Рецензия на книгу

Время жить и время умирать

Эрих Мария Ремарк

Аноним28 июля 2015 г.
Как ни странно звучит, «Время жить и время умирать» - Книга. Именно, Книга с большой буквы. Книга непростая, но Книга о жизни. Книга с множеством ответов, но оставляющая после прочтения ещё больше вопросов. Книга, о которой хочется забыть, но невозможно промолчать. Её невозможно оценить. Нельзя сказать, хорошая она или плохая поставить десять баллов или одну-две звёздочки. Разве можно оценить время жить или время умирать?
В школе мои сочинения практически всегда страдали: в основном они были написаны на тройку или четвёрку, пятёрка считалась большой удачей. Кто знает, возможно, за дальнейшие рассуждения моя оценка скатилась бы до двойки. А может быть, кто-нибудь и согласится со мной.
Ремарк научил меня не судить о Великой Отечественной Войне однобоко. На войне нет плохих или хороших (позднее я ещё вернусь к этому). На войне гибли все: евреи, русские, белорусы, украинцы, поляки и многие другие.
Но я никогда не задумывалась, а как же немцы? Как-то так, словно отвечает нам немецкий писатель Ремарк своим романом «Время жить и время умирать». Без оправданий, без осуждений. Будто главный герой, Эрнст Гребер, и есть автор. На протяжении всего произведения я не увидела (а, может, просто невнимательно читала), как он поносит или восхваляет Гитлера или Россию. Гребер самый обычный военный, выполняющий приказы начальства; самый обычный военный, которому впервые за два года войны удалось уехать в отпуск. Таким образом, Ремарк показывает не только жизнь и смерть на фронте, но и по пути домой, и в тылу, в родном городе главного героя, где жизнь и смерть также правят людьми. А между, сквозь и вокруг всего просочилась война. Даже возвращаясь домой в отпуск, Гребер сталкивается с войной и желанием жить.

По вагонам прошел патруль, он вылавливал легко раненных; их отправляли в городской лазарет. Весть об этом мгновенно распространилась по вагону. Солдаты, получившие ранение в руку, ринулись по уборным, надеясь спрятаться. Там началась драка. Более проворные старались запереть дверь, другие с яростью отчаяния выволакивали их.
Идут! - вдруг крикнул кто-то снаружи.

Клубок человеческих тел распался. Двое взгромоздились на сиденье и, наконец, захлопнули дверь. Солдат, упавший на пол в этой свалке, с ужасом смотрел на свою руку в шине.
Маленькое красное пятно на бинте расплывалось все шире. Другой солдат открыл дверь, которая вела на противоположную сторону, и с трудом спустился прямо в крутящийся снег. Он прижался к стенке вагона.Остальные продолжали сидеть на своих
Да закройте вы дверь, - сказал кто-то, - а то они сразу догадаются.
тся.

Я хочу домой, - заявил раненый с намокшей от крови повязкой. - Два раза я попадал в эти проклятые полевые лазареты и оба раза меня выгоняли из них прямо -на передовую, а отпуска для выздоравливающих так и не дали. Я хочу на родину.
Простые люди, уставшие воевать. Они хотят всего лишь домой, увидеться с семьёй. Но из-за странных убеждений стоящих у власти людей это становится невозможно. Невозможно даже иметь собственное мнение.
И вовсе русские не арийцы, - вдруг заявил человек, похожий на мышь, у него было острое лицо и маленький рот. Он до сих пор молчал.

Нет, ты ошибаешься, - возразил плешивый. - Арийцы. У нас же был с ними договор.
Они - ублюдки, большевистские ублюдки. А вовсе не арийцы. Это установлено.
Ошибаешься. Поляки, чехи и французы - вот те ублюдки. А русских мы освобождаем от коммунистов. И они арийцы. Конечно, исключая коммунистов. Ну, разумеется, не господствующие арийцы. Просто рабочие арийцы. Но их не истребляют.

Да они же всегда были ублюдками, - заявила она. - Я знаю точно. Явные ублюдки.
Теперь все уже давно переменилось, как с японцами. Японцы теперь тоже арийцы, с тех пор как сделались нашими союзниками. Желтолицые арийцы.
Вы оба заврались, - заявил необыкновенно волосатый бас. - Русские не были ублюдками, пока у нас с ними был пакт. Зато они стали ими теперь. Вот как обстоит дело.
Ну, а как же тогда ему быть с ребенком?
Сдать, - сказала Мышь с особой авторитетностью. - Безболезненная смерть. Что же еще?
А с женой?
Это уж дело начальства. Поставят клеймо, голову обреют наголо, а потом - концлагерь, тюрьма или виселица.
Ее до сих пор не трогали, - сказал Бернгард.
Вероятно, еще не знают.
Знают. Моя мать сообщила куда следует.
Значит, и начальство непутевое, расхлябаннее. Люди разложились, значит, им и место в концлагере. Или на виселице.
Ах, оставь ты меня в покое, - вдруг обозлился Бернгард и отвернулся.
В конце концов, может, француз - это все-таки было бы лучше, - заметил плешивый. - Они только наполовину ублюдки - по новейшим исследованиям.
Они - выродившаяся промежуточная раса... - Бас посмотрел на Гребера. Гребер уловил на его крупном лице легкую усмешку.

Мы - раса господ, - заявил он, - а все остальные - ублюдки, это ясно. Но кто же тогда обыкновенные люди?

Действительно, а кто же тогда обыкновенные люди? Как показывает дальнейшее повествование (или сама жизнь) обыкновенных людей можно встретить в Гребере, Элизабет, школьном учителе Польмане или Йозефе.
И все они живут. Им посчастливилось жить, хоть и среди бомбёжек, сгоревшего дома Элизабет, погибшей пятилетней девочки с младенцем на руках.
Две недели отпуска Гребера пролетели для меня за два дня; и вновь пора возвращаться на фронт, к завершению книги, где опять встречаются пленные русские. Именно в самом конце книги, дочитывая последние абзацы, я была потрясена до глубины души. Поступок Гребера, выстрел русского старика, - всё это порождало во мне миллион вопросов, ответом на которые, наверное, будет лишь одно. На войне нет плохих или хороших.

P.S.: На войне нет плохих или хороших. А где же они тогда были? За всё время чтения я никак не могла отделаться от навязчивого чувства «оглядки». Можно сказать, читала с оглядкой. Читала и задавала себе вопросы: а как бы русские поступили с пленными; стали бы они принимать помощь от людей, подобным Альфонсу Биндингу; вели бы себя как те люди на пожаре, желавшие, чтобы и чужие этажи сгорели, когда твой уже уничтожен, или жалевшие дать кружку, чтобы напиться воды из общей бочки.
Но не этими словами хочется закончить свои разрозненные и противоречивые мысли. «Надо верить. Верить. Что же нам еще остается?» Верить, жить и чувствовать, что живы, - именно то, о чём думаешь, чему радуешься и что следует помнить в трудную минуту после прочтения книг Ремарка.