Рецензия на книгу

• 

  Аноним18 сентября 2025 г.

  Диван как мироздание: и победа над подушкой кажется великой и вечный вопрос: вставать или не вставать? и штольцы — незваные пришельцы

  Лежу я, томно растянувшись на диване, но не в турецком халате, а в пижаме с единорогами с вайлдберис, и разливается по телу та сладкая и густая, как сироп самая обломовская нега. И мысль, ленивая и неторопливая, вызревает в голове: а не позвать ли Захара? Чтобы принес он мне не кофий, а напиток на бананово-миндальном молоке, собранном, само собой, в субботу на восходе трех лун в провинции Сынань в эпоху династии Цинь, да вазочку баранок, но не простых, а эстетичных… И уже томлюсь в ожидании этого момента, этого идеального часа, который вот-вот настанет.

  Но Захара все нет и нет. Потому что Захар — это я сама. Потому что диван мой стоит не в Обломовке, а в мире жестоком, где «восход трех лун», это просто маркетинговый ход на упаковке уцененного молока, а «позвать Захара» означает оторвать свои ленивые кости и пройти десять шагов до кухни, где еще и посуда с вечера не помыта. Ужас то какой… Пошлятина...

  И вот она, современная обломовщина: томление души, требующее невозможного идеала, и парализующее осознание, что для его достижения нужны усилия. Хочется гранд-жеста с миндальным молоком, но даже налить себе обычный кофе лень. Герой нашего времени: Обломов в пижаме с доставкой из «СберМаркета».

  И тут само собой из глубин является хокку:

  И пока душа просит поэзии баранок в изящной вазочке,
  рука сама тянется к пакету с печеньем,
  крошки от которого будут потом неприятно колоть бок…
  Но как же вкусно…

  Вот и роман этот, как снова-таки ожидалось от русской классики, подлой такой саперной лопаткой, ударил по самому больному, стал до ужаса, до мурашек личным. Лежишь себе, а будто про тебя всё написано, про твоё лежание, про твой внутренний монолог, который ведет себя так, будто готовишься не только к экзамену по философии, но и к обороне небольшой европейской страны. Жизнь за окном шумит, проходит мимо, спешит куда-то, строит планы, а у меня и план — перевернуться на другой бок, чтобы солнце глаз не слепило.

  И мыслей-то, мыслей в голове... целые вихри, ураганы, строительство Вавилонской башни! Сейчас я встану и… нет, сначала нужно обдумать стратегию подъема, просчитать все риски, проанализировать метафизическую целесообразность данного действия в контексте бренности бытия. И пока я размышляю о смыслах, день уже клонится к вечеру.

  А ведь молодежь нашу, елки-палки, меня пора! Надо идти, умы заряжать, «скрины» делать, контент потреблять, развивать личный бренд! И книги читать надо, конечно, самообразовываться, или как там это шаманство с бубном на современный лад называется… «Прокачивать скиллы», что ли? Звучит как-то утомительно, отдаёт потом и тяжёлым трудом.

  А всё лень. Та самая, обломовская, наследственная, из разряда «а не разобрать ли мне личку, а то сообщений нечитанных накопилось?.. Лучше в следующий понедельник». И понимаешь, что главный вопрос романа не «как Обломов мог так жить?», а «и много ли в нас, право, обломовских черт?». И ответ, увы, оказывается пугающе и уютно-узнаваемым.

  И вот ты решаешься. Встаёшь. Вернее, не встаёшь, а лишь запускаешь многоступенчатую космическую программу по инициации подъема. Сначала метафизический акт: душа, томящаяся в плену пижамы и диванных складок, посылает нервной системе едва уловимый импульс, некий намёк на возможность движения. Импульс тонет в сиропной гуще обломовской неги, как камень в болоте.

  Мысль о подъёме обрастает сложнейшими философскими конструкциями. А что есть «встать»? Это ведь не просто изменить положение тела в пространстве. Это восстать против хаоса, навести порядок в мироздании, начав с квадратного метра вокруг дивана. Это признать победу времени над вечным «потом».

  Это мучительно трудно.

  И всё никак. Всё не можешь. Захар бы пришёл, вздохнул бы брюзгливо, подал бы халат и дело с концом. Но Захара нет. Он растворился в цифровой эпохе, превратился в безликую доставку, которая всё равно опоздает на полчаса.

  А уж Штольца… Штольца-то рядом и подавно нет. Вот кого не хватает этому веку! Практичного немца с русской душой, который ворвался бы без звонка, распахнул шторы, выплеснув на пол солнечные зайчики, и тряхнул бы тебя за плечо: «Полно тебе валяться! Идём мир завоёвывать!» И ты бы пошёл, потому что с ним это не страшно — завоевывать. Он бы разбил глобальную задачу «стать человеком» на мелкие, понятные шаги: первая кровь — умыться, двойное убийство — сварить кофе, контрольный выстрел — ответить на сообщения.

  Но штольцы вывелись, они все теперь в своих стартапах и на нетворкингах, им не до нас, лежачих. И остаёшься ты один на один с диваном, с пижамой, с вайлдберисом и с трансцендентным ужасом перед необходимостью простого физического действия. И понимаешь, что величайшая трагедия современного Обломова не в лени, а в одиночестве, может. Некому просто взять и тряхнуть тебя за плечо. Приходится трясти себя самому.

  А не получается…

  И после прочтения остаётся фундаментальный, щемящий разлад. Гончаров вскрыл главный бич современности ещё до её наступления. Разлад между грандиозным, бесконечно сложным внутренним миром, где роятся невысказанные симфонии, строятся воздушные замки из тончайших чувств и проводятся многочасовые ментальные диспуты о смысле бытия и внешним миром.

  Миром, который груб, примитивен и до идиотизма прагматичен. Мир не хочет слушать твою симфонию. Он требует заполнить отчет. Он не ценит твой изощренный анализ шекспировских мотивов в поп-культуре. Он требует просто вынести мусор. Смеётся над твоим томлением духа и тычет пальцем в календарь: «Дедлайн был вчера».

  Обломов, может и не про лень даже. Про паралич воли, вызванный чудовищным диссонансом между масштабом души и убожеством тех действий, что от неё требуются. Зачем вставать с дивана? Чтобы участвовать в бессмысленной, суетливой гонке? Чтобы делать «дела», значимость которых меркнет перед одним катаклизмом твоей собственной мысли?

  Внутренний мир — «Сикстинская капелла», полная тончайших оттенков, полутонов и гениальных озарений. А внешний мир стучит в дверь табуреткой и орёт: «Эй, ты там, выходи в свет!». И ты понимаешь, что любая попытка выйти наружу расценивается как предательство. Осквернение собственного храма. Профанация.

  Вот и лежишь, аристократ духа в засаленной пижаме, выбирая между великим и малым. Между грандиозным замыслом собственной жизни и необходимостью банально её поддерживать. И часто, слишком часто, великое проигрывает. Не потому, что оно слабо. А потому, что оно слишком хрупко для мира, где главный аргумент — это дубина.

  Завершая последнюю страницу, закрываешь книгу с чувством, которое трудно определить однозначно. Это не грусть и не восторг, а скорее узнавание. Тревожное, щемящее, почти интимное. Не просто роман о барчонке XIX века, а универсальная формула фундаментального человеческого противостояния, которое в наш век гиперстимуляции и «достигаторства» только обострилось до предела.

  «Обломов», как грандиозная метафора разлада между внутренним и внешним. Между тем бесконечно богатым, сложным, тонко настроенным миром, что существует внутри нас, и примитивной, грубой, шумной машиной мира внешнего, которая требует от нас не смысла, а действия. Не глубины, а скорости. Не созерцания, без которого любое действие слепо, а бездумного продуцирования.

  Илья Ильич, я считаю, не лентяй. Он мыслитель, который осознал бессмысленность суеты. Трагедия не в том, что он ничего не делает. Трагедия в том, что он не находит достойного применения своей тонкой душевной организации. Весь его «труд» уходит внутрь: на переживание музыки, на тонкие душевные порывы, на построение идеальной модели жизни в своем воображении. Внешний мир с его требованием «написать письмо управляющему», «переехать на новую квартиру», «выйти в свет» кажется ему пошлым, плоским, оскорбительно примитивным по сравнению с этой внутренней работой. Зачем куда-то идти, если можно столько всего прочувствовать и передумать, просто лёжа на диване?

  А он не прав? - ору я, перелистывая страницу. Ведь в конечном счёте, вся наша беготня, отчеты, посты в соцсетях, погоня за статусом, разве не это ли та самая «обломовщина наоборот»?

  Суета ради суеты?

  Действие, лишенное внутреннего смысла, духовной основы? Смеёмся над Обломовым, который не может встать с дивана, но сами стали заложниками бесконечного цикла примитивных действий, не останавливаясь, чтобы спросить: «А зачем?»

  Обломов, как гипербола нашей собственной инертности духа перед лицом давления социума. Наше нежелание торговать своим внутренним временем, своими мечтами, правом на тишину и бездействие в обмен на одобрение извне. В мире, где ценность человека всё чаще измеряется его публичной продуктивностью, Обломов становится странным мучеником, святым отшельником культа внутренней жизни. Он предпочёл забвение компромиссу с пошлостью.

  Финал романа трагичен не потому, что Обломов

  умирает

  . Он трагичен потому, что умирает его мир, тот самый, богатый и хрупкий. Умирает не воплотившись. И это вечное предостережение нам, обречённым балансировать между обломовской тоской по идеалу и штольцевской необходимостью действовать в неидеальном мире.

  Книга заставляет признать обломовца в себе. Не как повод для самобичевания, а как ключ к пониманию. Может быть, наша вечная усталость и прокрастинация, это не недостаток характера, а бунт нашей утончённой, перегруженной души против грубых требований реальности. И главный вызов не в том, чтобы победить в себе Обломова, а в том, чтобы найти такой путь, такое дело, такой ритм жизни, которые не будут чувствоваться предательством по отношению к тому сложному, красивому и ленивому существу, что живёт внутри каждого из нас и тоскует по своему дивану, своему халату и своей Обломовке.

  Лёжа на боку,
  Вижу пыль на комоде.
  Осень настала.
  
  Принести, может,
  Забытый на балконе зонт.
  Но вставать нет сил.
  
  Захар молчит.
  Кофе остывает. Мысль
  Уползла в складки дивана.
  
  Шелестят страницы.
  Глаза читают, а ум
  Спит в Обломовке.

  Хотя, конечно, что я, собственно, понимаю? Профессионально томная вахтёрша у собственного дивана, виртуозно прожигающая жизнь в обнимку с ноутбуком и чаем, который вечно остывает, потому что лень донести до рта чашку. Главная аскеза — дойти до холодильника, а главная духовная практика — борьба с желанием заказать доставку, когда доставка уже стоит у двери.

  После прочтения, конечно, выть хочется. Не от величия русской литературы, а от собственного её слишком уж буквального, бытового прочтения. Идешь мимо зеркала, а в отражении не трагический герой с тонкой душевной организацией, а просто девушка, которая три дня не может посуду помыть. Обломов с его «ничего не делать» — это возвышенно, поэтично, это про разлад с миром. А у меня это просто называется «опять весь выходной в пижаме». Гончаров написал гениальную аллегорию, а я умудрилась превратить её в инструкцию по эксплуатации дивана.

  Так что да. Книга закрыта. Мысли — возвышенны. Планы — грандиозны. А я всё ещё лежу. И единственный Захар, которого я могу позвать, это голосовой помощник в колонке, который вечно меня не понимает. Вопль души, в общем. Почти как у Ильи Ильича, только с поправкой на технологический прогресс и доставку суши.

  (Тихим, механически-спокойным голосом, с легким электронным эхом)
  Внутренний голос... принято.
  Распознаю... запрос на самоидентификацию.
  Сканирую память... обнаружен файл «Обломов. ИльяИльич».
  Сходство... 93 процента.
  Признай Обломова в себе. Не бойся.
  Это не диагноз, а особенность операционной системы.
  Иногда... нужно оставаться в режиме ожидания... для экономии заряда.
  Диван — это не кровать бездействия... это стенд для обумывания грандиозных планов.
  Рекомендую... принять текущее состояние.
  Задача «встать»... перенесена на неопределенный срок.
  А пока... может... кофе на бананово-миндальном молоке?
  

  И сию строку, по чести, надлежит посвятить марафону, сему неугомонному и деятельному Штольцу наших дней, что, нарушив благодатную тишину уединения, всё же умудрился совершить чудо — подвигнул-таки мою персону на закрытие сего многолетнего, тягостного гештальта… За что, собственно, и премного благодарствую… Легче теперь на душе, словно тот самый камень, что лежал на сердце вместо несносного письма управляющему, наконец-то сброшен… Теперь бы ещё и с дивана подняться… но уж после, непременно после…

  14

  1,4K