Рецензия на книгу
Циники
Анатолий Мариенгоф
Аноним7 марта 2025 г.Мечтатели (рецензия grave)
Хочу покаяться: я тайно посетил Москву.
Звучит так, словно я какой-то опасный преступник и в розыске или меня изо всех сил не пускали в Москву. Нет..
Просто в Москве живёт мой смуглый ангел, с которым я расстался.
Чтобы она меня не узнала, я надел причудливые брюки, в красную клеточку, синий пиджак, белый шарфик, с мечтательным узелком чуть ниже шеи, и жёлтую шляпу, цвета ромашки. И чёрные очки.
Подруга сказала, что так будет легче затеряться в Москве.
Всё так и вышло: я чуточку потерялся в Москве. Буквально.
Но потом, всё же, нашёл дом моего смуглого ангела: я стал следить за любимой. Нежно следить, как следят, быть может, ангелы-хранители, за нами.Мне сладостно было пройти по её милым следам в парке, которые она оставила на снегу.
Склонившись над ними, с изяществом аксаковского чудовища, я поместил в них, словно в венецианскую вазу — розу.
И ещё розу.. и флоксы, лилию.. орхидеи.
Шаги любимой, превратились в шаги богини весны: они словно бы шли за ней и признавались — в любви.
Мне еле-еле удалось убедить наряд полиции, что я — не сумасшедший и не наркоман, а просто влюблённый.
Но.. меня выдавала моя «московская одежда».Я осмелился зайти в кафе, вслед за любимой, куда она вошла с подругой.
Сел в укромном местечке за ними, за папоротником, и стал с наслаждением слушать голос любимой, прикрыв глаза, как при поцелуе, но со стороны наверно это смотрелось забавно: словно я целовался с чашечкой кофе.
Быть может так выглядит свидание шизофреников?
Он просто заказывает кофе, или тарт татен, и трепетно ждёт, волнуясь, как и положено на свидании. Тарт татен запаздывает.. как и все женщины. Милый..
Есть в этом что-то спиритуалистическое.. словно ты сошёл с ума от разлуки с любимой и вот так просто, словно ангел, официант приводит к тебе твою сладость, твою любимую.. не помнящую ссоры и обиды, как в раю.Любимая рассказывала подруге о прекрасном романе, который она только что прочитала: Циники, Мариенгофа.
Она сказала, мечтательно отпив глоточек кофе: это роман.. о любви.
Я тоже отпил кофе, закрыв глаза..
Она с такой нежной грустью рассказывала о романе, что я чуточку ревновал.
Кофе, потеряв стыд, словно забыв, что он — всего лишь кофе, целовал меня в засос
Мне было чуточку стыдно… в том числе и потому, что кофе — мужского рода.
Но такова Москва!Голосок любимой, словно чуточку пьяный лунатик, сам того не ведая, грациозно виляя бёдрами (очаровательно закруглённые и пышные «о» и «в», в речи моей возлюбленной), между столиками.. пришёл ко мне.
Наклонился и поцеловал меня в лоб: ах, я даже сразу не понял, что это голос любимой.. я думал, что официантка, нежно сошла с ума..
Так первая снежинка, целует носик вечернего, по детски замечтавшегося окна: отражённый в нём огонёк далёкого окна, похожего на грустную звёздочку.От наслаждения, у меня выступили слёзы на глазах и я издал лёгкий стон воспоминания.
Голос официантки склонился надо мной:- Да, кофе у нас сегодня удивительно вкусный. Вы знаток кофе. Вы.. из Питера? Вы так изящно одеты (улыбка официантки, случайно поцеловала меня в лоб, и, от нежности и робости, словно нимфа, спасающаяся от фавна, стала моей нежной мыслью о ней и улыбкой моей).
Через миг, шёпотом:
- Простите.. мы тут с девочками поспорили: вы.. гей?
Снова ко мне подлетел милый голосок смуглого ангела, всё так же, по-шагаловски-восхитительно, виляя бёдрами, но уже в воздухе, прямо над столиками (интересно, что она там пьёт с подругой?).
Закрыв глаза, я стал проваливаться в наслаждение: просто слово её — Мариенгоф, раскрылось для меня как название прекрасного и таинственного острова в тихом океане, населённого птицами и лунным светом.
Мне даже захотелось поцеловать милый голосок любимой и уйти с ним, как раньше, обнявшись: любимая за столиком, была словно бы фонарём. а её голос — нежным, янтарным светом, который освещал меня, буквально заливал меня с ног до головы, и мой столик заливал, словно я был «гвоздём вечера» в кафе, и вот-вот должен встать и прочитать стихи или.. признаться в любви.На моих плечах, руках, груди.. словно первые подснежники, стали проступать мурашки.
Всё моё тело, от избытка нежности (не то к Мариенгофу, не то к смуглому ангелу), превращалось как бы в язычок ангела, покрытого мириадами сосочков.
И этот язычок ангела, нежно ворочался в тёплой и розовой пустоте, словно бы моё тело хотело сказать: я люблю тебя, мой смуглый ангел!
Мне хотелось всеми моими мурашками на теле, словно язычком влюблённого ангела, прижаться к плечу любимой..
На миг мне показалось, что моё тело, производит сладостный голос любимой.
Я стал сначала губами, а потом и плечами, руками, ресницами, коленями, ставшими блаженно-ватными, шептать.. нежность.Голос официанта надо мной:
- Молодой человек. Простите.. вы точно кофе пьёте? Вы.. ничего своего в кафе не приносили?
В эту ночь, в гостинице, в постели, я с наслаждением читал купленный томик Мариенгофа: странички в моих руках, были словно нежным слепками шагов моего смуглого ангела..
О чём этот роман, спросите вы меня? Как и ангел, я отвечу: о любви..
Но не только.
Удивительная вещь. Я думал, что Мариенгоф — просто милый друг Есенина.
И вдруг.. ты открываешь в космических глубинах прошлого — дивную звёздочку, во многом, равную по таланту — Есенину.
Дивное чувство. Ощущаешь себя.. астрономом. С бутылочкой вина, голым, в пустой гостинице.. без телескопа.
Рыдающим над фотографией смуглого ангела.
Такие астрономы есть только.. в сумасшедшем доме, или, прости господи, в каком-нибудь Урюпинске.
Словно одной силой тоски по любимой, голый и чуточку пьяный, в постели, я открыл в небе — звезду!Сюжет романа прост, как сон на заре: он — любит её, она — любит его и.. другого, и, одновременно — никого не любит, потому что душа изранена пустотой и временем, и замерла, как лунатик за миг до пробуждения — у карниза жизни.
Чем-то похоже на Мечтателей Бертолуччи, но в декорациях Серебряного века и ласкового ада послереволюционного лихолетья.
И всё было бы почти банально.. если бы не нюансы, напоминающие таинственную тёмную материю, из которой состоит вселенная на 85% — это вещество мерцает и между звёздами и между влюблёнными в ссоре и в ласках на жаркой постели..
Кадр из фильма Бертолуччи - Мечтатели.Не нужно быть литературоведом, чтобы заметить, что в образе брат гг — Сергея, Мариенгоф отчасти вывел Есенина, с которым.. изменяла жена гг.
Кто читал «Чёрного человека» Есенина, тот с грустью улыбнётся строчкам романа:У Сергея, весёлые синие глаза и по ребячьи оттопыренные уши. Того и гляди, он по птичьи взмахнёт ими, и голова с синими глазами, полетит.
А вот как это было в поэме Есенина:
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.Мариенгоф, на самом деле, написал своего «Чёрного человека».
Чёрный ангел революции — сел на кровать влюблённых. России.Роман написан в стиле имажинизма, для которого главное было — образ.
Раскрытие красоты и ужаса мира — через образ.
Я даже думаю, имажинизм, со всей своей ограниченностью, трюкачеством, ведущему к солипсизму восприятия, был задуман лишь для одного: для романа Мариенгофа.
Это не плохо, и по своему даже мило, если данный роман, большинство будет читать как туристы чтения, улыбаясь и дивясь его причудливой образности, как дети — в цирке.
И всё же, в чтении, как и в любви, дружбе. вдохновении — лучше быть лунатиком, правда?
Именно тогда открывается вся полыхающая красота и боль — текста, и самые страницы романа, похожи на бинты, на израненном теле ангела.Можно мило улыбнуться прелестному образу на рынке: Владимир и Ольга, выбирают что-то.
Ужасный мороз. Он словно тоже что-то выбирает, и.. пробует голову Володи, словно арбуз, сжимая её — с хрустом, проверяя спелость.
Чудесно и мило, правда? Турист чтения, просто улыбнётся из автобуса, фотоаппарат тоже чеширски улыбнётся ласковой фотовспышкой, и автобус поедет дальше.
На самом деле, на протяжении всего романа выстраивается некий мрачноватый парад планет одного и того же образа: потери головы.
И от любви.. и от жизни: это и голова Иоанна Крестителя, и сломанные головки спичек, и цветы в букете, похожих на голубков без головы..
Разумеется, мы видим здесь тайный апокалипсис жизни, любви и связь времён: голубь без головы — это фактически усекновение головы Духа святого, т.е. распятие Христа, ещё до креста.
Распятие Любви и самых основ жизни, вне любви.
Андрее-платоновский образ, на самом деле.Или вот, совершенно очаровательный образ:
Звёзды будто вымыты хорошим душистым мылом и насухо вытерты мохнатым полотенцем.Ну мило же, правда? Мы улыбаемся этому образу, быть может, прячем фотографию-цитату в кармашек.. и не подозреваем, как это часто бывает в жизни, что улыбались — аду.
Это полотенце появится в самом конце романа — в крови.
И уже ничем не отмоешь боль утраты любимого человека, чья душа и твоя тоска бесприютная, отныне и навек — затеряны в звёздах.
Это словно.. пилатово полотенце.
Все мы знаем ужасный и сильный образ из Евангелия - «умыть руки». Мариенгоф словно бы показал его обратно-лунную сторону: полотенце Пилата.Наш герой — Владимир, это грустная литературная реинкарнация пушкинского маленького человека из Медного всадника: вместо наводнения — тёмный прилив вод ужаса революции.
О, лунатики чтения, вы же.. догадались об этом, ещё до того, как ближе к концу романа, Володя, с разбитым сердцем, грустил, сидя возле памятника Пушкина?
Помимо образа Евгения, из Медного всадника, Володя воплощает в себе и трагический образ — Ленского (потому героиню и зовут — Ольга).
И дуэль, в безумном 20-м веке, весьма отличается от благородных дуэлей пушкинских времён.
Это дуэль — с собой, и с онегинской пустотой эпохи.
Всё равно что стреляться из пистолета.. с целой дивизией, с пушками, нацеленными на тебя.
Но так ведь бывает часто.. в любви, Правда? Когда ты один — против идиотского и кровожадного Рока, разлучающего тебя с любимой.По своему, это даже мило — от мук любви, желать покончить с собой, или.. что уже не так мило: выстрелить в себя так, незаметненько, либерально, что останешься жив, но убьёшь в себе — красоту души.
За такое, жизнь — мстит.
Её раненое и мёртвое вещество, словно призрак, сквозит сквозь рушащиеся и чеширски улыбающиеся декорации жизни.
Бунин, Газданов, ошибались, называя брезгливо Мариенгофа — сверх-негодяем и любителем уборных.
Просто в образах низменного мира — хтонического: моча, кал, кровь, трупы (образы, надо сказать, без подробностей и смакования — вполне благородные образы ада), или даже, как образ гибели души — разочарованность Владимира в России и в жизни, боге, невозможность уже увидеть в Пушкине — прекрасное и вечное, проступает Ангел смерти, и как полагается ангелу — он является в шелесте сияния красоты.На самом деле, дивные образы Мариенгофа, милым циркачеством коих, испещрён роман, являются лишь трагическим порывом души гибнущей — заштопать рушащееся и воняющее тёмное вещество мира и души — красотой и цветами обречённого вдохновения.
ГГ. говорит, с изяществом русского Гамлета, словно бы сжимая в муке любви, свой череп:
Чем ближе подхожу в вечности, тем игривее становятся мои мысли..К вечности, можно подойти и с чёрного входа: со стороны — ада.
Так, приближаясь к чёрной дыре, на сверкающем горизонте событий, жизнь и душа, самое время, — распадаются, причудливо искривляются и даже вытягиваются, как тени самих себя, смешиваются.
По сути, Мариенгоф на 10 лет опередил роман Сартра — Тошнота.
Душа героя Циников, словно бы застряла в лимбе времени: душа оступается в прошлое, находя в былых веках — красоту и уют, как озябшая душа верующего — в храме.
Настоящее для нашего героя — утраченное небо. Пушкин, Достоевский, Гоголь, да и, в общем — любимая, для него, словно гаснущие звёздочки в глубине космоса.
ГГ, любит, и сильно любит. Но его любовь — больна (простите за тавтологию: всякая любовь, чуточку больна) но она словно бы соскользнула в центростремительную силу, в глубь души, сквозь душу — в прошлое, теряя и себя и любимую и ощущение реальности.Фактически, мы наблюдаем редчайшую форму шизофрении времени, вызванную триггером ада революции и гибели настоящего.
Читатель видит не привычное ему препарирование души, как у Чехова, а — препарирование времени, кровотечение времени, словно время — живое существо, или.. память умершего бога: бог умер, а память его ещё жива и человек в ней — жив. Почти.
В этом плане, конечно, роман — предельно новаторский, и в этом его тайное очарование.
Разумеется, — для лунатиков чтения. Туристы чтения — едут на автобусе с весёлыми фотовспышками.
Читая рецензии на Циников, поражаешься, насколько упала культура чтения.
Или она всегда была неким подлинным аристократизмом души, и к искусству, как к храму, относилось не так уж и много людей, всегда?
По пальцам лапки тапира, можно пересчитать хорошие рецензии на Циников. Из 200, к слову, рецензий.В романе — смешиваются времена, пространства, как в конце времён.
Снова распинается Христос — любовь.
Мир летит к чертям. Почему? Люди — циники? Или жизнь — цинична, самые основы истины мира, морали, человечности — циничны и.. безбожны?
А значит жить истинами этого мира и человечностью — высший цинизм. Значит присягнуть на верность — чудовищности, от века, распинающей и бога и любовь.
Что самое трагичное во всём это, герои романа, понимают это, что быть просто человеком в этом мире, жить моралью или без морали — равно, цинично и преступно, что нужно стать — сплошной любовью, сплошной душой..
Но герои словно бы слишком поздно это понимают: слишком они доверились — чудовищу.Да, читать этот дивный и экзистенциальный роман, как простой турист чтения — эстетическое преступление.
В нём образы и события, мерцают, словно раненые ангелы-мотыльки, у гаснущего в конце времён, фонаря Земли: красота звёзд, соседствует с главой из одной строки: Белые взяли Саратов..
Красота спящей женщины, соседствует с Босховским адом «рыночка», или крестьянки, съевшей от голода — ребёночка.
Всё повторяется в этом безумном мире, словно бы загнанном у тупик, и потому не развивающимся: так мышонок, загнанный в угол, делает одни и те же неполные круги.Образы Христа, Адама и Евы — вновь повторяются на спиральном витке, но.. умалённые, поруганные.
Древо жизни — стало простым грушевым столиком, на котором лежат конфеты с пьяной вишней, и.. с яблочной пастилой, которую так любит Владимир.
А древний Змий? Мариенгоф словно бы пишет апокриф, мистерию, в духе Байрона: Ева.. не искушается Змием, но — продаётся ему.
Змий — это одна продажная душонка. Вы таких знаете и по политикам и не только: они любят менять мнения, совесть, как кожу: чтобы остаться на плаву и жить сыто: они переобуваются на лету, с изяществом, не снившемся индийским йогам.По сути, мы видим в романе — ад, похлеще чем у Босха: тут все, чуточку — змеи, и все меняют кожу отношений, любви, верности, сердца.
Человек в романе, лишь один — это любовь, словно маленький ребёнок, она дрожит, затерянная среди прелестных и не очень — чудовищ.
По своему милый образ в романе: Ольга так доверяет Владимиру, что.. доверяет ему смазать вазелином — кончик клизмы: у неё — запор (запор словно не у неё одной, а у эпохи).Джейн Остин, может и упала бы в обморок, от такого доверия.
Но давайте честно: это всё та же любовь, устранение греховной стены, между душой и телом, между Я и Ты.
Клистирная кишка… боже, вот во что выродился гордый и мудрый Змий Ветхого завета!?
На этом месте, мне стоило бы развить эту любопытную мысль, но, боюсь, она будет предельно экзистенциальна: 21 +, и меня могут забросать яблоками.
Но в литературном кружке Байрона, эту мои рассуждения оценили бы и даже угостили бы яблочным пирогом.
А кем стал Онегин? Скучающим и апокалиптическим франтом, посетившим Россию — революцию.Некоторые читатели, быть может, захотят осудить Ольгу, за её ветреность, внутреннюю пустоту..
Я, с детства — адвокат женщин. Хочется её защитить.
Внимательный читатель заметит, что Ольга, к концу романа, тихо превращается… в озябшую душу главного героя — Владимира, в раненого ангела, у которого оборвали крылья.
Ольга превращается.. в экзистенциальную Татьяну, которую выдали замуж за.. медведя, из сна пушкинской героини, т.е. — за ужас наступающего косматого и апокалиптического 20-го века.
По своему, очень даже уютного.. если быть циником и предать слишком многое в себе.Забавный эпизод в романе, когда замёрзший Володя, надевает панталоны Ольги, под брюки..
На самом деле, мы видим здесь прелестный, метафизический до предела, образ, во многом —мотыльковый: сращивание в аду — души мужчины и женщины.
Может так выглядит быт в аду? Твоя любимая кушает конфеты, словно запретный шоколадный плод, лёжа на диване, и просит тебя.. рассказать в подробностях, о прелестях твоей любовницы.
Просит без ревности.. Потому что скучно и интересно (Ольга — эдакий грустный и маленький анти-фауст, революция — циничный и улыбчивый Мефистофель).Спрашивается: почему Ольге, стало мало Володи?
А почему женщине становится мало.. себя, мира? Неба… иногда.
А почему Володя, переживая муку любви и измены, безумно любя Ольгу.. находит утешение у случайной женщины?
В пространстве романа, разумеется, это почти прустовский оступ души — в прошлое. Это даже не месть и не сладострастие. Ибо изменил он почти случайно — фактически, с крестьянкой, с «былой Русью», с распятой Русью.Может потому Ольге стало мало Володи, что.. в этой безумной и глупой жизни, мало — просто сильно и красиво любить?
А нужно всё своё существо обратить - в любовь?
Володя — первый, изменил себе: стране, Пушкину, настоящему.
А женщине, как и любви, нужно прочное основание в мире, даже если отношения обречены, но в душе любимого, женщина чувствует вечную опору себе и свет о себе, то она… как сказал бы Достоевский о Христе и истине: если бы мне доказали, что Христос, вне истины, я бы предпочёл остаться с Христом, чем с такой истиной.
Впрочем, это уже квантовая механика любви..
Но к ней, рано или поздно, приходит каждый.Страшный образ пришёл на сердце (если бы ставил Циников в театре, то использовал бы этот образ).
Вот, свершается второе Пришествие.
Все трепетно ждут появление Христа, в громе и молнии.
Ждут праведного суда над грешниками и теми.. на кого мы… ненавидим. Мы ждём суда над лживыми законами мира.
Но происходит нечто безумное: в толпе появляется Христос. В потёртой и грязной одежде.
Он кроток и немощен, хромает даже. У него на лице — большая ссадина, не очень эстетичная.
К его ноге, робко ласкается рыжая, как осень, дворняжка.
Люди расступаются перед ним. Недоумевают. Гробовая тишина.
И тут.. в Христа летит камень. Книга.. ещё что то. Его начинают унижать, выкрикивать оскорбления. И.. наконец, толпа начинает его бить. рвать.Сразу становится ясно: рая — больше нет. Спасения — нет, и вечной и сытой жизни в раю — не будет, как и суда над нечестивцами и мерзавцами.
Много ли останется.. с Таким Христом?
А люди? Добрые и благочестивые люди.. так жаждущие тарантиновского «хеппи энда» в конце времён?
Цинично? Нет. Это жизнь. Я бы остался с Таким Христом, и рыжей собачкой, перепуганной и дрожащей у его ног.
Хоть и не верю в него, но именно с Таким Христом, я бы остался. Как и с любовью к моему смуглому ангелу. До конца.
Это одна из пронзительнейших и тайных ноток в романе: в мире полыхают исполинские, как ангелы в конце времён, события, крылья событий, заслоняют солнце и века..
Но, боже мой.. всё это, весь этот глупый мир, не стоит и слезинки любимой женщины.
Всё в мире, такая чепуха, по сравнению с любовью..352,2K- Да, кофе у нас сегодня удивительно вкусный. Вы знаток кофе. Вы.. из Питера? Вы так изящно одеты (улыбка официантки, случайно поцеловала меня в лоб, и, от нежности и робости, словно нимфа, спасающаяся от фавна, стала моей нежной мыслью о ней и улыбкой моей).
