Рецензия на книгу

• 

  Аноним20 мая 2025 г.

  Сватовство, день рождения и судебный приговор в ироническом (псевдо?)армянском духе

  К моему приходу гости были в сборе.
  — Четыре года тебя не видел, — обрадовался дядя Арменак, — прямо соскучился!
  — Одиннадцать лет тебя не видел, — подхватил дядя Ашот, — ужасно соскучился!
  — Первый раз тебя вижу, — шагнул ко мне дядя Хорен, — безумно соскучился.

  Есть такие произведения, чья история публикации вспыхивает ярче, чем сам их сюжет. Данный рассказ Довлатова в конце далёких шестидесятых подвергся яростной критике армян, которые, прочитав его в сатирическом журнале «Крокодил», настрочили в редакцию более 2600 провокационных писем о том, что Сергей Донатович нанёс оскорбление всему народу, неверно показав земляков и изобразив обычаи. Шумиха, разруленная кое-как без губительных последствий, всё равно привела к тому, что автору пришлось принести печатные извинения в стиле «вы не понимаете, это другое», вдобавок упомянув некоторые культурно-патриотические заслуги (что не отменило саркастичной конфронтации с радикально настроенными индивидами). Редакторы же аналогично удосужились выдать приписку, в профессиональном тоне иллюстрирующую степень их собственной виноватости.

  
  — Вы приговорены, — торжественно огласил судья, — к исключительной мере наказания — расстрелу!
  — Вай! — закричал дядя Хорен и упал на пол.
  — Извините, — улыбнулся судья, — я пошутил. Десять суток условно...

  Стоит признать, что подшучивать над кавказцами, выставляя их несколько грубоватыми и неотёсанными весельчаками, оказалось неосмотрительной авантюрой, даже если имелись в виду сугубо представители, «потерявшие свои корни». То, что рассказчику померещилось феерией доброго подтрунивания, для обиженных ответчиков предстало предъявлением претензии и искажением действительности (да и будем честными, по сей день даже осторожное высмеивание по национальному признаку зачастую не проходит бесследно). Какими же триггерами наполнено содержание новеллы? Весьма забавно описанная кража невесты; залихватский гнев её братьев; грубая реплика жене от мужа; буйное застолье с пожароопасным финалом; тост о превосходстве армян над прочими «равными» расами; комичный прикол судьи над осуждённым; комментарий о мудрости отца-насильника. Завязку с развязкой закольцовывает общее ностальгическое сожаление об изменении мира, подвергшегося душному прогрессу цивилизации вместо прежнего единения с природой — и это, пожалуй, самая поэтичная часть повествования, применимая к обществу в целом, нежели к отдельным его элементам.

  
  Когда-то мы жили в горах. Эти горы косматыми псами лежали у ног. Эти горы давно уже стали ручными, таская беспокойную кладь наших жилищ, наших войн, наших песен. Наши костры опалили им шерсть.
  Когда-то мы жили в горах. Тучи овец покрывали цветущие склоны. Ручьи — стремительные, пенистые, белые, как нож и ярость, — огибали тяжелые, мокрые валуны. Солнце плавилось на крепких армянских затылках. В кустах блуждали тени, пугая осторожных.
  Шли годы, взвалив на плечи тяжесть расплавленного солнца, обмахиваясь местными журналами, замедляя шаги, чтобы купить эскимо. Шли годы...
  Когда-то мы жили в горах. Теперь мы населяем кооперативы...

  Всё оставшееся здесь выглядит приятно глазу, ибо язык и остроумие спасают положение, но по сути нарратив склоняется к лёгкому, даже где-то банальному анекдоту. Так, удивительным речевым оборотам, проскочившим в иллюстрировании еды на столе, или диалоговым перлам, пуляющим тонкой игрой слов и смыслов, уступает некая сырость характеров и недосказанность ситуаций, сумбурно приплюснутых друг к другу. Происходящее по тону кажется потенциальным заделом на нечто большее, однако интригующий флёр событий так и закрепляется в сознании имитацией фрагментарного воспоминания, скорее смахивающей на неплохую пробу пера, чем на твёрдо поставленный набор этюдов, склеивающихся в исчерпывающую картину.

  
  Между тем гости уселись за стол. В центре мерцало хоккейное поле студня. Алою розой цвела ветчина. Замысловатый узор винегрета опровергал геометрическую простоту сыров и масел. Напластования колбас внушали мысль об их зловещей предыстории. Доспехи селёдок тускло отражали лучи немецких бра. <...> За столом было шумно. Винные пятна уподобляли скатерть географической карте. Оползни тарелок грозили катастрофой. В дрожащих руинах студня белели окурки.

  Поэтому миниатюра пригодна к ознакомлению только в качестве обаятельного творческого бонуса писателя для преданных поклонников, ровно и безболезненно относящихся к особенностям изображения этнических несовершенств.

  
  Когда-то мы жили в горах. Они бродили табунами вдоль южных границ России. Мы приучили их к неволе, к ярму. Мы не разлюбили их. Но эта любовь осталась только в песнях.
  Когда-то мы были чернее. Целыми днями валялись мы на берегу Севана. А завидев красивую девушку, писали щепкой на животе слова любви.
  Когда-то мы скакали верхом. А сейчас плещемся в троллейбусных заводях. И спим на ходу.
  Когда-то мы спускались в погреб. А сейчас бежим в гастроном.
  Мы предпочли горам — крутые склоны новостроек.
  Мы обижаем жён и разводим костры на паркете.
  НО КОГДА-ТО МЫ ЖИЛИ В ГОРАХ!

  4

  69