Рецензия на книгу

• 

  wondersnow16 июня 2025 г.

  Мой бедный Пнин.

  «Его любили не за какие-то его особенные качества, но более за его незабываемые отступления, когда он снимал очки, улыбаясь прошлому и одновременно протирая стёкла настоящего».
  

  «У нас настоящее озеро. У нас есть всё что хотите. У нас даже есть свой профессор Пнин», – и студенты (коих, правда, было немного, но они были – и это главное) действительно его любили, такой он был... забавный, трогательный, смешной? Нет, над ним не смеялись. Люди с сердцем, по крайней мере. Они улыбались, настолько этот образ пусть и странного, но при этом милого человека был мил. И правда, вот он, стоит у стола, уже и забыл тему лекции, читает вслух стих или рассказ, и весь он в этих строках, и то ли смеётся, то ли плачет – не поймёшь... Тимофей Павлович был чрезвычайно неуклюжим и неприспособленным в целом к жизни человеком, и дело даже не в стране, он и на той земле, что когда-то была его домом, жил бы подобной жизнью, но думал он, естественно, иначе, тот самый несчастный с извечным “а раньше было лучше”, и ведь все дорогие его сердцу люди уже давно мертвы, да и страна та – тоже, и не было тогда лучше, это всё блажь, но тоска по прошлому «безнадёжно, надёжно, навеки обнесла проволочной сеткой» его душу – не вырваться, даже если сильно захотеть (а он и не хотел... он не понимал). Жизнь тем временем у него была всё же неплохой. Работу он свою нежно любил, было у него и страстное пнинское увлечение, которому он предавался в библиотеке, с жильём вот правда возникали постоянные проблемы, но комната тем не менее всегда находилась («Он был у них не столько квартирант, сколько что-то вроде домового», – любимое), так что то был маленький уютный мирок, в котором ему очень приятно было находиться. Вот только он был очень одинок, а мир – жесток, и... да что ещё к этому можно добавить? «Рассеян был не Пнин, а мир, и Пнину приходилось наводить в нём порядок».

  «Как бы нам объяснить это печальное происшествие?», – и этих происшествий было так много, каждая история из жизни этого человека была пронизана печалью, и в разы картина выглядела грустнее оттого, что изначально-то счастье было! Вот с ним пожелала встретиться бывшая, но всё ещё любимая жена... вновь болезненный удар. Вот ему выделили маленький кабинет, который он с воодушевлением обставил... подселили соседа. Вот появилась возможность обзавестись своим жильём... уволили. То, с каким смирением он принимал все удары, отчего-то делало очень больно. И вот можно ли его судить за то, что он, сидя ли на скамье или стоя ли у сосен, вновь видел то, чего уже не было? «Дорога вывела к романтическому, раздольному, любимому светлому простору большого поля, не скошенного временем», – ведь хотя бы на один обманчивый миг, но любимые родители вновь живы и смотрят на него с гордостью, очаровательная возлюбленная звонко смеётся, дорогой друг берёт под руку... мертвы, убита, убит. И как бы ни старался некий N. (не Набоков же, очевидно) пусть не высмеять своего знакомца, но сделать его в чужих глазах жалким, ему это не удалось, потому что Пнин – фигура узнаваемая, и право, испытывать по отношению к нему презрение? А за что? «He is not at home. He has gone, he has quite gone», – этот его шёпот отчаяния... И всё-таки спасибо уважаемому за то, что он вопреки своим изначальным зарисовкам изменил концовку; думается, любитель бабочек сам так привязался к своему герою, что хоть в реальности и правда «зло в порядке вещей», то пусть хотя бы у милейшего Тимофея впереди будет светлое будущее с этими его грёзами и книгами. «Он был жив, и то хорошо».

  «Болезненный укол нежности не проходил, как дрожащий очерк стихов, которые знаешь, что знаешь, но не можешь вспомнить», – и это чувство... да вся эта книга – одно сплошное чувство, и даже читая её в третий раз, я испытывала сильные эмоции. Это как та знаковая сцена с чашей. Отчаяние героя, когда он, смотря на пену, думал что разбил важную для себя вещь, невозможно не прочувствовать, хотя казалось бы, ну чаша и чаша – нет, это не просто чаша. Вообще, я совершенно другой человек – во всех смыслах, и к месту не привязана, и к прошлому, но всё равно я понимаю Тимофея и очень ему сочувствую. И на сей раз не хочется уже разбирать все разбросанные набоковские символы, что порхали по страницам словно бабочки, и про сомнительного господина N., этого выдумщика, тоже рассуждать не хочется, да вообще ничего не хочется, разве что наслаждаться прекрасным и звучным: «Вдруг пошёл снег, хотя небо было из чистой платины, и медленный искристый снегопад отражался в безмолвном зеркале», «Ветер перевёл дыханье и скоро снова зашелестел листвой», «Звон колоколов музыкально переливался на серебристом солнце», – и видишь, и слышишь... Да, в каждом человеке заперто его прошлое, и что с ним делать – это выбор. А ещё выбор – это то, как ты относишься к другим. Потому что каждый дурак может высмеивать пниных, такие везде есть, и вот кто действительно жалок. Ну а Пнин... а что Пнин. Всё у него в итоге сложилось хорошо, спасибо за ту отсылку в уже другой книге. А раз у него всё получилось, то – кто знает?.. может, получится и у других. «Всё бормотал „ну-ну, вот и хорошо, ну вот”... жалкие словесные подпорки сердца».

  «Маленький седан храбро обогнал передний грузовик и, вырвавшись наконец на волю, запустил по сверкающей дороге, которая, сколько можно было разглядеть, суживалась в золотую нитку в лёгкой дымке, а там череда холмов красиво уходила вдаль, и просто невозможно предсказать, какие чудеса там могут произойти».

  45

  222