Рецензия на книгу

• 

  YouWillBeHappy31 октября 2024 г.

  А что бы вы сделали на моём месте? (с)

  «Чтец» Бернхарда Шлинка, пожалуй, одна из тех книг, о сюжете которой знают даже те, кто не знаком ни с текстом, ни с экранизацией. Однако при чтении это знание совсем не мешает.

  Повествование ведётся от лица 40-летнего Михаэля. Первая часть посвящена его интимным отношениям с 34-летней Ханной, когда герою было всего 15, что, согласитесь, сразу же формирует у читателя определённое отношение к героине – женщине, совратившей несовершеннолетнего. Поэтому, когда во второй части мы узнаём, что её судят за преступления, совершённые в качестве надзирательницы в одном из концлагерей, не удивляемся – моральный облик уже под вопросом, – и даже как-то не очень понятно, о чём тут разговаривать, какой суд, всё же очевидно. Но это не так. И, боже, как хороша эта неоднозначность: терпеть не могу книги – особенно о войне – с чётким делением на своих/чужих, и соответственно – добрых/злых.

  Удивила критика на роман: например, историк Дебора Липштадт посчитала, что «изображение нацистских преступников как людей, у которых не было выбора, некорректно». Но с чего она взяла, что у Ханны его не было, непонятно. Может, героиня его и не видела, но она его всё-таки сделала – в силу сложившихся обстоятельств и той личности, которой была на тот момент. Для меня Ханна – вовсе не собирательный образ всех нацистов. Возможно, для Михаэля – если уж искать метафоры – она и стала неким воплощением того поколения и той страны, за поступки которых ему теперь стыдно и он несёт коллективную ответственность, но одновременно и пытается их понять, принять и простить – прежде всего ради себя самого.

  Обвинение Липштадт в противопоставлении нацистов-бедняков и жертв-богачей так же вызывает лишь недоумение. К чему эта обобщённость – от историка? Хотя зерно истины тут есть, но всё-таки безотносительно к сюжету романа: зачастую для бедных слоёв населения армия – пусть и не единственный, но самый очевидный путь выкарабкаться из нищеты. И многие им пользуются – и это их выбор. Опять же: обусловленный воспитанием, образованием, средой и т.п. штуками конкретного человека.

  Автор на самом деле поднимает интересные вопросы: об индивидуальной и коллективной ответственности, об отношении к этим понятиям права и возможности судить человека за преступление, которое не предусматривалось законом на момент совершения, о преемственности чувства вины и стыда за поступки родителей и своей страны, о желании справедливости (ведь осуждены были лишь немногие и выходили потом по амнистии), о попытках понять мотивы человека, совершившего страшные преступления, но к которому ты неравнодушен, о возможности прощения.

  Вопросы Шлинк поднимает, но ответов на них не даёт. Может, потому что их просто нет. Или потому, что для каждого человека они будут свои.

  
  

  - Что же касается взрослых, тут вообще ничем нельзя оправдать, когда кто-то решает за других, что для них хорошо или плохо.
  

  • Даже если потом выяснится, что это делалось для их же собственного блага?

  
  Он покачал

  • Мы говорим не о благе, а о достоинстве и свободе личности. Ведь ты и маленьким хорошо понимал эту разницу. Мама всегда оказывалась права, но тебя это не утешало.

    Нет, я говорю не о приказе и повиновении. Палач не исполняет приказы. Он делает свою работу – безо всякой ненависти к тем, кого казнят, без чувства мести, он убивает их не потому, что они стоят у него на пути или чем-то угрожают ему. Он к ним абсолютно равнодушен. Настолько равнодушен, что ему всё равно – убивать их или нет.

    Все возлагаемые на детей родительские надежды, от которых должно освободиться каждое следующее поколение, были похоронены хотя бы потому, что сами родители обнаружили свою полную несостоятельность во времена Третьего рейха и сразу после. Да и каким авторитетом у собственных детей могли пользоваться те, кто либо совершал преступления во времена нацизма, либо был их молчаливым, не протестующим свидетелем, либо терпимо отнёсся к преступникам после 1945 года. С другой стороны, проблема нацистского прошлого волновала и тех детей, которые не могли или не хотели в чём-либо упрекать своих родителей. Для них нацистское прошлое было действительно проблемой, а не просто выражением конфликта поколений.

    По моему разумению, экспериментальная литература экспериментирует прежде всего над читателем, а это было не интересно ни мне, ни Ханне.