе шляпа? Ты будешь сидеть в ней вечером в саду?
- На что тебе шляпа? Ты
- Может быть. Но не это главное. Главное то, что я ее куплю Это символический акт. Шляпа - что-то вроде флага. Ее покупают либо в счастье, либо в несчастье.
Он слушал тихий, подобный журчанию ручейка, разговор обеих женщин, не вслушиваясь в него; он видел этот круг света, и ему казалось, что Элизабет сама его излучает, и он любил ее, он ее желал и забыл обо всем, охваченный безмолвным счастьем, за которым стояла неосязаемая тень утраты, как будто лишь для того, чтобы сделать это счастье еще глубже, еще лучезарнее, сде- Шапочку, - говорила Элизабет. - простую шапочку из золотой ткани, и чтобы она плотно охватывала голову.
- Коровье счастье, - сказал Гребер. - Кому оно нужно?
- Не знаю, мне кажется, я могла бы довольно долго выдержать такое счастье.
- Я тоже. Я только не хотел признаваться, потому что пока у нас его не может быть.
- Десять лет прочного, однообразного бюргерского счастья, добротного, коровьего - я думаю, даже целой жизни такого счастья и то было бы мало!
Гербер рассмеялся.
Она прижалась к нему, и ему почудилось, словно тысячи рук обвились вокруг него, охватили понесли. Их больше ничто не разделяло, они находились совсем вплотную друг к другу. Они ощущали уже не возбуждение первых дней, а медленное непрерывное нарастание, которое оглушало- Ночью каждый таков, каким ему бы следовало быть, а не такой, каким он стал.
362