Рецензия на книгу

• 

  Аноним31 октября 2024 г.

  Материалистическая диалектика в применении к искусству.

  Для того чтобы понять это произведение, необходимо сразу поставить точки над „и“. Для этого ознакомимся с цитатами классиков:

  "Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Свобода буржуазного писателя, художника, актрисы есть лишь замаскированная (или лицемерно маскируемая) зависимость от денежного мешка, от подкупа, от содержания".

  Владимир Ленин

  "...культура, являясь важной составной частью господствующей в обществе идеологии, всегда классовая и используется для защиты интересов господствующего класса, у нас для защиты интересов трудящихся - государства диктатуры пролетариата. Нет искусства ради искусства, нет и не может быть каких-то "свободных", независимых от общества, как бы стоящих над этим обществом художников, писателей, поэтов, драматургов, режиссеров, журналистов. Они просто никому не нужны. Да таких людей и не существует, не может существовать. Те же, кто не может или не хочет в силу пережитков, традиций старой контрреволюционной буржуазной интеллигенции, в силу неприятия и даже враждебности по отношению к власти рабочего класса преданно служить советскому народу, получат разрешение на выезд на постоянное место жительство за границу. Пусть они там воочию убедятся, что означают на деле утверждения о пресловутой буржуазной "свободе творчества" в обществе, где все продается и покупается, а представители творческой интеллигенции полностью в своем творчестве зависят от денежного мешка финансовых магнатов".

  Иосиф Сталин

  Искусство ставит своей целью преувеличивать хорошее, чтоб оно стало еще лучше, преувеличивать плохое — враждебное человеку, уродующее его, — чтоб оно возбуждало отвращение, зажигало волю уничтожить постыдные мерзости жизни, созданные пошлым, жадным мещанством. В основе своей искусство есть борьба за или против, равнодушного искусства — нет и не может быть, ибо человек не фотографический аппарат, он не «фиксирует» действительность, а или утверждает, или изменяет ее, разрушает.

  Максим Горький

  Вне всяких сомнений - это эталонный образец социалистического реализма.

  Садриддин Айни при написании руководствовался марксистским философским материализмом и диалектикой, искусно зная законы исторического материализма, он поставил научный взгляд на службу искусству, а это искусство обратно к жизни, к массам. Что это значит? Это значит, что сложнейшие задачи и проблемы вставшие перед молодым Советским правительством, решались, но не всегда были всем понятны вследствии повальной неграмотности населения после "счастливой жизни" в царские времена, и для этого автор наглядно показал противоречия общества, как они возникали, и как они разрешались, через конфликт.

  Например, вопросы экспроприации экспроприаторов и НЭПА, а затем упразднения НЭПА и коллективизации, или почему колхоз, т.е. агропромышленный комплекс с тракторами, комбайнами, механизированными ремонтными станциями и огромной посевной площадью, а также плановой амортизацией и внедрением самой высшей техники, гораздо выгоднее, эффективнее и производительнее для того чтобы каждый крестьянин стал зажиточным, и почему именно одиночное мелкое хозяйство - это раритет музея древности из тёмных веков, где голод, холод, неурожай и одичающая темнота - естественные друзья.

  Айни, как утончённый художник, чутко чувствующий и понимающий среду из которой вышел "духовно", т.е. культурно, перерос её, и стремится яростно перепахать сознание читателя, своего соотечественника, вчерашнего раба и босяка. Поставить его вровень с задачами современности, новой эпохи грандиозного социалистического строительства. Эта книга пронизана единым посылом - чтобы униженный и оскорблённый познал, что такое класс "в себе" и класс "для себя".

  Это настолько грандиозное произведение, что впору сказать, что после "Мать" Максима Горького, это второе произведение, которое настолько же выдающееся в плане развития сознания пролетариата.

  Место действия - Туркменистан, Узбекистан, Таджикистан, середина XIX века. Спервоначала мы смотрим на мир, который воспроизводит автор из своих воспоминаний, глазами ребёнка, которого с семьей, и целой деревней, похищают байские бандиты-работорговцы. Впоследствии сменяются поколения за поколением. Мы следим за мыслью автора, и видим как меняются лица, но классы остаются. От давно минувшего вплоть до 1917, показана бесконечная цепь страдания, насилия, унижения человеческого достоинства эксплуатируемых. Вчера рабы, затем "свободные" крепостные, и наконец громогласная канонада Октября, что осветила весь Восток таким заревом, от которого "вчерашние" баи не смогли оправиться и канули на свалку истории. Но этим дело не кончилось и автор яркими мазками рисует картину социалистического строительства в условиях НЭПА, и далее, с началом сплошной коллективизации (этот термин так испачкан грязью пропаганды, что ловчее сказать, сплошной механизацией сельского хозяйства и созданием агропромышленных комплексов к вящей пользе крестьянства)

  В целом динамика произведения напоминает спагетти-вестерн с Клинтом Иствудом и самой беззастенчивой прозой натурализма, показывающей язвы общества, уровня Эмиля Золя, с богатством языка, примерно как у Всеволода Гаршина. Искусно обработанная художественная форма, выше всяких похвал. Это лучше чем "Тихий Дон", и пожалуй глубже чем, безусловно великая "Поднятая целина".

  При этом есть элементы "Руггон-Маккаров", сжатые до одной книги. И вот это самое и есть величайший недостаток. Айни сжал сюжет до бесстыдства. В ней заложено историй по меньшей мере столько же, сколько в самих Руггон-Маккарах, но все они немилосердно вырываются автором, как отслужившими свою цель перед джаггенраутом истории. Порой повествование рвётся вперёд с такой неудержимой скоростью, что читатель не вполне может уследить за слишком резкими скачками в сюжете охватывающими период в 15-20 лет одним махом, что вынуждает читателя забыть о полюбившихся героях, и без лишних предисловий привыкать к новым поколениям.

  Это важная особенность книги, что герои произведения здесь не отдельные лица, а именно классы, как у Александра Серафимовича в "Железном потоке". Айни не удалось удачно совладать с этой чрезвычайно сложной задачей. Вышло довольно грубо.

  Вот несколько занимательных отрывков из книги о подготовке рабов к базару на продажу:
  
  "Повинуясь каждому слову Клыча-халифы, строго соблюдая давние обычаи, дележ провели без ссор и споров. Предстояло два дела: первое — отделив долю каждого, отдать ему в руки; второе — каждому назначить отдельный базар, чтобы не оказалось на одном базаре сразу много рабов и цена на них не упала бы от этого.

  Теперь предстояло оторвать отцов и матерей от их детей, жен от мужей, братьев от сестер. Надо было так провести дележ, чтобы в одни руки не попали ни муж с женой, ни брат с сестрой, ни люди, между собой близ-кие. Ведь известно, что раб ли, рабыня ли, имеющие привязанность к кому-либо, кроме хозяина, будут дешево стоить на базаре: если жена окажется с мужем, мужа купят, а она пойдет с ним задаром, потому что как женщина она уже не будет ничего стоить. Мать ли попадет вместе с ребенком, она о работе будет думать меньше, чем о своем детище, а хозяйских детей может забыть ради своего.

  Если даже это дело действительно было трудным, то не для наших «победителей», ибо у них были твердые сердца — плач и мольба несчастных, вся эта скорбь, все это вызывало у них хохот, безудержный смех... Вопреки всему, задуманное было выполнено. Плач и вопли женщин, разлучаемых с мужьями, и мужей, отторгнутых от жен, рыдания и мольбы малолетних детей, отнятых у родителей, вопли отцов и матерей, лишенных детей, поднимались в небо и смешивались с облаками. Не слезы, а кровь текла из глаз, вместо вздохов из груди вырывалось пламя. Это прискорбное событие напоминало время окота овец, когда маленьких ягнят отделяли от своих матерей и отрезали им головы, чтобы содрать с ягнят драгоценные каракульские шкурки.

  Разница была лишь в том, что там бедствие обрушивалось на бессловесный скот, на бессознательных животных, которые вскоре забывали о своей утрате, на животных, обреченных не сегодня, так завтра погибнуть под ножом. Но сейчас разыгрывалась трагедия над людьми, понимающими свою беду. Над способными по природе своей преобразовать мир и утверждать благополучие, всеобщее спокойствие, над людьми, которые в сотворении не отличались от своих притеснителей. Победители послушали, изощряясь в шутках, причитания и жалобы. Но шутки иссякли, а жалобы не затихли. Если не прекратить криков силой, эти люди до самой смерти будут кричать, выкликать друг друга и стонать. С этим надо было покончить раз и навсегда. Ведь если обнаружится горе рабов на базаре, кто станет покупать, кто даст за них настоящую цену? Дорог тот раб, что идет к покупателю покорно и охотно. Жалости не знали, чтобы отучить пленных людей от их прежних привязанностей. Малолетним детям крутили и надрезали уши, взрослых били плетками по спинам, по бедрам, по ступням. Упрямцам надрезали ступни и в раны втирали соль. Так одну боль заглушали другой болью. Высушили глаза, заткнули рты, каждому внушили мысль, что, если еще раз изда¬они хоть какой-нибудь звук, им вырвут языки, перережут горла.

  Пленникам внушили, что, если и случится так, что нечаянно где-нибудь встретятся муж с женой или дети с родителями, они даже виду не подадут, что когда-то знали друг друга. Та жизнь, которая была, когда они друг друга знали, окончилась, прошла навеки. Прошла, как поутру проходит сон. Часть рабов и рабынь привезена была из-под Герата — из Афганистана. Они исповедовали ту же веру, что и бухарцы, суннитскую. Они были подданными афганского шаха. И то и другое не годилось: на базарах Бухары и Туркестана было запрещено продавать суннитов в рабство. Между Бухарой и Афганистаном об этом был заключен строгий договор. Из этого же договора следовало, что подданных афганского шаха продавать в рабство решительно запрещалось. Узел, затянутый этим договором, надлежало разрубить или лучше — осторожно развязать. И Клыч-халифа нашел выход. Имена афганских суннитов были изменены. Гератцам велели забыть родину, забыть названия родных мест — взамен им дали персидские имена, а родиной своей они должны были назвать города или деревни Ирана. Но и этого было мало. Кто-нибудь мог на базаре заговорить с ними. Конечно, им не позволят там произносить речей или затевать разговоры. Но, жалуясь, вздыхая или прося о чем-нибудь, они должны были говорить на персидском языке. Для этого к ним приставили деда Камбара. Камбар обучал их основам шиитской веры, он терпеливо, длительными упражнениями, приучал их персидскому произношению пятнадцати или двадцати слов. Это давалось не легко. Ушло несколько дней, пока люди забыли свое имя и запомнили новое, пока отвергли основы прежней веры и приняли новые основы, пока родным языком не стал персидский язык. Некоторые упрямились, у других язык не мог произносить непривычные звуки. Упрямцев исправляли плетками, языки, неподатливые к чистому произношению необходимых слов, калечились. Даже семилетнему Рахимдаду, который никак не мог выговорить слова по-новому, Абдуррахман-сардар шилом проколол язык. — Учись без упрямства, негодяй! Повинуйся тому, чему тебя учат. Забыл, как чуть не убил тебя в саду, когда ты вздумал реветь. То было в твоем саду, когда ты не слушался, плакал. Будешь упрямцем, я тебе не только язык вырву, я голову с тебя сорву. Торопись, учись, чему учит тебя дед Камбар. Дней за десять пленники научились кое-чему необходимому для их поработителей. Сунниты запомнили по порядку имена пяти святителей и двенадцати святых шиитской веры. Теперь путь на базары был открыт, а товар готов к продаже. Лошади отдохнули вполне, бока их залоснились. Отдохнули и победители. Настало время ехать на базар. Каждый из разбойников забрал свою долю и двинулся к тому городу, который был ему предназначен. Одни — в Хиву, другие — в Бухару, третьи — в сторону Карши и Шахрисябза. Певец, получивший в подарок маленькую сестру Рахимдада, трехлетнюю Зебу, поручил туркмену продать ее вместе со своей добычей. Этот туркмен отправлялся в Карши. Певец долго объяснял туркмену, как добросовестно надо отнестись к товару, порученному для продажи: чтоб он продал девочку так же выгодно, как будет продавать свой собственный товар; чтобы не схитрил — продав выгодно, не скрыл бы ее цены. "

  "Годы рабства прошли навеки,
  Не вернутся к нам никогда.
  В прах разбиты эмирские беки,
  И низвержен эмир навсегда.

  Нас к победам ведут коммунисты.
  С нами вместе — рабочий класс.
  И не смогут ...
  Одолеть никого из нас.

  Ныне всем угнетенным народам
  Мы свободу и счастье несем.
  Всех врагов священной свободы
  Мы со всей вселенной сметем."

  "Сердце легко поранить, да трудно рану лечить.
  Чашку разбить недолго, да долго ее чинить.
  Но легче исправить разбитую чашку,
  Чем снова поймать упорхнувшую пташку."

  Крайнее стихотворение замечательно иллюстрирует нам, читателям, одну важную истину. Что как-бы современные фантазии некоторых пропагандистов не разыгрывались о "новом средневековье" в которое нас хотят втянуть "не мытьем, так катаньем", с засильем религии и культом чинопочитания "уважаемых людей", этого уже не вернуть. Лёд был сломлен. И народные трудящиеся массы не получиться низвести до уровня забитых животных.
  
  

  14

  316