Рецензия на книгу

• 

  Аноним29 июня 2025 г.

  Путешествие в маргинальные миры

  Оливия Лэнг создала завораживающее исследование одной из самых сложных сторон человеческого бытия - одиночества - соединяя в нем личный опыт вместе с опытом заметных представителей современного искусства второй половины прошлого века. Проще говоря, приехав в Нью-Йорк за большой любовью и выяснив, что любовь эта вовсе не нуждается в ее личном присутствии, Лэнг оказалась оказалась в положении щепки, выброшенной в море. Этим морем стал Манхэттен, где она какое-то время жила, кочуя с одного съемного жилья на другое и проводя параллели между своей жизнью и жизнью художников и перформанистов, которые когда то снимали жилье едва ли не на соседних улицах. Подобное притягивает подобное и подобным сглаживается - у Лэнг получилась история личных переживаний, смешанных с врезками психологических и социологических исследований одиночества вместе с кусочками биографий тех, кто страдал от того же недуга и боролся с ним в форме произведений искусства.

  Я не случайно употребила слово “завораживающее” в отношении этой работы, поскольку она вызывает сложную смесь чувств, когда тебе не хочется смотреть на то, что ты видишь, но в то же время есть неодолимое желание разобраться в предмете. А еще просто созерцать картину причудливой жизни тех, кто совершенно не похож на тебя и, по хорошему говоря, маргинален. Тут в одну точку сошлось много линий. Действительно, художественная богема Нью-Йорка 60-80-х годов прошлого века была никем иным, как маргиналами. Многие из тех людей, которым сейчас посвящены целые секции в МоМА, и которые являются столпами того, что принято называть современным искусством, были - хотя бы на каком-то этапе - изгоями в окружающей среде. Их художественные формы отчасти стали ответом на общественную изоляцию, отчасти способом борьбы с ней и Лэнг, оказавшаяся на какое-то время в таком же положении, с особой чуткостью препарирует эту тему, подобно врачу, вытаскивая из раны попавшие туда вместе с одеждой волокна ткани.

  Маргиналы - одиноки, но и одиночество - маргинально. Этому Лэнг приводит массу доказательств и, как любое эссе, ее работу хочется разбирать на цитаты.

  
  Одиночество ощущается весьма постыдным опытом, как столь противоположное должной жизни, что делается все более неприемлемым, запрещенным состоянием, и, если признаешься в нем, окружающие неминуемо бросятся врассыпную.

  Или

  
  Подобно депрессии, меланхолии и беспокойству, одиночество тоже относят к патологиям, считают недугом. Об одиночестве сказано недвусмысленно: оно бесцельно, то есть, как выразился Роберт Вайсс в своем основополагающем труде на эту тему, «хроническое заболевание без положительных черт». Такие выводы вовсе не случайно связаны с убежденностью, что наше предназначение — состоять в парах или же что счастье либо может, либо должно быть постоянно в нашем распоряжении.

  Более того - чем дольше длится одиночество, тем больше шансов, что оно продлится еще дольше. Тут вступает в силу странная спираль исключения из человеческого сообщества, спускаясь вниз по которой, индивид внезапно обнаруживает себя на самом дне - отверженным, ненужным, избегаемым, по причине, о которой никто уже и не помнит.

  
  Когда у людей начинается опыт одиночества, у них включается, как ее именуют психологи, сверхбдительность по отношению к социальной угрозе — это явление первым описал Вайсс еще в 1970-х. Невольно оказавшись в этом состоянии, человек склонен воспринимать мир через более отрицательные понятия, а также ожидать и помнить грубость, отвержения и ссоры, придавать им больше веса, чем доброжелательности и дружелюбию. Из-за этого, разумеется, возникает порочный круг, одинокий человек все глубже обособляется, делается все подозрительнее и нелюдимее. А поскольку сверхбдительность осознанно не воспринимается, признать или тем более исправить предвзятость чрезвычайно непросто.
  
  Недавние исследования, особенно посвященные затравленным детям, подсказывают, что мишенями коллективного отвержения зачастую становятся те, кого считают либо слишком воинственными, либо слишком нервными и замкнутыми. К несчастью, именно такое поведение возникает из-за ненадежной или недостаточной привязанности — или же от одиночества в раннем детстве. В практическом смысле это означает, что детей с трудным опытом привязанности сверстники отвергнут с гораздо большей вероятностью; у таких детей развивается привычка к одиночеству и замкнутости, и эта привычка грозит укорениться во взрослой жизни.

  Перспективы, мягко говоря, невеселые. Именно поэтому одиночества люди порой боятся больше, чем угрозы собственной жизни.

  
  Нужда ребенка в привязанности намного перевешивает его способность к самозащите, — это же очевидно, когда затравленный родителями ребенок умоляет, чтобы его с ними оставили.

  Но если вы ждете, что истории художников, которых исследует Лэнг, будут блестящим примером храброй борьбы человека с социальной изоляцией и непониманием, то на рыцарей в сияющих доспехах не рассчитывайте. Маргиналы на то и маргиналы, что они ни в коем случае не являют собой ролевую модель. Вроде уборщика мусора Гери Дарджера, который всю жизнь создавал жутковатые и удивительные коллажи, признанные искусством лишь после его смерти. Да и то, я бы все таки сказала - с натяжечкой:

  
  В какой-то момент Берглунд выкопал из-под груды хлама работы поистине неземного великолепия — прелестные ошеломляющие акварели, на которых обнаженные девочки с пенисами резвились среди холмистых пейзажей.

  Прелесть да и только. В эссе Лэнг вообще мало благополучных в общепризнанном понимании историй - что, собственно, вполне логично: одиночество и благополучие в понимании социума находятся на разных полюсах:

  
  Коллаж, однако, может оказаться опасной работой. В Лондоне 1960-х драматург Джо Ортон и его возлюбленный Кеннет Хэллиуэлл начали воровать библиотечные книги и создавать для них новые диковинные обложки: татуированный мужчина — на стихотворениях Джона Бетчемена, злорадная обезьянья морда кривится в цветке на обложке «Справочника роз Коллинза». За это преступление эстетической трансгрессии оба отправились в тюрьму на полгода. Как и Войнарович, они понимали бунтарскую силу клея и то, как он позволяет перестраивать мир. В их крошечной комнатенке в Ислингтоне Хэллиуэлл старательно покрыл все стены фантастически мастерским и затейливым коллажем, распотрошив книги по искусству Возрождения и создав сюрреалистические фризы, внимательные лица, слой за слоем, за книжным шкафом, над столом, над плитой. В этой же комнате 9 августа 1967 года Хэллиуэлл забил Ортона молотком до смерти — в припадке одиночества и страха отвержения, забрызгав коллажные стены кровью, а затем убил себя, выпив грейпфрутовый сок с подмешанным снотворным.

  Такое себе. Более менее благополучной кажется только история Энди Уорхолла, на самом деле - Андрея Вархолы, выходца из семьи русинов, с детства стесняющегося и своего акцента умноженного на невнятное произношение, и своей нескладной внешности, болезненно переживающего аспекты физической близости и необходимости раскрываться другому. Уорхол кажется благополучным, пожалуй, лишь потому, что стал одним из немногих, добившихся признания при жизни, которое смог хоть в какой-то мере коммерциализировать. Слава и деньги, таким образом, служат амортизаторами одиночества, не искореняющими, впрочем, его причины.

  Остальным же повезло куда меньше. Нелюбимые дети, живущие на улице, с малых лет знающие насилие во всех его аспектах, включая сексуальное, к тому же чаще всего госмексуалисты - типичный портрет изгоя для благополучного общества Америки второй половины прошлого века. Да и сам Нью-Йорк - далеко не дрим сити, а криминальный мегаполис с кишащими крысами складами, квартирами без отопления и заброшенными портовым доками, в которых мужчины назначают друг другу свидания. И над всем эти - разразившаяся эпидемия СПИДа, которая раскрывает еще один аспект одиночества - стигматизацию.

  
  Губернатор Техаса заявил: «Хотите остановить СПИД — стреляйте по гомикам», а мэр Нью-Йорка после раздачи больным СПИДом детям печенья понесся к умывальнику сполоснуть руки. Твой лучший друг умирал у тебя на глазах, без всяких лекарств в поле зрения, вкалывая себе тифозную сыворотку, изготовленную из человечьего дерьма, прописанную знахарем с Лонг-Айленда, в попытке ошарашить иммунную систему и тем вернуть ее к жизни.

  Тут речь уже об одиночестве более другого порядка - одиночестве прокаженного, в одночасье теряющего свои социальные контакты из-за того, что оказался подвержен страшной и заразной болезни.

  Так Лэнг исследует одиночество во всех его аспектах - от любовных неудач до проблем со здоровьем, красноречиво указуя на то, что это может случиться с каждым и не далеко не всегда спасением может стать другой человек.

  
  Не верю, что единственное средство от одиночества — встретить кого-нибудь. Не обязательно. Думаю, стоит научиться дружить с собой и понимать: многое из того, что мы считаем личными недугами, в действительности есть продукт воздействия куда более масштабных сил, стигматизации и отчуждения, которым нужно и важно противостоять.

  15

  150