Рецензия на книгу

• 

  Аноним5 июля 2025 г.

  Жизнь, как Ночной кошмар (рецензия andante)

  Сердце под одеялом. Одно сердце перепугано и жарко бьётся, а человека словно бы и нет.
  Сердце — размером с комнату, с улицу. На улице залаяла собака и сердце поневоле съеживается, чтобы его не заметили и не причинили боль.
  Знакомы вам такие лимбические сумерки детского сердца перед засыпанием?
  Кто из нас не боялся в детстве чудовищ? А как сладостно-жутко было, после фильмов ужасов, поздним вечером, быстро-быстро, почти невесомо, на цыпочках, как не снилось и Майе Плесецкой, пробежать по опасному тёмному полу — в свою спальню и ещё запрыгнуть в постель, не включая свет: ибо под постелью, в чёрной раскосинке проёма, и скрывалась главная опасность.
  А ещё если ваша кошка-дурашка в это время выскочит как нежный маньяк из под постели и заденет вашу ножку.. ах! Седой, седой ребёнок падает уже на постель!

  Я сам слышал в детстве, как одного мальчика схватил сердечный приступ, когда он решился заглянуть под кровать — перед сном, в сумерках, свесившись с постели.
  Детский разум — не шутка. Он сопричастен творческому началу бога: он равно творит, из блаженной пустоты, — и звёзды, и друзей, и монстров, и красоту, и.. любовь.
  Увидеть монстра и представить монстра, для ребёнка — обоюдоострое и равноправное бытие: для ребёнка, как и для бога и для женщины в любви, равно абсурден философский вопрос «взрослых» — бытие определяет сознание, или сознание — бытие?
  Ребёнок живёт как бы в двух мирах, в отличие от взрослых.

  Дорогой читатель, не хмурься на слишком долгое вступление к рецензии или нежные отступления от неё, так похожие на пробежку в детстве по тому самому «неверморному» полу, в сумерках.
  Многие люди, тут, на лл, в том числе один жутковатый представитель генштаба, прилюдно унижали мои рецензии и называли — говном (за согласие с этим, проголосовало минусами — 40 лайвлибовцев. Бог им судья.)

  Смею вас заверить, дорогой читатель, что данная рецензия будет лучшей рецензией на этот рассказ Сологуба, потерпите, а во многих местах она будет похожа на качественную статью.
  Просто для хорошего текста, или проникновения в душу текста, порой нужна своеобразная игра с текстом и с музой: так один японский писатель, Непо Седо-Сан, перед работой, любил в травке, возле дома, строить карточный домик, который могло в любой миг разрушить крылышко мотылька.

  Но и взрослые иногда живут в двух мирах. Как и героиня рассказа Сологуба.
  Вы когда в последний раз сражались с монстрами?
  Я — на днях. Нет, я не был пьян. Это легко. Нужно просто набраться храбрости и.. ночью, в постели, высунуть из под одеяла — ногу, которую может в любой момент схватить монстр.
  Я так и в детстве делал. Тогда было чуточку опасней, потому что монстру легче справиться с ребёнком, чем со взрослым: тут у нас шансы равны.
  Не смейтесь. Это реально — страшно. Особенно, если у вас сердце измотано любовной тоской и.. в вашей квартире живёт — кошка. Которая может в любой миг наброситься на вашу девственницу-ногу.
  Вот эти секунды и минуты ожидания монстра или кошки — не важно: жуткие. Мурашки на коже такие, словно бы в комнате выпал магаданский снег.

  Сологуб написал изумительный рассказ, во многом напоминающий жутковатый рассказ Шарлотты Перкинс — Жёлтые обои.
  Кто в теме, тот знает, что это шедевр, написанный в послеродовой депрессии, о женщине, переехавшей с мужем в зачарованный домик в поле. В её комнате — странные жёлтые обои, которые потихоньку начинают её сводить с ума и ей даже мерещится — инфернальное существо, выползающее ночью из-за них.
  В рассказе Сологуба тоже есть обои: некие алые кляксы цветов на жёлто-серых обоях. Словно кого-то пырнули, ангела, пырнули ночью, и он, неверной походкой (каким бывает лунный свет в классических романах), пошёл куда-то по снегу, озарённому луной — в ночь, прижав руку к боку, из которого сочились капельки крови..

  
  Иоганн Фюсли - Ночной кошмар.

  Я очень боюсь двух вещей, больше чем монстров (вру, конечно, я — всего боюсь, как сказал бы Кафка): встретить ночью в незнакомом месте стаю бездомных собак, и.. людей, насилующих красоту.
  Например, мне страшен человек, который написал рецензию на этот дивный рассказ на лл и поставил ему 3 балла. В рецензии, всего одна одиотическая строчка-червячок: чернуха какая то. Зачем написан рассказ — непонятно.
  В той же мере страшен человек, не понимающий красоты Лунной сонаты Бетховена, или картины Уотерхауса — Душа розы, страшен человек, смеющийся над милосердием женщины, кормящей бездомного щеночка на улице, или смеющегося над князем Андреем, в романе Толстого, раненого, смотрящего на поле Аустерлица в бескрайнее синее небо.

  Как можно не заметить в рассказе Сологуба — душу ребёнка, мучение души человеческой, ставшей символом, вообще, жизни человеческой, с её надеждами и муками и обречённым счастьем?
  Здесь красота последней битвы души, девственно-чистой  — с мировым злом.
  Вы смотрели в детстве в перевёрнутый бинокль?
  Мир и близь так ласково отдаляются, как Алиса, в блаженном обмороке и ты протягиваешь руку, играя в салочки с беспредельностью.

  Наши письма играют в такие игры, правда, смуглый ангел? И наши сны..
  Если мысленно посмотреть в такой перевёрнутый бинокль на рассказ, то мы увидим вечную легенду о Грехопадении и Змие, но вместо ужасного змия — мы увидим маленького червячка (какие водились быть может в запретном плоде в Эдеме), а вместо запретного плода, увидим чудесную румяную чашечку для чая, которую сорвёт-опрокинет со столика, девочка-гимназистка — Ванда, смуглый ангел, среди двуногих бесов и бесенят.

  Сологуб не просто так дал девочке такое редкое имя.
  Он сделал из девочки, эдакую женскую вариация Гарри Поттера, живущего с подружками на квартире у учительницы — полуведьмы-полузмеи, по крайней мере, Сологуб щедро снабжает её образ — шипением и улыбкой с клыками. Есть такие улыбки.
  Забавно то, что Сологуб, видимо, не случайно, дал этой ведьме, имя-отчество жены Достоевского — Анна Григорьевна.
  Муж её, конечно, не Достоевский, но тоже, ещё тот инфернальник: Владимир Иваныч. Некая кентавровая помесь карамазовского Ивана, в старости, и — Чёрта, который к нему приходил.

  Эта смуглая и рослая девочка и правда выделяется среди своего окружения (прямо как ты, мой смуглый ангел), и сказочной кротостью нрава, и веселием детской души, танцующей, словно дервиш на балу — с Наташей Ростовой: Ванда так радовалась, пятёрке по закону божьему, так блаженно танцевала, что не заметила, как случайно задела стоящую на столе чашку Владимира Иваныча — грозного мужа учительницы Анны Григорьевны, у которой и жили девочки.

  Конечно, в этом месте хорошо бы остановиться подробней, как и полагается в статье и поговорить о танце Ванды, как древнейшем отголоске философской идеи о любви и счастье  — как любовании богом — в счастье, представлении о боге и красоте — как танце и счастье. Ницше даже заметил однажды: я бы не стал верит в бога, который не танцует..
  Но мы не будем утомлять читателя.
  Чуткий читатель сразу же вспомнит сцену из Идиота Достоевского, с разбитой вазой.
  Ванда так побледнела.. словно разбилось её сердце.
  Да и мотив тут вполне себе сказочный. Помните мышку, что бежала и хвостиком махнула и яичко золотое разбилось?

  Любопытно, что у Сологуба, рассказ построен на отражении в чёрном зеркале — жизни.
  Это даже видно по инициалам жены Достоевского.
  Кто в Эдеме пришёл после грехопадения? Бог. Страх и трепет бога. А у Сологуба — девочка в страхе и трепете ждала прихода этого ужасного мужлана — Владимира Иваныча, который в этот момент, возвращался домой и столкнулся на мостике с одной женщиной, тоже — Анной (тема зеркал, отражающих зеркала), своей врагиней, которую захотел проучить.
  И вышла вполне себе живописная сценка на мосту, в стиле Гоголя-Босха: сражение, полёт женщины в снег, вверх тормашками, крик и мат, и за спиной женщины — служанка Машенька.

  То бишь — Мария. То бишь — мы видим инфернальный перевёртыш легенды о битве у реки Авраама с богом, но здесь — дьявол борется с женщинами (что задаёт феминистический тон рассказу, уже в начале).
  Но в этом адовом мире-перевёртыше, так похожим на лимб, что делает Мария-Машенька? Крестится, смотря на дьявола? Нет: она, милая необразованная крестьянка, показывает ему — сразу, четыре кукиша!
  Словно Клинт Иствуд в вестерне, вскидывающий сразу два револьвера и делающий в две секунды — четыре выстрела.
  Как мы помним, у славян, — кукиш, это фаллический род оберега.

  Как и положено избранному герою, не от мира сего, Ванда (которую дети дразнят — ванна, и чуткий читатель сразу же разглядит в этом обзывании эхо — Анна, т.е. демоническое имя в концепте рассказа) томится в этом сером и прозаическом мире, полном чудовищ быта и томления: серый город, серые и злые люди, дома-гробы, шкафчики дома, похожие на злобных кряхтящих гномов.
  Ванда томится по своей родине. Не называется, что это за родина, но она похожа на рай: там чистый снег, заря в полнеба, еловые леса, как море бескрайнее и тишина, как девственный лес, под тихими звёздами, словно этой тишиной, звёзды разговаривают с людьми.
  В этом таинственном крае, живёт мама и папа, и милая собачка — Полкан. И снова мы видим бредящие и покачнувшиеся отражения зеркал: в доме Анны Григорьевны есть апокалиптическая собака — Нерон.

  Ванда — полукровка, как и положено избранному герою (если не ошибаюсь, имя Полкан, так же связан с некой кентаврической размётанностью).
  Мама у Ванды — русская. А вот кто отец — не говорится. Тайна. Но Ванда с трепетом слушала его истории о своём далёком крае.
  Кто был её отец? Может.. волшебник? Может у Ванды есть тайный дар — превращать слова — в бытие?
  Это дар настоящего поэта, для кого Слово и жизнь, Слово и честь, Слово и Бог — одно целое.
  И потому поэты могут умереть, как поэт Джон Китс, от глумления толпы, над Словом: он сильно заболел после глумления над его поэмой Эндимион.

  Интересно, что пока Ванда мечтает о святом и нежном, в это же время, демонический Владимир Иваныч, у которого она разбила чашку и который неумолимо возвращается домой, мечтает — о зелёном змие: т.е. о водочке, и еде, чтобы заморить червячка.
  Утробные мечты Иваныча, символичны и противопоставлены духовным мечтам смуглого ангела Ванды.
  Весь свой гнев от встречи с Анной и Марией (к слову, непростая связка имён в Евангелии: Анна и Мария встретили у гроба распятого Христа — ангела, возвестившего им, о воскресении) на мосту и от «кукишей», видимо, которыми обстреляла его — Машенька, он вымещает на несчастной девочке: чистое инферно.

  Эта сцена — достойна кисти Достоевского и.. Мунка, если бы он писал рассказы.
  Несчастный ребёнок, в слезах, на коленях, и занесённая над ним - плеть для собаки (что тоже символично), и крики мужчины и несчастной детской души, и её побег за тёмный шкаф (ах, эта нарния детства! Не в — шкаф, как в Европе, а по русски — за шкаф, в доверчивую и тоже словно бы перепуганную темноту, спасаясь от ужаса и безумия мира).
  Если вам не сложно, представьте картину Мунка — крик, но действие её, с моста, перенесите на кричащего в пароксизме крайнего ужаса, ребёнка, в сумерках за шкафом: кажется, что кричит самый шкаф, кричит сама темнота.

  Анна Григорьевна утихомирила мужа-беса, увидя, что ребёнок может сейчас умереть от страха.
  И знаете, что придумал этот бес, в мужском обличье?
  Такого извращённого мышления, сложно отыскать и у де Сада. Нормальный человек такого не может выдумать: это как отметина: либо у демона, либо у злого волшебника, но это не выдумка — человека.
  Может не случайно Сологуб так грациозно и мельком описал палку Иваныча, состоящую из кружочков берёзы, нанизанных на стальной шест? Прям-таки посох колдуна. Или.. тот самый «жезл железный», которым будет пасти Христос, паству свою, незадолго до конца света: т.е. мы вновь видим инфернальный перевёртыш, намекающий на «Иваныча», как на Антихриста.

  А придумал он вот что: проклятие. Что бы запугать девочку, он сказал, прокричал, что когда она заснёт, ей в рот заползёт мерзкий червяк и поселится в ней и будет её сосать изнутри.
  Это не просто шутка. Не помню имя одного старца (в 20 веке) который говорил, что если бы люди увидели, какие страшные существа роятся вокруг человека в тёмном сиянии, они бы ужаснулись или сошли с ума: вот такие тёмные слова, это «контакт» с этими хтоническими существами, роящихся апокалиптическими мотыльками и червячками вокруг души человека и его ауры.

  Сологуб изумительно описывает этот морок ожидания девочки, ночью — червяка: так осуждённый, у стенки, ждёт расстрела. Но он ждёт — секунды, падая душой и крыльями — в небеса.
  А несчастная девочка ждала — ночи и ночи напролёт, изводя себя, вышёптывая ночью — слово — червяк, словно пробуя само это слово, на губах, раскладывая его на слоги и тона.
  Фактически, мы видим причастие в аду: не телом Христовым, но — мёртвым словом. Словом, которое пожирает тлеющее тело так и невоскресшего Христа, на картине Гольбейна — Мёртвый Христос в гробу: та самая картина, которая ужаснула князя Мышкина и самого Достоевского, когда он с Анной Григорьевной путешествовал по Германии: он говорил, что от этой картины можно потерять веру.

  Таким образом, задолго до фильма Ребёнок Розмари, Романа Полански, где сатанисты решили надругаться над ангелом, осквернив его божественную природу, дабы она выносила в себе — дьявола, Сологуб воссоздаёт спиритуалистическое насилие над невинной девочкой, во многом — сексуальное, в ноуменальном плане, и проникновение в тело ребёнка, через рот — змия, т.е.- червя, а ещё точнее — извращённой души Иваныча: той хтонической нечисти, которая роится вокруг него и в нём.
  На самом деле, не случайно, в рассказе, как бы мельком упоминается о том, что Анна Григорьевна потому была злой  — что у неё и Иваныча, не было детей.

  Тот самый «червячок», которого он хотел заморить в себе, и о котором сказано нарочито мельком, на самом деле — реальное хтоническое существо, которое есть в каждом человеке, но в разном качествовании бодрствования и сна: это червячок, змей, фактически перетекает из мужчины — в девочку.
  На уровне хтонического секса, это куда более страшно описано, чем кукольные извращения на «полотнах» де Сада или в запрещённых главах Бесов, Достоевского: вот мы и вырулили на Достоевского, и на главную тайну рассказа: метафизическое и сексуальное насилие над — девочкой, жизнью, снами, над — бессмертной душой.

  У Достоевского — сердце человека, то место, где борются Дьявол и Бог.
  У Сологуба — это девочка. Девочка-сердце. Смуглый ангел.
  Как там в Евангелии? В начале было Слово.. И Слово было у Бога, и слово было — Бог.
  У Сологуба, мы видим распятие — Слова. Тление слова на устах ребёнка, сначала — беса, в мужском обличии, потом — на устах подружек Ванды, и не только: почти вся школа травит её и смеётся над ней, ибо все узнали, что она — ночью проглотила червя.
  Слово божье — превратилось в смех и глум, на улыбках развращённых детей (мрачнейший апокалипсис).

  Не дай бог таких «подружек». Невербально, они все, словно бы подносили свои дары Волхвов в аду — нарождающемуся Дьяволу в животике Ванды: свои слова глумления и смеха.
  Своим глумлением над ребёнком (это ещё ужасней: дети насилуют ребёнка: ангела!), они не давали червю-змею, умереть, раствориться, ибо зло и тьма живут лишь эхом повторения себя: эхом отражения в зеркалах злобы и обид: потому и так жизненно важно не помнить зла и не множить зла, в мире: у каждого из нас свой «червяк» — в обидах, в гордыни, в сомнениях и страхе..

  Если не ошибаюсь, 5 лет назад, в Дагестане, случился один удивительный случай, Жуткий.
  Женщина спала в поле, под деревом, видимо, у неё случился солнечный удар, и ей в рот.. заползла змея.
  Женщина в ужасе очнулась и поняла, что в ней — кто-то есть. Кто-то завёлся в её животе, подселился к ней, и тянется к сердцу.
  У одних, бабочки в животе, у других — змея. В любовной тоске именно так и бывает.  Иной раз даже — одновременно.

  Я однажды выпустил такую змейку в ванной, когда разрезал себе запястье: одновременно стали вылетать лазурные бабочки, из груди и запястья, и — змейка алая, словно пьяный и чеширский почерк последнего любовного письма.
  О мой смуглый ангел, прости за то стих, написанный кровью, ты помнишь? Ты тогда плакала.. Правда, это было за полгода за моего самоубийства и стих был очень нежный и мы тогда были счастливы..
  Жаль, меня спасли и так и не дали досмотреть, что ещё могло выпорхнуть из запястья.

  А вообще, у Фрейзера, вроде, есть описание славянских верований, и даже русских, когда змеи заползали в рот спящим девушкам и мужчинам.
  Иной раз они так готовили себе дом, и выползали из содрогающихся губ — в мерзости человеческих болезней, и нужно было дождаться третьего выполза змеи, уже чистой, и тогда, спрятавшись за кустом, убить её.

  Так же было замечено, как две девушки, бедная и богатая, ведьма и нет, боролись за парня и одна из девушек (угадайте какая) давала другой еду, с зародышами змеи, и потом девушка хворала, томилась, словно из неё высасывают жизнь.
  Но приходил суженый, и сражался со змием в животике у любимой (уже не помню как, да и не хочу помнить, моя фантазия и так накидывает мне всяких ужасов, от которых я еле уворачиваюсь, но, видимо, моему сну, один из таких ужасов, прилетит прямо — в лоб).

  Ведьма и богачка этого не могла вынести и кончала с собой.
  Но это в старорусских преданиях.
  А что же у Сологуба и в жизни?
  А всё просто. Герои Сологуба, живут в мире — где умер бог. Точнее — где бог не воскрес, и этот мир, не так уж сильно отличается от нашего мира, в котором так часто торжествует тьма и змий, и вот такие энергетические вампиры, а может и не просто, энергетические, если приглядеться к некоторым политикам, после своих кровавых жертвоприношений, словно после чудесного массажа, выглядят здоровее прежнего, с улыбкой румянца на почти детских щёчках, и живут они до глубокой старости, в мире и спокойствии, словно бы их кто то оберегает, чего не скажешь о Ванде и таких как она.
  Быть может мы живём в мрачном апокалиптеческом мире, в котором Христос воскрес лишь — любовью. И потому так невыносимо и страшно, как при конце света, когда любовь в мире — умирает, или её — убивают и подавляют в себе.

  У Сологуба вышел гениальный рассказ-предостережение всем нам: словом можно не только воскресить, особенно словом любви и нежности, но и — изувечить, убить, тем более - в любви.
  Пусть у всех людей, с уст слетают лишь слова добра и света. Может тогда, этот тёмный мир, хотя бы чуточку, станет менее безумным.

  36

  845