Рецензия на книгу
Франкенштейн
Мэри Шелли
Аноним13 декабря 2024 г.Красавица и чудовища (статья)
Все слышали эту прелестную легенду, как летом 1816 г, на вилле Байрона, совсем ещё юная Мэри Шелли, на спор, соревнуясь в страшных историях с гениальными поэтами, напрочь затмила их, написав своего Франкенштейна.
На самом деле, всё было не совсем так и более интересно, таинственно, чем принято думать.
Кроме того, здесь сокрыта тайна, о которой Мэри, намеренно умолчала в своём предисловии к роману (1831).
Собственно, из этого предисловия все мы и знаем о той «литературной ночи».
А начиналось всё и правда, как легенда и страничка готического романа: в далёкой Индонезии, произошло извержение вулкана Тамбора.
Наступил малый ледниковый период, реки замерзали даже летом: летом катались на коньках.
Погибло от извержения вулкана, около 100 000 человек, и то, по приблизительным подсчётам.
Огромное облако пепла, затмило небо, словно чудовищная планета, приблизившаяся к земле, изменив климат: грозы и туманы дождей, росли из-под земли, как воскресшие, древние чудовища.Компания молодых людей заперлась на вилле Диодати, скучая: Байрон, его врач Полидори, Перси Шелли и его невеста — Мэри, с грудным ребёнком на руках.
Первое распространённое заблуждение, связанное с этой легендой: Мэри не писала свою повесть за одну ночь.
Лишь отрывок, словно сердце без тела, бьющееся на ладонях листка.
Перси Шелли уговорил Мэри дописать повесть и развить сюжет.
По одной версии, Мэри писала свой роман 9 месяцев — срок вынашивания ребёнка.
По другой — чуточку больше: 17 месяцев (столько вынашивают детей касатки в ледяных глубинах океана. Впрочем, не так давно одна китаянка также вынашивала ребёнка 17 месяцев). За это время, Мэри успела даже родить ещё одного ребёнка: девочку. Она дописывала роман, вскармливая молоком своего ребёнка.
Верхний ряд: Байрон, Полидори, Мэри и Перси Шелли. Внизу - вилла Диодати.Как Франкенштейн был создан из частей разных тел, так и кусочки романа за это время, составлялись из различных трагедий Мэри, образуя нечто чудовищное.. и гармоничное.
1816 г. вообще стал судьбоносным для Мэри: в этот год, в январе, родился её сын — Уильям.
В этот же год,осенью, покончила с собой, сестрёнка Мэри — Фанни (удивительной трагической судьбы, девушка, настоящая Золушка в семье Годвин, и печально, что о ней никто ничего не знает. В своём романе «Бремя страстей человеческих, Моэм вывел её в одной из героинь, покончивших с собой в гостинице).
Этой же осенью, в ноябре, покончила с собой первая жена Перси Шелли, бросившись в реку — будучи беременной.
Меньше чем через месяц после этого, Перси и Мэри поженились.Роман был издан в 1818 г., и в этот же год, умирает дочка Мэри — Клара. Через год, умирает сын Уильям.
В 1820 г. скоропостижно умирает таинственная девочка Елена Аделаида Шелли. Неизвестно, кто её родители. Чета Шелли записала её на своё имя. Есть версия, что Перси и Мэри удочерили её, желая справиться с болью утраты Клары. Есть так же версия, что это тайная дочка Перси Шелли и Клер Клермонт. Но это уж совсем фантастическая версия.
Девочку оставили в пансионе, через полгода (ей не было ещё и годика), а Клер просто боготворила Перси, и не позволила бы этого, если бы это была её дочка от Перси.
В 1821 г, кончает с собой, Полидори, тот самый врач Байрона, написавший на Диотдати, повесть о вампире (к слову, он был гомосексуалистом, что накладывает фрейдистский оттенок на создание образа вампира: к слову, Дракула был основан Стокером на повести Полидори).
В 1822 г., в море, во время чудовищной грозы, тонет на своей яхте Ариэль — Перси Шелли. Незадолго до этого, Мэри переживает тяжелейший выкидыш, и от потери крови её спасает лишь энтузиазм Перси Шелли, положившего её в ванну со льдом (тема льда и холода в романе, совсем не случайна).
В 1924 г., в борьбе за освобождение Греции, гибнет Байрон.
Время идёт. Трагедии и смерти растут. Мэри вносит исправления в своей роман, кусочек за кусочком, вплоть до 1831 г.Она — одинока, хотя к ней сватается и Проспер Мериме и Вашингтон Ирвинг и даже настоящий пират — Трелони, тот самый друг Перси и Байрона, который выхватил из погребального огня на берегу моря, сердце Перси Шелли: это было.. чудовищно мило: предложить Мэри, сначала опалённое сердце её возлюбленного, а потом, и своё сердце, и руку.
У Мэри остался лишь один ребёнок — полный тёска Перси Шелли. А ещё у Мэри на груди было.. опалённое сердце её милого Перси. Кусочек.
В конце жизни, ещё относительно молодая, но.. прикованная к постели, с обожжённым сердцем любимого своего на груди, она казалась себе.. чудовищем.
Её жизнь превратилась — в чудовище, и на её груди будет биться лишь сердце её мёртвого Перси, от инерции её собственного сердца, словно бы оживляющего его своим теплом.
Картина Фурнье - Похороны Шелли. На переднем плане, в белом платке - Байрон. За ним, на коленях, стоит Мэри.
Кто читал роман, тот быть может вспомнит последнее и жуткое желание "Франкенштейна".В 1815 году, путешествуя с Перси по Рейну, и так же спасаясь от дождя, Мэри с любимым, заглянули в старинный замок, со странным именем — Франкенштейн: в средние века, там жил безумный алхимик, одержимый идеей бессмертия: по ночам он раскапывал могилы и проводил мрачные опыты по воскрешению мертвецов.
В этом же году, у Перси и Мэри случилась трагедия: погибла преждевременно родившаяся дочка. Тоже, с именем — Клара (это важно).
Мэри снились странные сны: во сне она просыпалась и подходила к своей умершей девочке в колыбельке, брала её на руки, подносила к камину, и вместе с Перси, растирала её руками, и девочка… оживала. Воскресала.
Мэри часто просыпалась со стоном после таких снов.
Оглядывалась: окна заросли звёздами, как травой. Стояла мёртвая тишина. В камине горел огонь.
Перси спал возле Мэри и его губы, словно лунатики, шевелились, как в бреду.
Мэри закрывала ладонями лицо и тихо плакала.
Так, роман Мэри, писался уже сам собой, ещё до 1816 г.Да, роман Мэри, при всей своей обманчивой стилистической простоте, много глубже, чем кажется: он экзистенциально глубок и мистичен по сути.
О чём роман? О боли утраты и желании вернуть наших любимых?
О том, что нечто в нас, от боли утраты, превращается в монстра, готового разрушить и этот безумный, чудовищный мир, и нас самих?
В том числе.
Роман о многом. Слишком, о многом. Но прежде всего — о любви и экзистенциальном одиночестве, чудовищном одиночестве. Роман о любви — как о чудовище. О том, что мы сделали с любовью, на земле, словно она и правда, некое древнее, исполинское существо, жившее на земле миллионы лет назад, и вот мы его воскресили.. и ужаснулись ему, и отшатнулись от него.
В некоторой мере, у Мэри вышла экзистенциальная вариация вечного мифа об Амуре и Психее, — О красавице и чудовище, о маленьком принце и его розе: вот только принц вырос и стал чудовищем.. с шипами.Роман Мэри можно читать на разных уровнях, и каждый раз это будет новый роман.
Например, Мэри, в своём предисловии, намеренно утаила важнейшую деталь, перечисляя действующих лиц на той вилле у Байрона.
Мэри умолчала… о Клер Клермонт, своей инфернальной и смуглой сестрёнке, которая была на той вилле и тоже участвовала в написании страшной истории: настоящее имя Клер — Клара, как и имена умерших дочек Мэри.
Почему Мэри умолчала? Всё просто: Клер была беременна от Байрона. Это был — скандал.
Когда Перси убежал с Мэри из её дома (была погоня даже), за ними, ночью, увязалась и.. Клер (кстати, была гроза и прелестная троица чуть не погибла, плывя на лодке).
Люди говорили о них так: Перси, и его две жены. Одна из которых, беременная. Слухи о них ходили просто фантастические, их боялись, как чудовищ, и.. тайно влеклись к ним.
Туристки из Англии, Франции и т.д., намеренно приезжали к вилле Диодати и смотрели по вечерам на неё. издалека, в подзорные трубы, словно на удивительную планету, населённую ангелами и демонами.У Мэри не было вдохновения и она не знала о чём писать. Сюжет ей привиделся во сне, точнее, сквозь ресницы сна.
А что делал Перси в это время? Мучимый головными болями, он, как обычно, принял опиум, и носился по вилле, за Клер, тоже, принявшей опиум: чтобы сердце не болело: она была безумно влюблена в Перси и ревновала его, к Мэри.
Это была чистая готика. Пока сон Мэри писал повесть, Перси и Клер, мерещились призраки, монстры: им было не до писаний историй. Словно дети, они писали — жизнь (если бы рядом был некий гениальный соглядатай, типа Достоевского или Мисимы, он бы описал приключения в те ночи Перси и Клер, ставшие бы, не менее известными и жуткими, чем роман Мэри).
Перси страдал лунатизмом, и по ночам, голым, бродил по крыше виллы, к ужасу проснувшейся Мэри и Клер, и к улыбке Байрона.
Перси мерещилось, как на груди у Клер, вместо сосков — открылись карие глаза Мэри.
Клер в ужасе закричала — словно бы и сама увидела эти глаза сестры, в зеркале — и бросилась в свою спальню.
Перси — бросился за ней: в спальне жил монстр, полтергейст (или как сказал бы Полидори — полтергей): там левитировали подушки, книги. И всё это дружно летело в Перси. Другими словами, Клер страдала таинственными припадками, что-то вроде эпилепсии, как у Достоевского (кстати, она написала повесть — Идиот).
Из спальни раздавались детские крики Перси и Клер.
Что делали Байрон и Полидори, я промолчу.
Мэри писала роман в своей комнате, во сне.Мэри безумно ревновала Перси — к Клер.
Однажды, будучи беременной, Мэри не захотела купаться в прохладной реке.
Перси полез в воду (не умел плавать), голым: он был нудистом.
Следом за Перси.. по женски улыбнувшись Мэри, в реку вошла и Клер — голая.
Быть может, в этот миг, Мэри впервые её назвала: монстром и демоном в их жизни.
В Романе Мэри, монстр однажды сказал Виктору Франкенштейну в момент вспышки грозы во тьме: я буду с тобой, в твою брачную ночь! — и скрылся..
Эти слова взяты из жизни, и окрашены в трагедию любви.Пока Клер вынашивала ребёнка, Мэри вынашивала во сне — роман.
Иногда, то, что приходит во сне, чуточку не от мира сего — «Божественная комедия» Данте, Джекил и Хайд, Стивенсона, таинственная маленькая поэма Перси Шелли о не менее таинственном сне женщины и дружбы — Сон Марианны.
В своём романе, Мэри предсказала многое, включая гибель своего Перси, (подробнейшее описание в романе, как на берег моря выброшено тело поэта, на самом деле, убитого монстром), и смерть своего сына — Уильяма.
Если честно, это выше человеческого понимания: как может мать, только что потеряв дочку, выводить в романе образ младшего братика Виктора Франкенштейна, дав ему имя своего сына — Уильям, и наделив его внешностью, сына, зная, что он в романе, будет жестоко убит, задушен? К слову, сын Мэри, умрёт именно от удушья.
Тут что-то иррациональное. Нормальный человек, не из-за суеверия, а по человечески, избегал бы этих теней смерти, даже в отдалённом спряжении с именами любимых, но у Мэри, было что-то загадочное, выше неё, как сказал бы Андрей Платонов — тёмная воля к творчеству. Некий рок: Мэри, как древняя Сивилла, просто покорно записывала трагедии грядущего, и оплакивала их до срока, мучаясь своим даром.
Мэри писала роман на протяжении 15 лет, буквально испещрив его следами рока, похожими на помарки Пушкина в его рукописях.Роман начинается в России, с письма брата — сестре.
В 1816 г., Мэри ещё не знала, что её демоническая сестрёнка — Клер, переживая ужас гибели дочки Аллегры в монастыре, куда её спрятал от неё - Байрон (к слову, для Мэри это была не меньшая утрата: Аллегра долго жила вместе с Мэри и Перси, играя, как родная, с их детьми, Уильямом и Кларой), а чуть позже, и гибель Перси Шелли, уедет с горя… в заснеженную Россию, как она думала — на край света.
Из России, Клер писала Мэри, удивительные письма..
И сама Клер ещё не знала тогда, что, приняв в старости католичество (атеистка и грешница! Но это.. был её путь, Франкенштейна, путь воскрешения дочки, ибо в раю, она могла снова обрести свою маленькую Аллегру, с которой разлучил её Байрон, это было.. воскрешением ребёнка, для матери), она напишет мемуары, злые, какие можно написать только в чудовищном одиночестве старости, когда всё рухнуло и умерла даже надежда.
В этих мемуарах, найденных только недавно, она назвала монстрами.. Байрона и Перси Шелли.
Да, её любимого Перси Шелли, которого она буквально боготворила и с платочком которого — на груди — завещала себя похоронить.Почему она назвала их монстрами? Не потому ли, что подобно Виктору Франкенштейну, они бросили вызов богу, природе, пожелав создать новый вид человека, свободную любовь… не думая даже, что мир ещё не готов к этому, и женщины, первые, становятся — жертвами.
Глупая толпа — то ещё, чудовище, к слову, — заклеймила Мэри и Клер, как развратниц и чудовищ.
И если Мэри удалось со временем сгладить это впечатление, то Клер… нет: о ней и по сей день говорят, шёпотом, не решаясь произнести её имя, словно имя — Волан-де-Морт.
Известно, что Байрон был влюблён в Мэри (и чуточку, в Перси), и Мэри, чуточку была влюблена в Байрона. Все тогда, на вилле Диодати, любили друг друга, по кусочкам собрав исполинское тело Любви, чудовищное и прекрасное, но вызвав эту любовь к жизни, они не смогли дать ей уют и ласку, и отшатнулись в ужасе от неё.
Неизвестно, кто большее чудовище: Франкенштейн, или его создание, или.. люди, которые в романе — даже добрые, — причиняли «чудовищу» боль и ад, своими руками и своей.. чудовищной моралью, делая из него — Монстра.
Это ведь трагедия любви и одиночества: пробудить любовь.. и испугаться её чудовищного лика, её нечеловечности, и оставить её, как ребёнка, в тёмном лесу, так и не поняв, что чудовище, от слова — чудо.
Все мы, чуточку чудовища в любви и не только.В романе, Виктор Франкенштейн создал своё «чудовище» в ненастный ноябрьский вечер, когда разразилась страшная гроза.
Первая встреча Перси и Мэри, состоялась именно в такой ненастный ноябрьский вечер: 11 ноября 1812 года (в этот день, через 9 лет, родится Достоевский).
Через десять лет, Перси Шелли погибнет в море и в ночь гибели, приснится сразу трём женщинам: в этом мрачном сочленении снов, тоже есть, что-то от творения Франкенштейна).
Удивительно, но сын Перси, от первого брака с Гарриет, погиб в 1826 г. от удара грозы.Кто знает жизнь Мэри и Перси, для того роман читается совсем иначе, словно в тумане проступают таинственные и незримые до того этажи готического замка, в этом смысле, роман похож на закодированные сны поздних поэм Цветаевой.
Где-то в своей статье, раньше, я уже писал, что между Цветаевой, Мэри и Перси, есть поразительная и мистическая схожесть в судьбе, в датах жизни и смерти.
Роман — весь испещрён солнечными зайчиками символов, и невозможно сказать, кто в данный момент — Перси, кто — Мэри, кто — Клер или Байрон: порой они дивно сливаются: вот, в лодке плывут два друга и общаются мило. Это два парня. Но чуткий читатель понимает, что сердце Мэри, сделало эту вставку уже после гибели Перси, в поздней редакции, и вот так вот нежно «воскрешает» его милый дух, общаясь с ним. Но через страницу, уже всё меняется и это уже не Мэри и Перси, а..
Забавный и грустный момент в романе: сестра Виктора Франкенштейна, пишет ему письмо, в котором говорит, что их маленький братик — Уильям, познакомился с очаровательной девочкой, пяти лет — Луизой Бирон.
На этом месте, осведомлённый читатель, грустно бы улыбнулся. Почему? Во первых — Мэри превратила в девочку — Байрона (женщины, в мести, те ещё колдуньи). Во вторых — когда дочка Байрона и Клер Клермонт погибла, ей было — 5 лет.В этом смысле, интересен образ персонажа с именем — Клерваль: нежный друг юности Виктора Франкенштейна.
В его образе, Мэри «слила», а точнее — «сшила», как сшивал Франкенштейн своё чудовище — сестрёнку, Клер Клермонт, и — Перси Шелли: здесь в образе Франкенштейна выступила — ревность. Тоже, чудовище, в какой-то мере.
Или образ несчастной сиротки в романе, которую приютила семья Виктора: под ней, Мэри вывела.. себя. У сиротки, как и у Мэри, мама умерла при родах.
Это был любопытный акт спиритуалистического мазохизма и наказания себя: свою героиню в романе, по сути, себя же, Мэри жестоко убила, собой же, в образе монстра. Или.. не совсем, собой?
И снова Мэри выводит инцестуальный мотив брата и сестры, который был более силён в версии 1818 г, но размыт в версии 1831 г.Интересно отметить, что в 1917 г, пока Мэри дописывала свой роман, Перси Шелли написал одну из лучших своих поэм, которую посвятил Мэри: Лаон и Цитна.
В ней тоже речь идёт о запретной любви брата и сестры, как и в романе Мэри, и, что ещё интересней, арка сюжета напоминает роман Мэри: девушка рассказывает мужчине трагическую историю, о чудовище.. в образе человека, погубившего всех её родных.
Сама Мэри писала в предисловии, что ей привиделся во сне бледный юноша, корпящий над своими опытами.
Перси послал Мэри, в поэме, литературного зайчика, упомянув, но в другом контексте, бледного и седого юношу поэта.Если отойти от этого уровня прочтения, Мэриного, и зацепить иную спираль прочтения — общечеловеческую, будет не менее интересно.
Во время работы над романом, Мэри читала — Сервантеса: Дон Кихота.
И этот мотив дивно ощущается в романе. Юное сердце Мэри, гениально предвосхитило синтетизм науки будущего, в своё же образ, Мэри дивно слила миф о Пигмалионе, Амуре и Психее, Дон Кихоте, Прометее и Люцифере, дав этим мифам какое то лунное, сумеречное прочтение, какого ещё не было до неё.
И не случайно Перси Шелли восхищался романом Мэри и даже сравнивал его — с Потерянным раем Мильтона.
Я бы даже сказал, это роман — о мировом одиночестве, которое может обратиться — в чудовище.
Роман — об экзистенциальной тоске по Другу. Но, как мы знаем, мы, словно Джинны, в тесной лампе будней, чудовищно искажаем шёпот наших заветных желаний, исполняя их иначе, уродуя их по одной простой причине: мы боимся себя. Нам проще жить «сшитыми» из мёртвых кусочков чужой морали, сомнений, страхов, обид. из мёртвых кусочков прошлого, чем быть — собой, любить — собой.Франкенштейн — литературный собрат Родиона Раскольникова.
Это всё та же искушающая и инфернальная идея, обратно-лунная её сторона: не мириться с убожеством жизни, где царствует уже не апокалиптическая старушка в образе процентщицы, но — другая старушка — Смерть.
Как и Родя, Франкенштейн бросил вызов природе — но не человеческой, а — просто, природе, тоже, изувеченной, но этого словно бы никто кроме него не осознаёт, и в этом его экзистенциальная трагедия одиночества: все смирились.
У Франкентштейна, это желание и гордыня — центробежно: зародившись в душе, оно стремится во вне, и мы видим чудовище, как овеществление чувства, души.Стивенсон говорил, что Преступление и наказание Достоевского вдохновило его на написание Джекила и Хайда.
Но Мэри опередила их всех: быть может, Роде снились сны, в которых он, по ночам, огромным чудовищем скитается по городу и убивает прохожих и.. родных.
В этом смысле, роман в том числе и об экзистенциальной, демонической опасности гордыни — в науке, цивилизации, бросающей вызов — богу, природе, уродуя — человека, пол, истину и природу, расчленяя их и из кровоточащих частей, творя нечто новое, кошмарное.. уже не по образу и подобию Бога, но по своему изуродованному лику души.. творит нечто, что однажды убьёт и науку и цивилизацию, человечество, или по крайней мере — человечность.
По сути, Мэри создала антимиф о Прометее, о творце и творчестве: коршун, терзает уже не печень распятого Прометея, но сердца и совесть людей, которая, как известно, восстанавливается похлеще чем печень.
Мэри ставит вопрос, пусть и не очевидный: имеет ли право человек, созданный по образу и подобию бога, но чей духовный лик, изуродован грехом, создавать нечто, что превышает рамки человеческого, дабы это уродство души мрачно просияло во весь рост, и не важно, в безумии науки, демократическом монстре, социалистическом и т.д.?Но давайте переключимся с этой общечеловеческой, мировой и экзистенциальной.. чепухи, на нечто более важное и глобальное: на любовь. Куда же без неё!
Франкенштейна, увидев впервые своё творение, ужаснулся ему и скрылся: так дети порой, принимают дрожь тени веточки в окне, за чудовище и бегут в постель, почти не касаясь пола, словно.. бегут по воде, и прячутся под одеялом (известно, что монстры ничего не могут поделать с одеялом).
Это можно сравнить с грехопадением в Библии: и увидели Ева и Адам, что они — наги, и устыдились.
Франкенштейн — ужаснулся.
Словно в зеркале творения, он впервые, в полный рост, увидел свою чудовищную душу.
Беда Франкенштена в том, что он взглянул на создание своё — с точки зрения человека, морали, прошлого, но не с точки зрения любви, души или даже — творчества. Он увидел чудовище, но — не чудо. А это было прежде всего — чудо.
Вот в чём трагедия.Вы никогда не думали, лелея в себе, гордыню, обиду, сомнение и т.д., что если бы они предстали рядом с вашей постелью, ночью, в образе живого существа, вы бы.. ужаснулись.
Мы как-то не задумываемся о том, что все эти мёртвые кусочки иных веков, навязанных нам чувств чужих нам людей, моралей, на самом деле, словно монстр Франкенштейна, убивает в нас нежнейшие и невинные чувства, надежды.
Это уже не милая дилемма Маленького принца и розы: мы в ответе за то чувство любви, дружбы.. не важно, которое однажды вызвали из небытия.
Мы как-то в гордыни своей, думаем, что чувства наши, которые мы воскресили из небытия, это таинственные живые создания, а не наши рабы и нечто в свите человека, что эти создания, зябнут без тепла и ласки и могут умереть так же, как и человек, вот только.. их гибели порой никто и не заметит, словно они — существа низшего сорта.Давайте сознаемся: в метельных сумерках любви, есть миг, когда нас ужасает не любовь, но.. наше отражение в любви и в боли, и мы бежим не от любви и боли — от себя.
Вспомните, с каким наслаждением, в любовных отношениях, мы порой убиваем и увечим в себе, нежнейшие чувства, воспоминания, даже просто мысли о любимом человеке.
Ужас жизни в том и состоит, что мы по очереди бываем, то Франкенштейном, то его созданием. А человеком — иногда. И ещё не известно чем быть страшнее.
Может, роман Мэри, в том числе и том, чтобы принять тот факт, что самые страшные чудовища живут не в детских кошмарах и не на страницах книг; нет: самые страшные чудовища.. живут — в нас, и что ещё страшнее, мы сами не замечаем, как превращаемся в чудовище, что чудовище в нас могут пробудить — боль, одиночество, ревность, гордыня, обида, сомнение, и.. любовь, точнее — боязнь любить, принять любовь, до конца, во всём ещё нечеловеческом и чудо-вищном облике.Особого внимания заслуживает эпизод в романе, с трагедией служанки в семье Франкенштейна — Жюстины.
Интересно, читала ли Мэри, роман Де Сада — Жюстина, или несчастья добродетели?
Там тоже, о чудовищах — о людях, и там тоже, на столах подвальных для мрачных опытов разврата, мучаются чудовищной болью, и там тоже — бьёт молния.. но не в чудовище — в прекрасную и истерзанную плоть женщины — Жюстины.
Может, роман Мэри, это тайный и экзистенциальный спор с де Садом, чьё учение в наше время обретает новое дыхание в политике и морали?
Я думаю, можно сравнить извращения героев де Сада, бросающие вызов природе и богу, с извращениями мысли — Франкенштейна, бросающего вызов — богу и смерти.
Это же апокалиптический сон Достоевского: в конце света, воскресают не милые нам люди, и бог нисходит с небес на землю, но — человек, становится богом, в своей гордыне, и, насилуя смерть, воскрешает мертвецов, приближая искусственно конец света.Жюстину, эту прекрасную и кроткую девушку, осудили за убийство маленького братика Виктора Франкенштейна, и приговорили — к смерти.
Священник, тот, кто должен был прийти на помощь несчастной, — становится демоном, мучая Жюстину муками ада, он называет её — чудовищем, заставляя покаяться, иначе она умрёт без покаяния и обретёт вечный ад.
Тут интересный скрытый эсхатологический мотив: Жюстина, по её мнению, не воскреснет из мёртвых в конце света: вместо неё, Сейчас, воскресло — чудовище.
Это ведь чистейший Достоевский, как и весь роман, словно бы написан под звездой Достоевского.
Матери Достоевского (к слову, тоже, Марии), на момент написания Мэри — романа, шёл 16-й год.
Она дремала в своей постели, с томиком де Сада на груди. На окна накрыпывали звёзды.
Феди ещё не было на свете, его душа была ещё разлита в природе, но её напряжение уже ощущалось в исполинских грозах того лета над Европой, а значит душа Достоевского, тайно участвовала и в создании романа Мэри: по крайней мере.. в приступах Клер Клермонт, так ужасавших Мэри.Жюстина — оболгала себя, умерев для людей, как человек, чтобы спасти свою душу: она стала в глазах людей — и родных! — чудовищем.
Своего рода, это нравственный, спиритуалистический суицид личности.
Но вот что меня заинтересовало: в платье Жюстины, нашли медальон убитого ребёнка.
Давайте переведём это на язык любви.
В романе, все люди, все родные — отреклись от Жюстины, поверив в её чудовищность (да, вот так вот просто, не в громах и молниях и мрачных лаборатория учёных-маньяков рождаются чудовища, и роман прежде всего — об этом, и потому трагедия романа в том, что в нём, со времён Голливуда, привыкли видеть лишь готический ужастик, и что печальнее всего, простые читатели, часто видят в романе именно эту слащавую готику, а не подлинную, глубокую трагедию и чудовищность жизни).Даже нежная Элизабет, сиротка и возлюбленная Виктора Франкенштейна, не веря в чудовищность Жюстины, в итоге, сдалась, узнав, что Жюстина признала вину.
Итак, представьте, что вы любите и знаете человека, доверяете ему, как себе.
И вот, однажды, его схватывают и обвиняют в убийстве. У него кровь на руках, все улики против него.
Вы.. поверите? О! Я не про обычное убийство говорю, а про убийство, или даже изнасилование — ребёнка.
Поверите? Если все, все улики — как в кошмаре, против него?
Сама мысль об этом, ужасает, правда?Ах, но давайте уже переведёт это на язык любви!
Тот, кого вы любите, обвинён в убийстве — вашей любви. На его руках — кровь.
Что мы делаем обычно, в ссорах, господа присяжные заседатели?
Бросаем в лицо любимому (или проговариваем в сердце своём) — ты, чудовище!
Иной раз даже не на уровне слов.
Но жизнь, более безумна, чем кажется, более чудовищна.
Любимый может быть не виновен, даже если у него руки — в крови.
Хотя, как мы знаем по Достоевскому — невиновных нет.И вот что делать такому виновному-невиновному? Сидеть с серой кошкой с белыми лапками, под дверью смуглого ангела, и скрестись, на пару с кошкой, лапками под дверью, и говорить: любимая, прости меня. Я не чудовище, я.. Франкенштейн.
Тьфу ты.. в голове это звучало не так кошмарно!
Любимая.. я принёс тебе роман Мэри Шелли, и твоё любимое имбирное печенье. Я люблю тебя..
Знаю, ты уже читала роман, но прочитай снова. Мэри показала, что иногда может быть виновен не столько человек, а некая иррациональная чудовищность жизни, обстоятельств, и не случайно в романе, «Демон» появляется как бы в мрачной ауре стихий: в метели, дожде, полыхании лунного света, молнии: он — часть природы, её неприкаянная мука и мольба о чём-то, её тёмная воля, полыхающая в стихиях нашей любви, дружбы, ненависти, обид..
И преступление, отрекаться от чудовища — в нас, от чуда — в нашей душе, бежа от неё или заточая в тёмные подвалы сердца, как мы порой делаем с любовью: чудовище в нас, нужно просто приласкать.. как бездомного зверя.До слёз тронули меня слова «чудовища», подобно аксаковскому чудовищу, нежно подсматривающего за одной семьёй в деревне, живя в их сарае: быть может, если я выучу их язык, и они услышат меня, они.. простят мне моё уродство?
И мне подумалось: быть может, все мы, чуточку чудовища, перед любовью, подобно созданию Франкенштейна, робко учащие её язык?
Кто из нас не был охвачен демоническим горем, утраты Рая, когда любовь умирала, когда мы, в сердце любимого человека — умирали?
Мы — в плане — «я и ты», и кто из нас не горел желанием.. воскресить любовь?
Возможно ли это? Ещё бы..
Ещё Толстой как то с улыбкой заметил, что материализм — самое мистическое учение: оно верит, в воскрешение жизни из неживой материи.
Главное, не бояться любви, и своего исполинского отражения в любви, всегда, чуточку чудовищного, от слова — чудо.
Потому что любовь — древнее человека и мира, и она отражает нас — не совсем людьми, и это нужно принять.
Может оно и к лучшему: человек, по сути своей — то ещё, чудовище.
Если и существует воскрешение из мёртвых, то это быть может не то, о чём мечтал Достоевский: это воскрешение любви, в умершем сердце.
А иного Воскресения, если задуматься, человеку и не нужно.784,2K
