Рецензия на книгу

• 

  Аноним1 апреля 2025 г.

  Трагичный роман о неизменности людей и власти, о глупости, идущей рука об руку с несправедливостью и бесчестием, и об огромной любви к Собору, архитектуре и Парижу!

  "И как ненадежно это бессмертие, доверенное рукописи! А вот здание — это уже иная книга, прочная, долговечная и выносливая! Для уничтожения слова, написанного на бумаге, достаточно факела или варвара. Для разрушения слова, высеченного из камня, необходим общественный переворот или возмущение стихий. Орды варваров пронеслись над Колизеем, волны Потопа, быть может, бушевали над пирамидами.
  В XV столетии все изменится.
  Человеческая мысль находит способ увековечить себя, обещающий не только более длительное и устойчивое существование, нежели зодчество, но также и более простой и легкий. Зодчество развенчано. Каменные буквы Орфея заменяются свинцовыми буквами Гутенберга".

  Знаю, что многие не любят излишних описаний, особенно в классике — я тоже не сторонник, но то, что пишет Виктор Гюго я готова читать, даже если ничего не запомню и не смогу построить в голове всех образов. В этом романе Гюго очень много внимания уделяет Собору Парижской Богоматери (он же Нотр-Дам-де-Пари) и даже виду Парижа с высоты птичьего полета, чтобы увековечить память о Соборе, ведь остро стоял вопрос о его сносе. В 1831 году Виктор Гюго опубликовал роман, написав в примечании: «Одна из главных целей моих — вдохновить нацию любовью к нашей архитектуре». Увы, 15 апреля 2019 года собор перенес ужасный пожар, а 7 декабря 2024 года была церемония торжественного открытия уже восстановленного здания.
  
  Впрочем, не буду вас утомлять, я же не Гюго, а у вас есть интернет. Скажу лишь, что Собор в романе является настолько значимой фигурой, что его впору считать отдельным персонажем, вокруг которого рушатся судьбы, влюбляются и умирают множество виновных и невинных горемык.
  
  После романа «Человек, который смеется» я окончательно и бесповоротно влюбилась в авторский слог, в манеру Виктора Гюго преподносить сюжет и героев настолько детально и сочно, настолько красиво и изящно, что невозможно отвести взгляд, даже если некоторые описания кажутся грузными и через них приходится продираться. Проблемы, поднимаемые автором актуальны и по сей день, причем совершенно не важно, в каком веке при этом происходят события. Проглядывается печальная тенденция: люди не меняются, власть остается та же, глупость идет рука об руку с несправедливостью и бесчестием.
  
  Между «Человеком» и «Собором» есть ряд общих черт: типажи Фролло и Квазимодо напоминали мне Урсуса и Гуинплена за тем лишь исключением, что Урсус пользуется своим умом по назначению, а не растекается лужей от всяких сомнительных дамочек с козочками. По-началу и Эсмеральда напоминала мне Дею, но Дея чистый и непорочный цветочек, любящая всем сердцем достойного (почти) избранника, а Эсмеральда глупая, избалованная уличная девка, сохранявшая невинность в надежде отыскать кое-что важное и безусловно ценное, да и ту готова была по миру пустить, ведь «Феб! О, мой Феб!», тьфу ты, блин! К слову, глупость Эсмеральды — отдельная тема для обсуждения. У меня все еще горит седалище, на котором впору улететь на Марс без остановок.
  
  

  
  "— И ты мне клянешься, что не прикасался к ней?
  — К кому? — спросил Гренгуар. — К козочке?
  — Нет, к этой женщине.
  — К моей жене? Клянусь вам, нет!"

  Джали, ах, моя Джали, как же ты прекрасна! Ты и Квазимодо единственные, кому я готова отдать свое сердце, которое один из вас разорвал на части... Видимо, для того, чтобы вы могли разделить его между собой. Но вы забыли о Пакетте! Ох, бедная, бедная женщина! Неутешная мать, чье существование свелось к одиночеству в темнице... Как же мне вас жаль! То, что вы пережили ужасно! Все эти описания о безутешной матери, потерявшей свое дитя больно терзали мою душу, разрывая ее в клочья! Увы, Пакетта, в одном моменте я возжелала вашей смерти за то, что вы произнесли, но я понимаю, вы не виноваты. Так сложились обстоятельства. Бог отвернулся от вас. Бог отвернулся от всех, кому был так нужен, но покарал тех, кто этого заслуживает. Жаль лишь, что адское пламя сжигало без разбора....
  
  

  
  "Боже мой, Боже мой! Уж лучше бы ты не дарил ее мне, если хотел отнять так скоро. Разве тебе неведомо, что ребенок врастает в нашу плоть, и мать, потерявшая дитя, перестает верить в Бога?"

  Господи, как же раньше чувственно и тонко, со всем трепетом и богатством языка изъяснялись в чувствах! Как пылки были сердца влюблённых, как неистово желали они быть друг с другом (друг в друге, если речь о низменных вздохах некоторых мужчин-козлов, прости Джали, этого романа), как все их естество вопило о любви, верности и преданности! Уж лучше бы это не менялось, а люди и власть двигались вперед, разнимая союз глупости с несправедливостью и бесчестием.
  
  

  
  "Не будучи в силах избавиться от него, вечно преследуемый напевом твоей песни, видя вечно на моем молитвеннике твои пляшущие ножки, вечно ощущая ночью во сне, как твое тело касается моего, я хотел вновь увидеть тебя, дотронуться до тебя, знать, кто ты, убедиться, соответствуешь ли ты тому идеальному образу, который запечатлелся во мне, а быть может, и за тем, чтобы суровой действительностью разбить грезу. Как бы то ни было, я надеялся, что новое впечатление развеет первое, а это первое стало для меня невыносимо. Я искал тебя. Я вновь тебя увидел. О горе! Увидев тебя однажды, я хотел тебя видеть тысячу раз, я хотел тебя видеть непрестанно. И — можно ли удержаться на этом адском склоне? — я перестал принадлежать себе. Другой конец нити, которую дьявол привязал к моим крыльям, он прикрепил к твоей ножке".

  Впрочем, мое седалище горело и от общественности. Как же невыносима была их ненависть к Квазимодо лишь за его внешнее уродство, за которым никто не заметил красоту и чистоту его души... А вот первая красавица на деревне, которую любили и обожали за ее свистопляски, таким богатством похвастаться не могла, как и наличием ума, но танцевала изящно, пела волшебно, строила гримаски, чего не отнять, того не отнять.
  
  Клод Фролло, вот не совестно ли вам?! Не жмёт ли вам ваша ряса? А молитвы как поживают? Не низвергаются адским пламенем, что должно поглотить вас за ваше лицемерие и прочие неподобающие шалости, что вы посмели сотворить? На мой взгляд, ваш образ премного показателен любому, кто пожелает узреть весь ужас и порок Средневековья, достаточно лишь взглянуть на вас и проследить за вашими ночными бдениями. Позорный шут и сам Дьявол, не заслуживающий и капли сожаления, тьфу на вас!
  
  

  
  "Увы! Ко всем человеческим поступкам можно относиться двояко, за что клеймят одного, за то другого венчают лаврами".

  Ох, эта манера Виктора насмехаться над властью и обществом, ради которой я готова не спать ночами, лишь бы вновь узреть всю эту великолепную иронию и сарказм, что вырывался яростной болью из великого мыслителя! Романы Гюго впору разбирать на цитаты, способные стать частью, а то и целым, отдельного произведения, в котором все горести, страдания, пороки и бесчестие не утратят былую глубину и красоту. О, великий мастер слова! О, непревзойденный творец людских страданий! Преклоняю колено и снимаю шляпу. Вы, как всегда великолепны! Прощаю вам излишнюю, на мой скромный вкус (прошу прощения, вы правы, я не имею вкуса), многословность, в очередной раз жалея, что нам не встретиться в этой жизни за философским разговором...
  
  

  
  "Это было злоупотребление безнаказанностью рядом с злоупотреблением казнями — два вида зла, стремившихся обезвредить друг друга".

  9

  146