Рецензия на книгу

• 

  Аноним6 мая 2015 г.

  Если завести речь об авторских жанровых номинациях, то первыми, конечно, всплывут Пушкин с его романом в стихах и Гоголь с поэмой в прозе. Это примеры и первичные, и наиболее удачные в рамках обозначенных авторами разновидностей; тесная связь творческой задачи с индивидуальностью выражения ведёт к «одноразовости» подобных маркировок, и бывает трудно уже разобрать, что чем определяется – жанр произведением или произведение жанром. И это при том, что классики не так уж соригинальничали, всего лишь нарушив родолитературную принадлежность текста, по сравнению с современными авторами, лихо скрещивающими сферу письменного слова с визуальной, музыкальной, компьютерной, не чурающимися смешенья языков и самого невообразимого контрапункта: на рубеже XX–XXI веков в русской литературе можно встретить и роман-наваждение (Л. Леонов), и оперу в трёх действиях (Д. Быков), и микророман (Ю. Дружников), и виньетки (А. Жолковский), и филологический триллер (М. Елиферова). На фоне такого роскошества роман-идиллия, озаглавленный блоковской строкой, выглядит столь невинно и успокаивающе-старомодно, что никто не замечает оксюморон, две вещи несовместные. Дело даже не в том, что идиллия по определению – малая поэтическая форма, а роман – большая эпическая; содержание идиллии – покой, тишина, умиротворённость, роман же многолинейно и многоголосно изображает человека в сложных жизненных взаимодействиях (отсюда и разница в объёмах). Впрочем, теоретики литературы указывают на кризис крупных форм, и хотя увесистость тома А. Чудакова вкупе с авторитетом уважаемого литературоведа как будто выступают гарантом против «измельчания», они же заставляют взяться за книгу с мыслью о возможном тонком троллинге: перед нами либо не идиллия, либо не роман.
  Начнём с более простого: в том, что «Ступени» не роман, со мной бы согласились не один и не два рецензента даже из тех, кому книга понравилась. Очевидно прежде всего, что здесь отсутствует сквозная событийная нить. На этом обстоятельстве как таковом, разумеется, обвинение не построишь; отрывочность, фрагментарность вполне могут служить сюжетообразующими факторами, однако в данном конкретном случае они не выступают условием игры, а придают тексту явное сходство с неотредактированными мемуарами, и будь изначальная установка именно такой, дело бы существенно упростилось. Читателю не пришлось бы днём с огнём разыскивать в тексте технику художественного анализа отношений человека и среды, а автору – метаться между перволичным и третьеличным повествованием. Употребляя выражение «жизнь как роман», имеют в виду, на мой взгляд, нечто совершенно противоположное подшитым в твёрдую обложку «настриженным кускам быта». Роман (биографический или нет), в моём классическом ретроградном понимании – это прежде всего герой, а как раз героев у нас сейчас ещё меньше, чем историй. Вот и опять безгеройная книга – «жизнь эпохи» в этом качестве меня не устраивает, а дед… он остался мне чужим. Такие же симптомы «кризиса жанра», как «открытость и незавершённость», стирание границ между фиктивностью и документальностью, слияние автора вместе с персонажами в аморфную многофигурную композицию – увы, представлены в тексте со всей возможной полнотой.
  Вторую часть жанровой номинации большинство рецензентов, как видно, приняли за чистую монету, называя книгу светлой и доброй. Позвольте, что же это за идиллия, когда один (и даже далеко не один) спился, другой повесился, третью упекли в психушку за то, что с детьми с горки каталась. Пусть и достойна восхищения способность семьи поставить натуральное хозяйство, но ведь за ней – полная необеспеченность самыми элементарными вещами, сводящая жизнь к устройству быта, а постижение мира – к скопидомному запоминанию сведений, которые при лучшем положении вещей были бы не нужны. В контексте описанного в книге времени и политического строя «идилличность», на мой взгляд, можно воспринимать только иронически. Но и в эти десятилетия истории страны жившие в ней люди не делились строго на диссидентов и коммунистов, и безусловная ненависть ко всему советскому так ли уж отличается от ярого отрицания всего царского? А как же, между прочим, затверженный в школе монолог Чацкого с его «Что старее, то хуже»?
  Я устала от этой книги, как от случайного попутчика в электричке, которому хотелось поговорить (да не просто так, а идеологически направленно), а мне – подумать о своём, но из вежливости к пожилому человеку я слушала, кивала, понимая, что разговор никому не приносит удовлетворения, что и притираться к друг другу нет смысла, через пару часов расстанемся и больше не встретимся. С той разницей, что «Ступени» отняли у меня не пару, а много часов, оставив впечатление довольно высокомерного собеседника, который не преминет подчеркнуть при всяком удобном случае собственную образованность, знакомство с известными людьми и единственно верное мнение, используя для этого как правдоподобные факты, так и откровенные байки, а то и сюжет испанской сказки, ничтоже сумняшеся приложенный к истории рода Строгановых. Что любопытно: оголодав вконец по роману, я решила пересмотреть «Унесённых ветром» – тоже, между прочим, книга-лауреат литературной премии на историческом материале. И оказалось вдруг, что ситуация в ней на «Ступени» очень похожа. Старый мир, сметённый революцией, прекрасный, гармоничный, культурный, галантный, который безумно жаль. Но пафос совсем другой: вместо «и все они умерли» (помните, Антону тяжело было смотреть фильмы с умершими актёрами? Что за глупость. Я смотрела на экран и думала, какое чудо, что плёнка сохранила облик этой красавицы, её голос, движения…) – «завтра будет новый день». «Ступени» я оставляю во вчерашнем.

  22

  169