Рецензия на книгу
Одержимый творчеством
Акутагава Рюноскэ
Аноним28 июня 2025 г.Один день писателя в муках творчества и сомнений.
Прочитав, а, точнее, насладившись умелым повествованием с полифонией контрастных тем и мыслей, рассказ Рюноскэ о легендарном японском писателе Кёкутэйе Бакине, ещё раз убедился в правильности того, что Я ЗНАЮ ЛИШЬ ТО, ЧТО НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ. Чем больше живу, чем больше читаю, чем больше на мир смотрю, тем горше становится ПОНИМАНИЕ ЕГО НЕВОЗМОЖНОСТИ ПОНИМАНИЯ.
Да, так и большинство из нас - выдёргивают различные знания по крупицам, как правило, не связанных меж собой, но единого общего представления как о мире в целом, так и о внутреннем мире человека составить, увы, не в состоянии. Причин этому множество, но главное - короткость жизни нашей. И данный рассказ ещё одна крупица в попытку понимания многообразия этого мира.История, что поведал нам Акутагава Рюноскэ далеко не так проста, как может показаться.
На первый взгляд, это всего лишь естественные сомнения и муки творчества писателя и не более того. Можно, конечно в финале два акцента сделать на божественную Каннон, велевшую Бакину Быть смиренным и терпеливым, а также на хитрость домашних, передавших это устами его маленького внука Таро и поверхностно этого будет предостаточно.
Тут же столько линий, которые никак стороной обойти нельзя!- История, предваряющая написание самого крупного и самое известного в Японии произведения — историко-фантастического романа «Рассказ о восьми собаках Сатоми из Южной Авы», над которым писатель работал с 1814 года и последующие 28 лет. Рассказ, конечно, нам европейцам сложно сопоставить с привычным летоисчислением, а, значит, и воспринять его надо только как преодоление творческого кризиса в середине этой долгой работы.
- Отношение к критике Бакина, впервые услышавшего её из уст незнакомца в бане. Он не читал до того ругательные статьи, он намеренно себя ограждал от отрицательных эмоций, но верно ли было это? Ведь и мы, простые смертные, пишущие свои скромные рецензии на территории Л.Л., в большинстве своём не любим критику к себе. Мы любим быть в своей лишь скорлупе, лишь иногда делясь с другими своими "перлами". Да, это так, а потому писателя я прекрасно понимаю. Пишешь, пишешь, жизнь свою отдаёшь людям, а тут - раз, и всё прошлое в пустую. Всё самомнение, столь высокое до этого, вдруг принижается до уровня простого подёнщика.
- Череда встреч, которые были у Бакина. Они все далеко не так приятны, как бы ему хотелось. Издатель надоедлив, а художник, хоть и созвучен тональности мировосприятия, но преподносит очень суровую картину об осени человека, об его непременном уходе в смерть, о его духовном одиночестве. Их вывод, пожалуй, может стать утешением всякому, кто считает себя недостойным дару, ему данным свыше.
"— В таком случае нужно искать утешение в работе.— Да, по-видимому, иного выбора и нет.
— Так давайте же вместе погибнем в бою."
То вдохновение, что чувствует писатель, является одновременно как раем, так и адом.Он уже не слышал стрекота сверчков. Тусклый свет фонаря больше не раздражал его. Кисть в его руке, казалось, обрела собственное, отдельное бытие и безостановочно скользила по бумаге. Теперь он писал почти неистово, так, будто в нем слились бог и человек. Поток, проносящийся в его голове с быстротой бегущего по небу Млечного Пути, становился все более полноводным. Эта поразительная стихия страшила его: он опасался, что его физические силы не устоят перед ее натиском. Крепко сжимая в пальцах кисть, он приказывал себе: «Пиши, покуда хватит сил! Если не напишешь сейчас, то уже никогда не напишешь».
Но поток, мерцающий, как дымка, и без того не сбавлял скорости. В головокружительном порыве сметая все на своем пути, он с натиском обрушивался на Бакина. В конце концов писатель полностью покорился ему. Позабыв обо всем на свете, он отдал кисть во власть стихии.
В эти мгновения в его победоносном взгляде выражалось то, что находится по ту сторону обретений и потерь, любви и ненависти. В нем не осталось и следа волнений — он забыл и про хулу, и про хвалу. В нем было лишь одно — непостижимая радость, точнее — патетический подъем. Человеку, не испытавшему ничего подобного, не понять того состояния разума, которое зовется одержимостью творчеством. Не понять строгого в своем величии духа художника. А между тем именно в такие мгновения взору писателя открывается Жизнь, очищенная от всего наносного и сверкающая, подобно только что родившемуся кристаллу...
Но есть ли вдохновение и тернистый путь одного пониманием этого другими?
НЕТ! КОНЕЧНО ЖЕ, НЕТ! Увы, и в этом правда жизни...
Лишь потомкам дано определить талантливость и значимость оставленного им. А пока же...— Отец еще не ложился,— недовольно проговорила наконец О-Хяку, смазывая иголку маслом для волос.
— Да. Наверное, опять пишет. А когда он увлечен работой, то забывает обо всем на свете,— откликнулась О-Мити, не поднимая головы от вышивания.
— Вот недотепа! Добро бы эта его работа приносила семье приличный доход, а то...— С этими словами О-Хяку взглянула на сына и невестку. Сохаку сделал вид, будто не слышит, и ничего не сказал в ответ. Промолчала и О-Мити. И здесь, и в комнате Бакина слышно было, как разливается в ночи нескончаемый плач сверчков.
37605
