Рецензия на книгу

• 

  Аноним15 июня 2015 г.

  Читая роман Трифонова о народовольцах, я часто думал: а что если бы его автором был Достоевский?
  Ведь Достоевский хотел написать продолжение «Братьев Карамазовых», в котором Алеша покинул бы свой монастырь, чтобы стать террористом. Условно говоря, в «Бесах» Достоевский хотел показать, как «грязные» люди идут в революцию, а продолжении «Карамазовых» – исследовать, как революционерами становятся святые подвижники. Тема куда интересней. Ведь Петрушей Верховенским руководила только болезненная воля к власти. Как и Нечаевым. Это понятно. Таких ублюдков, хоть и преуменьшенных, мы видим каждый день. А вот Алеша должен был прийти к необходимости политических убийств из соображений самых благородных: от стремления к справедливости и народному счастью. Терроризм должен был стать новым этапом его духовного развития. Но Достоевский не успел воплотить свою задумку (как ни жаль!), и роман о народовольцах-террористах выпало писать советскому писателю Юрию Трифонову. Почти через сто лет.

  И вот Трифонов берется ответить на вопрос Достоевского: как мирные, нравственно чистые, пропагандисты стали убийцами? Почему тихая дочь губернатора Соня Перовская, которая в середине 60-х годов ела сухари с жидким чаем, чтобы «быть с народом», и выступала исключительно за мирную пропаганду, 1 марта 1881 года расставляла бомбометателей по пути движения царского картежа?
  
  Трифонов объясняет просто, как материалист: внешними условиями.
  Прежде всего, неудачей хождения в народ. С этого начинается роман. Трифонов пишет, что к концу 1870-х годов русское общество было в растерянности. Все были чем-то неудовлетворенны. Кто свертыванием великих реформ, кто неудачей русско-турецкой войны, а кто провалом социалистической пропаганды в среде крестьянства. Но главное, правительство, начиная с 1866 года, когда в царя стрелял Каракозов, стремилось задавить революционное движение всей мощью своей репрессивной машины, закрывались журналы, подавлялись студенческие восстания, строились централы, каторжные тюрьмы, ссылались и сажались все без разбору…

  Но правительство перестаралось, перегнуло палку. В какой-то момент революционеры решили мстить. Первые террористические акты были направлены против конкретных чиновников, которые в приступах административного восторга преступали закон. Они были приговорены к смерти революционным судом. За этими «казнями» не стояло теории, только негодование и потребность возмездия. А потом революционеры решили убить царя, главного русского чиновника. В этой логической цепочке: неудача пропаганды → желание отомстить за товарищей → желание убить царя – чего-то недостает. Простой материалистический анализ Трифонова показывает свою ограниченность. Тут явно есть что-то, что мог разъяснить только Достоевский. Что-то богоборческое, подпольное, какой-то надлом. Одним словом, наряду с холодным анализом Трифонова мне хотелось слышать горячечные проповеди Достоевского. Тогда картина бы сложилась.

  В любом случае, Трифонов – прекрасен. «Нетерпение» написано очень плотно и, по-трифоновски, отстраненно. Тут нет излишнего пафоса, только быт. Он, разумеется, сочувствует и полностью на их стороне, но Трифонову хотелось писать «повседневную жизнь террориста» со всеми сомнениями и ошибками, «документальную прозу». И у него, как мне кажется, это хорошо получилось. До Трифонова такие люди, как Михайлов (Дворник), Желябов, Перовская, Кибальчич – были для меня лишь историческими символами. Кто они, я не понимал. Морозов и Тихомиров… Тут – они ожили, обрели голос. Но, странное дело, никто из них не стал героем. Несмотря на то, каждый из членов Исполнительного комитета «Народной воли», по-своему, легенда, Трифонов описал их так, что после прочтения они смешиваются во что-то одно, неразличимо террористическое. Даже Желябов, номинально – главный герой романа, не очень тянет на запоминающегося литературного персонажа. Почему?

  Пока я писал эти строки и размышлял вслух, мне пришла в голову смелая догадка. Если посмотреть на трифоновские произведения в целом, становится заметна одна особенность. Говоря грубо, Трифонов не очень-то уважает человеческую личность. Или, скорее, ставит под сомнение принцип свободы человеческой воли. Эта идея является причиной (или следствием) его отстраненного взгляда, его слегка депрессивной писательской интонации. Поступки, которые совершают его персонажи, чаще всего, не являются следствием волевого решения, нравственной позиции. Они совершаются как-то сами собой, втихую, в потоке общей жизни.

  Например, герой повести «Дом на набережной» становится предателем не потому, что он плохой, а просто так сложились обстоятельства. Человек, по Трифонову, плывет в потоке жизни и куда-то приплывает, а потом задним числом придумывает оправдание. Герой «Дома на набережной» позорный конформист? Да. Но если бы обстоятельства вынудили его сделать героический поступок, он бы его совершил и остался таким же конформистом. Потому что дело не в нем, а в обстоятельствах. А злодеем он станет или героем – дело исторического момента. В большей степени. Определенные свойства личности, конечно, Трифонов не отвергает, но главное – обстоятельства. То же самое мы видим в бытовушных московских повестях и в «Нетерпении».

  Очень важным с этой точки зрения моментом в романе является эпизод, где Желябов, став нелегалом, то есть как бы отрезав себе путь к отступлению, пытается вспомнить, из-за чего он стал революционером. Что, собственно, его, студента филфака, привело к такой странной жизни. Он вспоминает безнаказанные преступления барина в отношении своих крестьян, которым был свидетелем, эпизоды мрачного детства… Но мы понимаем, что это все – объяснения задним числом. Трифонов так пишет эпизод, чтобы мы догадались, что не это сделало Желябова революционером. А что тогда? – Просто так сложилось.

  В другом эпизоде Желябов смотрит на Соню Перовскую, говорящую с огнем в глазах, что первоочередной задачей партии является убийство царя, и вспоминает, что ведь еще год назад, в 1979-м, Перовская изо всех сил отстаивала платформу «Черного передела», то есть мирную пропаганду на селе, и называла отчаянных народовольцев – нечаевцами (оскорбление в революционной среде). Как произошла такая трансформация? Соня вполне бы могла привести массу объяснений, спроси мы ее. Но объяснения были бы неподлинными. Все – задним числом. Ответ прост: эта трансформация произошла никак. Или – как-то так. Сложилось. Цепочка внешних обстоятельств.

  Возвращаясь к Достоевскому, определенно можно сказать, что Федор Михайлович ни за что не принял этот трифоновский фатализм, который притворяется материализмом. Для Достоевского, как для мыслителя христианского, свобода человеческой воли имела определяющее значение. Все его герои действуют исключительно по своей упрямой воле. Это превращает их в ярких литературных персонажей. Иногда – фантастических, но всегда очень самобытных. За каждым стоит теория, за каждым стоит личное правдоискательство. Может быть, на материале народовольцев Достоевский раскрыл религиозные истоки русского «народолюбства», сформулировал бы что-то в духе веховских идей. Интуиция, что в террористы должен пойти расстрига-Алеша, дает нам возможность такого предположения. Однако все это лишь догадки.

  Напоследок теоретический момент.
  Еще одна мысль, которая не покидала меня во время прослушивания романа: КАК они могли так ошибаться?
  Дело в том, что в начале 1880-х годов народовольцами была сформулирована теория террористической борьбы. Основным ее создателем выступил Николай Морозов (Воробей). Именно тот Морозов, который просидел 20 лет в одиночной камере и создал там труд, содержащий новую хронологию мировой истории. Морозов писал, что цель политических убийств двоякая: во-первых, революционизировать общество. Простые русские люди все еще считают царя помазанником божьим и благоговеют перед высшим начальством. Цель убийств – десокрализировать престол и начальство. Показать, что они такие же люди, что убивать их, грубо говоря, можно и нужно. Вторая цель – запугать правительство и тем самым заставить его идти на уступки революционной партии: «дезорганизовать, деморализовать и принудить к удовлетворению требований». Прежде всего, остановить политические репрессии, начать конституционную реформу и так далее.

  Народовольцам не очень нравились идеи Воробья. Прежде всего, своей безнравственностью. Нельзя убивать только ради устрашения. Это, уж точно, нечаещина. Убивать можно только преступников, тех, кто заслужил. Кроме того, каждое политическое убийство и каждое покушение на императора приводили почему-то не к уступкам со стороны испуганного правительства, а ко все более широким репрессиям и ответному напору. Да и общество как-то не очень революционизировалось. Многие симпатизировали революционерам, это правда, но никому не нравилось почти военное положение, в котором оказалась Россия благодаря мятежниками: цезура, накат на культуру и образование, закручивание всех и всяческих гаек… кому от этого стало хорошо?

  И вот народовольцы решили сменить тактику. Сосредоточить все силы для одного убийства. Главного. Одно убийство решит все проблемы. Почти все террористы разделяли точку зрения, что убийство царя приведет к коренным изменениям в жизни русского общества. Что на следующий день – Россия проснется новым государством. Желябов, Перовская, Михайлов, все, были убеждены, что после извлечения замкового камня русского самодержавия, старая власть в России рассыплется и будет неминуемо передана народу. Им казалось, что убийство царя повлечет за собой созыв Учредительного собрания, представляющего пропорционально все сословия русского общества, и это собрание установит новую власть на демократических принципах…

  КАК они могли так заблуждаться?

  69

  2,4K