Рецензия на книгу

• 

  Аноним28 января 2025 г.

  Сельская аптека и другие неприятности

  Завершить подборку рецензий о врачах хочется рассказом Николая Успенского "Сельская аптека". Тут врач, вернее, фельдшер, предстаёт в ином виде, чем в произведениях Булгакова и Вересаева: это весьма отрицательный персонаж, не спешащий на помощь ближним, назначающий странные лекарства и предпочитающий лечить кровопусканием и пиявками.

  
  

  — Скрофулезис, – произнес фельдшер, – гипертрофия… поверни-ка сюда: cortex наросло…
  Фельдшер выпустил изо рта дым.
  — А отчего, родимый, эти ухабы-то?
  — Это Fossa nauicularis… Да ты тут ничего не понимаешь: что ты спрашиваешь.
  Фельдшер обратился к другому больному; но его баба спрашивала:
  — А ворковская ворожея, Андрей Егорыч, не так эту болезнь называла.
  — Ты что?
  — Дедушка ногу расшиб, – начал мальчик, вылезая из толпы и вытаскивая за собою большую шапку, – в лесу березой… дюжо схватило…
  — Скажи, чтобы он лошадь прислал сюда; а так я не пойду. – Ты, бабка, опять пришла?
  — Вот грудь у меня, желанный… промежду сердца-то и…
  — Я сказал тебе: tuberculosis!болезнь неизлечимая.
  — Помоги, кормилец! – задыхаясь и держась за грудь, промолвила старуха.
  — Ты трефоль пила?
  — Я пила тряхволи.
  — Ну, когда-нибудь банки поставлю, – сказал фельдшер и отнесся к солдатам. Старуха уныло пошла в дверь; ее кашель глухо раздавался за порогом…

  Явилась помещица.
  — Вы, кажется, Андрея браните здесь? – сказала она, садясь за стол.
  — Заметить надобно, Анна Ивановна.
  — Нет, Лука Лукич, я всегда готова оправдать Андрея; он, право, услужливый такой. Нынче весной со мной дней пять мучился…
  — Нездоровы были? – спросил доктор.
  — Полнокровием страдали, – ответил фельдшер.
  — Врешь, воспалением, – перебил помещик.
  — Я не знаю, – заговорила помещица, – но мне кажется, что полнокровие причиной: душило меня… Сначала он мне поставил банки, потом сорок пиявок – не унялось! потом кровь пустил – опять сорок пиявок, опять банки.
  — Легче стало? – спросил доктор.
  — Гораздо легче!
  Помещица тихонько подозвала к себе горничную и шепотом дала ей приказание, чтобы фельдшеру дали обед в кухне. Горничная, сделав фельдшеру мину, повела его за собой.
  — Много легче! – продолжала помещица.
  — Но кровопускание вредно, Анна Ивановна.
  — Знаю, Лука Лукич… Нынешние медики не одобряют кровопускания; но я не боюсь: у меня кровь не истощится… Заметьте, как только я отворю кровь, сейчас чувствую невыносимый аппетит; стало быть, когда я поем, у меня потеря крови вознаградится, – не так ли?

  То ли автор показывает весьма неумелого специалиста, то ли изображает неразвитую медицину прошлых веков (судя по тексту, речь идет о временах до отмены крепостного права). Читая рассказ, я не могла понять, использует ли автор сарказм, преувеличивая глупость происходящего, или это действительно реалистичное описание прошлого, выглядящее столь безрадостно из нашего времени.

  В произведении "Грушка" тоже используется такой же непонятый и неприятный мне прием - герой рассказывает о каких-то своих нелепых похождениях, совершенно не смешных, но, видимо, тут как раз ирония в духе Гоголя.

  
  На другой день иду опять. Гляжу – сверху из окна вылетает записочка, порхает по воздуху. Мигом схватил я ее, бегу в ресторацию, потребовал пару чаю и читаю. Пишет, стало быть: «Душанчик… ангел мой (девка горячая была). Ежели бы вы знали, как теперича у меня стремление к вам… от души всего сердца пылаю к вам девушка Аграфена… Сладострастию же моему, говорит, не имею границ – ибо свидание наше в Гречихином переулке должно беспременно быть завтра в 9 часов ночи: всячески ожидаю вашего согласия…»

  Последний прочитанный мною рассказ Николая Успенского - "Старуха" - понравился мне больше других, здесь драма чистой воды, без примеси юмора. Небольшая зарисовка, словно набросок без начала и логичного конца, о трудной жизни крестьян. Причем трудности героя начались из-за неудачной женитьбы, продолжились из-за пьянства и закончились отправкой в солдаты.

  
  живу в чужой семье, кормилец, с своей невесткой; бедность…
  — В чужой семье?
  — В чужой, родимый, – жалобно произнесла старуха.
  — Отчего так?
  — Да двух сыновей отдали в солдаты, касатик мой; старик помер, невестка вышла за другого, – осталась я одна; меня и перевели в их семью. Колочусь теперь с малыми ребятенками. Просилась было на птичный двор, – приказчик не позволяет, говорит: без тебя птичницы есть.
  — Гм… А за что, примерно, сыновей отдали?
  — Да кто знает, кормилец… отдали – и все тут. Одного, младшего-то, полагать надо, отдали за дело; а другого – как есть ни за што, так-таки ни за што, родимый мой.
  — Ну, верно, качества какие-нибудь строил?.. За какое дело младшего отдали?
  — Вишь… как бы тебе сказать… да если бы старшего не отдали, и младший не пошел бы.
  — Каким же манером?
  — Да так, касатик.
  — Ну, за что старшего отдали? — Я тебе баяла, желанный мой, что ни за што, вот как есть ни за што: диви б мужик был плохой, а то работящий мужик-то; бывало, чего-чего он… – на все горазд: и плотничал и того… санки ли сделать, другое ли что… Без него мы были как без рук. Опосля он бросил все, ничем не стал займаться, это перед солдатчиною-то: ходит как помешанный; а то пропадает, уйдет куда ни на есть, неделю целую не показывается домой, – да что я? больше недели; вот словно чуял… вестимо, не перед добром…

  Подводя итог, не могу советовать творчество Николая Успенского - то ли я не с тех рассказов начала знакомство, то ли это просто чуждый мне автор.
  

  72

  406