Рецензия на книгу

• 

  Аноним30 апреля 2015 г.

  "История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она – следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление" (М. Ю. Лермонтов)

  Около двух тысяч страниц назад я думала, что «Жизнь Клима Самгина» – это что-то вроде «Войны и мира» или «Тихого Дона». Ну, потому что четыре тома и потому что на основе исторических событий. Как бы не так. Почему-то меня не смутило даже то, что на обложке было написано «повесть», а не ожидаемое «роман-эпопея». И объем меня не пугал, читала же я «Войну и мир» и «Тихий Дон», ничего сложного и тяжелого там нет, читай и радуйся.

  Оказалось, что Горький – это совсем другое. Как делает Толстой: у нас есть тома, части и главы, несколько глав складываются в эпизод, от эпизода к эпизоду мы переносимся с места на место, от одного героя к другому, узнаем их характер, их отношения с другими персонажами – ну, вы поняли. В итоге получается такая, что ли, карта пространства, в разных частях которой живут себе герои и у них что-то происходит. Красота, короче.

  Горький по каким-то причинам, к сожалению, так писать не хочет. Берет он Клима Самгина – и прям от самого рождения до (как планировалось, видимо, не успел немного дописать) смерти за ним следует. Куда Клим – туда и мы. За пределы его сознания нас не выпускают, как и за пределы его физического нахождения в пространстве. Видимо, поэтому Клим часто куда-то ездит, иногда без явной на то причины: надо же показать события и в столицах, и в провинции, и заграница даже есть.

  Горький не жалеет читателя и вообще мало о нем заботится. Часто трудно вспомнить, в каком городе мы сейчас находимся, если специально это не отмечать для себя: явно отличаются лишь Москва и Петербург, особенно когда Самгин еще молодой приезжает туда, а так всё сливается в просто-какой-то-город. Был момент, когда я думала, что Самгин в своих пенатах, а потом внезапно оказалось, что он в Москве. Мешает, что и родной город Самгина, и город, где он живет под крылом у Марины Зотовой, прямо не называется, так было бы проще воспринимать события. Кажется, кроме Москвы и Питера прямо называются только финский тогда Выборг и Нижний Новгород с его ярмаркой, вот тут хоть образ вполне себе вырисовывается.

  Кроме неопределенного места действия, часто раздражает то, что непонятно, сколько героям лет (про Клима один раз в третьем томе явно говорится, что, мол, ему 35, и вроде всё) или в каком году происходит действие. Нет, конечно, когда начинается большая история, то по событиям легко понять (или нагуглить, если не знал), когда точно это происходит, там и революции 1905 года и февральская 1917 года, и Ходынка, и Кровавое воскресенье, и убийства министров, и смерть Льва Толстого, и Русско-японская война, и Первая мировая. А вот до подобных событий, в спокойные времена, я мучилась от неопределенности, что это, восьмидесятые, девяностые, где мы вообще? Я не так сильна в истории, чтобы по теме споров определить год. Помогали лишь какие-то подсказки вроде обсуждения литературных произведений. Читают «Тени» Брюсова? Ура! Гуглим – они написаны в 1895 году, значит, мы уже где-то после. Вообще, там много обсуждается литературных произведений, и наших, и не наших, вроде «Слепых» Метерлинка, эти моменты очень интересны, потому что можно почувствовать, как тогда воспринимали те или иные книги. Особенно забавно, что Горький как писатель тоже часто упоминается.

  
  Наливая чай, Дмитрий говорил:
  — Видел я в Художественном «На дне», — там тоже Туробоев, только поглупее. А пьеса — не понравилась мне, ничего в ней нет, одни слова. Фельетон на тему о гуманизме. И — удивительно не ко времени этот гуманизм, взогретый до анархизма! Вообще — плохая химия.

  Но самое неприятное, что меня угнетало, это то, что повествование представляет собой один большой кирпич. Первый том еще разделен на главы (правда, очень большие), а в остальных трех текст идет сплошняком, без перерывов. Даже границы томов не очень чувствуются, особенно между второй книгой и третьей. В конце третьей Клим хоть за границу уезжает, какая-никакая, а смена действия. Из-за этой особенности романа читателю невероятно тяжело: нет ощущения границы эпизодов, нет ощущения логически завершенных сцен, ну и просто тяжело найти, где ты остановился, если закладка потерялась. Понятно, что в реальной жизни человека всё идет как раз так, одним потоком, без четких границ, и у нас тут описание отдельно взятой целой жизни, но, пожалуй, для меня подобный сплошной поток – теперь угнетающий литературный прием номер один.

  Повествование для меня разделилось на два пласта: история лично Клима и история предреволюционной России. Главный герой Клим Иванович Самгин человек не самый приятный и ничем особенно не примечательный. Такой среднестатистический представитель своего класса с характером, который сложно назвать привлекательным. С детства привыкший, что к нему относятся как к вундеркинду, особенному ребенку, подающему большие надежды, Клим живет в уверенности, что он лучше и умнее других и так с этой мыслью и срастается, особенно не меняясь. Напоминает о псевдоисключительности Клима Горький часто, подчеркивая зависть героя к тем людям, которые способны красиво высказать мысль, да и просто ко всем, у кого есть сформировавшееся мировоззрение:
  

  
  «В этот час мысли Клима Самгина летели необычно быстро, капризно, даже как будто бессвязно, от каждой оставалось и укреплялось сознание, что Клим Иванович Самгин значительно оригинальнее и умнее многих людей, в их числе и авторов сборника «Вехи»;
  «Так же равнодушно он подумал о том, что, если б он решил занять себя литературным трудом, он писал бы о тихом торжестве злой скуки жизни не хуже Чехова и, конечно, более остро, чем Леонид Андреев»;
  «Иногда Самгину казалось, что Леонид Андреев досказывает до конца некоторые его мысли, огрубляя, упрощая их, и что этот писатель грубит иронически, мстительно. Самгин особенно расстроился, прочитав «Мысль», – в этом рассказе он усмотрел уже неприкрыто враждебное отношение автора к разуму и с огорчением подумал, что вот и Андреев, так же как Томилин, опередил его».

  Сам Клим чаще заимствует чужие идеи, бережно запоминая и складывая себе на полочки понравившиеся фразы, и в итоге он не находит себе четкого места среди политических лагерей того времени. Когда его прямо спрашивают, с кем же он, Клим уходит от ответа, отделываясь общими фразами.

  Других людей он не любит, не понимает, и они ему, по большому счету, не нужны, разве что женщины для удовлетворения инстинктов (а женщин тут много, Клим меняет их одну на другую и вообще этой теме уделяется много внимания; кажется, что таких откровенных сцен в русской классике я раньше не встречала). А людей вокруг Клима полно, и самое неприятное, что они всё время одни и те же, что, куда бы тот ни поехал, всё равно встретит кого-то знакомого. Создается ощущение, что действие происходит в небольшом городке и что Клим переезжает с одной улицы на другую. Такие «случайные» встречи сначала кажутся неправдоподобными, потом привыкаешь и перестаешь обращать на это внимание, хотя в конце четвертого тома внезапное появление в романе Аркадия Спивака показалось мне совсем уж чудесным и неоправданным. Другие персонажи очень разные, но не всегда ярко прописанные, в них начинаешь путаться, с трудом вспоминая, кто же это и как он был связан с действием в предыдущих своих появлениях. Мешает еще и то, что всех мы видим только глазами Клима, а он старается в каждом найти что-то плохое. Добило меня известие о смерти Любимовой-Истоминой, которое было обставлено так, как будто это близкая Климу женщина, но такой фамилии никто раньше не носил. Помогли только скудные комментарии в конце книги, на которые я случайно наткнулась, где было сказано, что имеется в виду Никонова. Понятно, что роман не закончен, но уж фамилии-то можно было как-то упорядочить.

  Все, что касается истории, это, наверное, главное, ради чего стоит читать этот роман. Много описаний (самое страшное для меня – Ходынка, с телегами, на которых везут трупы) и очень много разговоров. Разговоры – это процентов восемьдесят, наверное, от всего повествования, и, наверное, никак иначе историю России и не изобразить, мы больше разговариваем, чем делаем. Так что для интересующихся историей общественной мысли с 1880-х до 1917-го это, безусловно, маст-рид. Роман позволяет хорошо почувстовать атмосферу времени, и это было бы очень хорошо и здорово, если бы было написано в более дружелюбной к читателю форме.

  10

  211