Рецензия на книгу

• 

  Аноним4 сентября 2024 г.

  Первые свидания (рецензия grave)

  Часто встречаю такие отклики женщин, на творчество Моэма: ах, как он нас, женщин, понял! Милый..
  Я почему-то всегда представлял, что женщины говорят это, томно откидываясь в чудесном вечернем платье — или в лиловой пижамке, — в постель, с томиком Моэма на груди.
  Согласитесь, без томика Моэма, вот так откинуться в постель посреди белого дня, было бы странно, и даже таинственно.
  Да, женщина, прекрасная, смуглая, лежит в постели, закрыв свои чудесные глаза, цвета ласточки, и шепчет: милый, милый..
  Тут хочешь не хочешь, будешь ревновать к Моэму, даже если не знаешь эту прекрасную смуглую женщину.
  Кстати, в тонкой прелести прозы Моэма, и правда есть ощущение, словно ты лежишь в постели.. с другом.
  И всю прелесть этого уюта, может ощутить только женщина, потому что она сердцем ощущает всю эту воздушную негу постели, с её цветными оборочками и узорами, так похожих на изящные, роскошные платья прошлых веков, в которых, как в райских облаках, тонули мужские, да и женские, сердца.

  Да, читая Остриё бритвы, я впервые задумался об этом нежном шёпоте женщины, оставшейся.. наедине с Моэмом.
  И.. устыдился.
  Нет, не тому, что ревную моего смуглого ангела к Моэму (это нормально, она легко могла бы вскружить голову и Моэму и Пушкину и Бельмондо и даже… Жану Жене), который ночует на её милой груди, чаще чем я.
  Мне стало стыдно потому, что мы, мужчины.. никогда так не говорим.
  Вы когда-нибудь слышали, чтобы мужчина откинулся в постель (или на пол, к тому же, трезвый!), и томно прошептал: ах, милый Хемингуэй, как ты нас, мужчин, понял!
  У женщин это как-то изящнее, словно бы редкое произведение Боттичелли, Платонова или Перси Шелли, говорят: ах, наконец-то нас поняли..
  А мужчина так не говорит, словно он прост, как.. как.. гречневая каша.

  И вот теперь представьте этот эпичный момент: я, с томиком Моэма на груди, откидываюсь спиной в постель, и, томно прикрыв глаза, шепчу: мой смуглый ангел, как же я тебя люблю..
  Тьфу ты, — выругался я шёпотом мысли, — я хотел другое сказать. Напутал. Дубль два.
  Поднялся с постели, опрокинул ещё одну рюмочку виски, чокнувшись перед этим с сизым томиком Андрея Платонова на полочке, и, падая в постель с Моэмом, томно прошептал, закрывая глаза: ах, милый, как же ты нас мужчин, понял..
  И замер, слушая сердце своё, смотря на удивлённого кота на полу, наблюдавшего за мной.
  Ничего так, ощущение. Значит, вот что примерно ощущают женщины?

  Моэм поставил эпиграфом к роману, строчку из индийской премудрости: пройти по лезвию бритвы, не легче, чем достигнуть спасения.
  Это же можно сказать и о любви, верно?
  Но индийские йоги, вроде бы не отличаются любвеобильностью. А было бы мило.
  Вы поссорились со смуглым ангелом, она выходит утром на балкон в своей лиловой пижамке, потягиваясь и сладко зевая, думая, что её никто не видит на 23 этаже, и вдруг, она замирает в изумлении с таинственной буквой «ё» на устах, т.к. видит, что её милый йог, завис в воздухе напротив её окна, в позе лотоса, с лотосами и флоксами в руках.

  А ещё, в ссоре, когда женщина хлопнув дверью, заперлась в спальне, йог может пройти сквозь дверь, или сделать так, чтобы в постели, где лежит и плачет любимая, из просиявшей пустоты вдруг расцвела роза.
  Боже, почему я не йог.. почти как Ларри, герой романа, которого, сквозь треволнения жизни, любви, занесло на 5 лет в Индию, откуда он вернулся.. к своей возлюбленной: она уже давно замужем, у неё двое очаровательных детишек.
  Но.. любит то она, именно его. Через всю жизнь пронесла любовь к нему.

  Отрываюсь на миг от чтения. Закрываю томик и откидываюсь на диван, томно шепча: люблю тебя, смуглый ангел..
  Тьфу ты, опять не совсем то говорю. Я просто хотел помолчать, и кое-что припомнить.
  Да, образ из стиха Арсения Тарковского, в фильме Андрея Тарковского, возник в моём сердце:

  
  Когда судьба, по следу шла за нами,
  Как сумасшедший, с бритвою в руке..

  Книга дочитана. Виски допито. Мой кот спит и во сне улыбается хвостом.
  Ночь. Я зачем-то побрился. С выключенным светом в ванной, при свече: лицо в зеркале улыбалось, как ребёнок.. небритый.
  Мило, и чуточку жутко.
  Когда брился, вспоминал мечтательно, как сидя в ванне, я нежно брил ножку любимой, которую она поставила на мою грудь.
  Мы тогда были вместе, были счастливы, как в раю..
  Почему мы не вместе сейчас? А почему не вместе, Ларри и Изабелла? они разлучились, когда должны были обвенчаться.

  Ночь. Я вышел с Моэмом на балкон, покурить, перевести дух после прочитанного.
  Я бросил курить, но мне нравится ощущение сигареты в руке и боттичеллиевы изгибы дымка.
  Такой роман как у Моэма, нужно осмыслить.. Он может изменить жизнь.
  Может, в Индию поехать? Как Ларри?
  Или.. в Москву, к смуглому ангелу..
  Просто положу томик Моэма у её милой двери, позвоню, и, как в детстве, быстро сбегу по ступенькам, этажом ниже, прижавшись спиной, душой, к стене, с бьющимся во все стороны света — сердцем: такое и йогам не снилось.
  А может это им тайно и снится..

  Стою на балконе. Рука моя курит не в затяг. Моэм улыбается. Я думаю: на что похож этот чудесный роман о любви, выборе и душе?
  На английскую вариацию Дворянского гнезда Тургенева?
  Нет, не то..
  Мой взгляд упал на сирень под балконом.
  Я живу на 3 этаже, и сирень в тихом лунном свете, виделась просто волшебно, словно мой 3 этаж, был 3-м рядом в театре: видно блаженно-всё..
  Так после долгой разлуки с любимой, когда вы уже голые в постели, ты вдруг опускаешься на колени прямо в постели, и прижимаешься лицом к стоящей над тобой женщине, прижимаешься к её милой груди, животу, целуя его и тихо плача, и  вот тогда ты ощущаешь любимую, и её прощение, тёплое милосердие рук на твоей голове, даже больше, чем в сексе бы ты ощутил женщину: ты ощущаешь её нежно всю, как сейчас — сирень.

  Да, вот на что похож роман Моэма.
  Осень. Сирень уже давно отцвела, но в тихом лунном свете, её карие венчики, словно бы таинственно подсвечены призрачным сиреневым цветом, словно соски на груди женщины, спящей в постели с милой улыбкой, после ссоры и долгой разлуки.
  Моэм, милый, ведь это чудо, похлеще чем индийские чудеса, правда?

  Моэму почти удалось написать шедевр.
  Чего то не хватило, но это не столь важно.
  И вроде бы история стара как мир, и «ингредиенты» почти те же, но что-то новое и волшебное Моэм всё же добавил.
  Завязка романа смутно напоминает «Грозовой перевал» Бронте.
  Жила прекрасная богатая семья, у которой была чудесная маленькая дочка.
  В другой семье случается трагедия (словно счастье на земле, как и деньги, распределены не равномерно: если кто-то счастлив очень, значит где-то, кто-то.. будет несчастлив).
  Мальчик остаётся без родителей и его берёт под своё крылышко, мама этой девочки, и два ангелочка растут вместе.
  Все знали, что их нежная дружба перерастёт в счастливый брак.
  Ах, если бы в мире всё было бы хорошо, то и романов бы не было и писатели, вместе с ангелами, остались бы без работы.

  Разразилась Первая мировая война.
  Ларри (тот самый сирота), ушёл на фронт, лётчиком.
  Изабелла, его невеста, ждала его.
  И вот, он вернулся с войны..
  Тема не новая: от возвращения Одиссея, до пронзительного рассказа Платонова — Река Потудань.
  Я бы назвал это малым витком Вечного возвращения Ницше.
  Роман Моэма вполне бы мог называться — Возвращение (название идеальное, кстати: возвращение с войны, к себе, на небеса, на землю, к любимой, к душе..).

  Как часто бывает в таких случаях, ушёл один человек, а пришёл — другой.
  Нет, он по прежнему любит Изабеллу.. но что-то в нём надломилось: у него на глазах погиб лучший друг, спасая его.
  Моэм воплотил в Ларри, эдакого американского князя Мышкина.
  С одной стороны, эта светлая душа, контрастирует с пустым во все века, светским обществом, думающим только о деньгах и выгоде.
  С другой стороны, по новому — как первая влюблённость, каждый раз, она словно впервые на земле, — встаёт вопрос выбора: между бытием и бытом.
  И горе, если возлюбленная, большей частью своего существа, оказалась по другую сторону. Это не менее трагично, чем противостояние Монтекки и Капулетти, просто мы это не так явно замечаем.. в погоне за достатком жизни, карьерой, забывая о душе и любви, правда?
  Любой твой шаг в ту или иную сторону в данной ситуации — маленькая смерть: либо любви, либо души.
  А Ларри и так, нежный призрак. Он словно бы чуточку умер на войне.

  С одной стороны, Ларри понимает, что прежнюю жизнь он вести не может.
  В его груди словно бы образовалась та самая дыра, размером с бога, о которой писал Сартр, и её чем-то нужно заполнить.
  А как же любовь, скажет кто-то?
  И вот тут Моэм ставит вопрос, похлеще гамлетовского: быть или не быть: любить, но не существовать, или..
  Словно душа, покинувшая тело, Ларри тянет странствовать.
  Он зовёт Изабеллу за собой… (Так души смотрят с высоты, на брошенное ими, тело!), но она отказывается.
  О ней, не потому, что не любит. Потому что.. живая.
  И дело не совсем в том, что она привыкла к роскоши. дорогим платьям, машинами и дорогим ресторанам, как думают многие: фактически, ей предлагают.. загробную жизнь.
  Для живого человека — это гибель. Как для нас гибель и грех, пойти вслед за душой любимого.. если он умер.
  Не все ведь пойдут в райские кущи, правда? Так что не стоит укорять Изабеллу..
  Она живая, понимаете? А значит, она чуточку мертва для вечной жизни и вечной любви, куда её зовёт Ларри.
  В этом и состоит тайное очарование романа, его спиритуализм.

  По сути, мы видим новую вариацию Матрицы: остаться в роскошном.. но пустом мире иллюзий, или выбрать настоящий мир? Любовь? И что с того, что любовь — в трущобах разрушенного мира?
  Мы не в фильме и красненькой таблеткой тут не спасёшься.
  Так что не нужно судить Изабеллу.
  Представьте на минутку дивных исполинов гуманизма: Толстого, Пушкина, Рафаэля..
  Они — плоть от плоти своей жизни. Жили ради людей. Но если бы им сказали, что ради людей нужно уйти в пещеры, они бы сошли с ума или застрелились: они бы не могли не писать.
  Это всё равно что желать цветку стать бабочкой: цветок умрёт и станет лишь пёстрым ветром..

  В идеале, конечно, если бы мы стали на миг ангелами, то «дыру размером с бога», нужно было бы проделать и в душе Изабеллы, чтобы она и Ларри, жили и любили на равных.
  Вообще, трагедии в романе, как-то срывают с людей всё ложное, словно осень — листву, и сквозь поредевшие шелка богатств, сквозится синева вечной души.
  Вот бы… всех раздеть до души, правда?
  По сути, это потаённое желание женщины. Поэтому мужчина никогда не поймёт по настоящему боль женщины.
  А что следует за болью? Лю-боль..

  Моэм, чуточку использует в романе «сладостный стиль» Данте и Петрарки, Боккаччо, в смысле поклонения Прекрасной даме, но у Моэма это сразу — истина, и Ларри направляется именно к ней, спускаясь за ней и в Аид угольной шахты, словно Орфей, и следуя за ней в Индию..
  Мне подумалось: если мы гладим сирень, тоскуя по любимой, или строчки со стихами Пушкина, может, мы чуточку гладим и душу любимого человека?
  Здесь ведь почти по Плотину: увидеть прекрасное, можно только нечто прекрасным в себе.
  Без Прекрасного в душе, и Достоевский будет скучен и Моэм банален и.. любимый человек будет чужим для тебя.
  Он — не ты, и в этом вся беда мира.
  Вот эта строчка Моэма, Платонова — я, эта качнувшаяся веточка сирени за окошком любимой — я..
  В том числе и ими, я люблю смуглого ангела.
  Может, для Ларри, изувеченного на войне духовно, для того чтобы вернуться к Изабелле духовно, нужно.. чуточку умереть для неё? И для себя. Вобрав в себя всю красоту Эпохи Возрождения, средневековых мистиков, индийскую мудрость.
  В этом же обратная, лунная сторона и его души и Изабеллы.

  Да, мы видим в романе прелестное, Одиссеево скитание души, любви в романе, то пропадающей, то появляющейся, словно луна, в быстро несущихся облаках.
  Моэм по-женски тонко играет на контрастах.
  Спустя 10 лет, Изабелла и Ларри снова встречаются, и она искренне спрашивает у Моэма: я уверена, что Ларри — девственник (Чудесный приём, кстати, набоковский — сделать себя, персонажем романа, общающегося со своими персонажами, не знающими, что они его персонажи, что он их незримый Бог. Есть в этом какая-то ранимая тайна бога: он сидит не где-то на облаке с бородой, он совсем рядом с нами, он может на миг проявиться в нашем друге, осеннем листке, коснувшегося нашего плеча в печали, в томике поэта на наших коленях или в долгожданном письме).

  Для женщины, это дороже любых сокровищ, что спустя 10 лет скитаний, её любимый остался ей верен (напомню, Изабелла давно в браке и у неё дети).
  Параллели с Мышкиным и Христом очевидны, тем более что Ларри идёт 33-й год.
  Но вся прелесть ситуации в том, что если тело и верно любимой, то душа.. нечаянно может переспать с истиной.
  У мужчин это иногда бывает.
  А если.. ты весь — душа?
  Незадолго до разговора с Изабеллой, Моэм описывает, как Ларри, подрабатывая в Германии, спал ночью в амбаре на сеновале, и к нему пришла.. хозяйка, замужняя, влюблённая в него.
  Ночь. Ни кота не видно. Звёзды мерцают.. Ларри просто отдался ей, чтобы не смущать, не делать больно.
  И только утром он узнал.. что это была не хозяйка, а её свояченица — вдова.
  Здесь не просто узнаваемый сюжет Декамерона.
  На самом деле, тут мистицизм, похлеще чем у Якоба Бёме, мимо которого пройдёт с чудесной улыбкой рядовой читатель.
  Это мистическая, астральная рокировка: образы Изабеллы и Софи (о ней я скажу позже).
  Но важно то, что по сути — они, одно целое.

  Если вернуться к нашему «Декамерону», то тут прелестно то, что Ларри, подарил женщине, её озябшей душе (не видя женщины, а значит, подарил — душе), секс, нежность, как цветок.
  Джордано Бруно писал, что, возможно, не душа находится в теле, а — наоборот.
  Бруно чуточку ошибался: душа находится в теле — у большинства.
  Но есть грустные лунатики жизни, любви, у кого тело — находится в душе.
  Это во всей полноте поймёт чуткий читатель, когда Изабелла будет ревновать Ларри — к Софи, кроткой подруге их юности, на которой.. Ларри собрался жениться.
  Софи теперь на самом дней: она проститутка и наркоманка. Её все чуждаются..
  Но мы то понимаем, что Софи — это та самая Премудрость божия. Поруганная в этом мире людей.
  Моэм прав — милосердие порой сияет ярче любви: без милосердия нет любви.
  До меня не сразу дошло, что Ларри привлекло к Софи не только милосердие, но и.. единство трагедии: тот неземной свет, что закровоточил в её груди ( они оба чуточку мёртвые): в жизни Софи есть своя трагедия. Не дай бог никому такой..
  По сути, она и Ларри — оба мёртвые. И не случайна ариаднова ниточка польской темы, инфернально связующая их.
  Милая, милая Софи..
  Вчера посмотрел фильм Остриё бритвы (1984) с Биллом Мюррей (чуточку узнал в нём себя. Чуточку..). Фильм милый.. но упрощён предельно. Смотря такие фильмы, понимаешь, насколько тонок Моэм. Эта тонкость и мистика изъята из фильма..

  Пока далеко не отошли от Декамероновской темы, замечу кое-что любопытное, что меня поразило в романе.
  В том же Декамероне (думается, Моэм намеренно пересадил из романа Боккаччо, как нежный цветок, этот образ с рокировкой, в свой роман), есть пронзительная история о Изабелле (имя героини романа Моэма).
  Эту историю Китс использовал в своей поэме: Изабелла и горшок с базиликом.
  В романе, Китс цитируется часто, но не эта поэма, так что чуткий читатель уловит эту нотку.
  Итак, сюжет поэмы и истории в Декамероне: жили влюблённые, и жили бы себе хорошо и дальше, если бы мир не был безумен.
  Возлюбленного Изабеллы, убили, а его отрезанную голову спрятали в горшок с бизиликом в её комнате.
  Изабелла тосковало о любимом, поливала цветок, разговаривала с ним.. ничего не зная
  Думается, что роскошная, цветущая жизнь Изабеллы, в романе Моэма, стала вот таким же горшочком с базиликом, в которым были.. захоронены её сердце и сердце Ларри.

  Да, вот что меня поразило.
  В одном эпизоде романа, я наткнулся на такое описание Ларри:

  
  Я сама когда-то в него влюбилась.
  Это всё равно, что влюбиться в отражение в воде, или в солнечный луч, или в облако.
  До сих пор, как вспомню, так дрожу, вот какая мне грозила опасность..

  Разумеется опасность: это фактически описание души. А с душой, своей, или чужой, без разницы, встретиться опасно: может измениться жизнь.
  Но поразило меня не это. Дело в том.. что в мемуарах о Перси Шелли, одна женщина вспоминала о нём именно этими словами.
  Ларри — это чуточку Шелли?
  Моэм очень любил Шелли, и его имя один раз даже мелькнуло в романе.
  А ещё у Ларри есть одна особенность, как у Шелли: он мог пропасть, как нежный призрак: вы только что с ним говорили, отвернулись на миг.. а его уже нет. Лишь за окном сияет чудесное облачко, сирень цветёт..
  Как я узнал, образ Ларри - многослоен, и во многом был вдохновлён неким английским лётчиком, который принял монашеский постриг.
  Но то, что в Ларри — есть нотка Шелли, это неожиданно и приятно.

  Не менее я был потрясён описанием одного мистического эпизода.
  Не ожидал такого от Моэма.
  После долгой разлуки с Ларри, Изабелла ехала с ним в машине (он — на переднем сидении, Изабелла и Моэм — на заднем).
  Рука Ларри, как тонкий лунный свет на карей веточке, лежала на спинке кресла.
  На неё смотрела Изабелла.. смотрела всей душой, судьбой.
  Она часто дышала..
  В общем, Моэм, сидя рядом со своей героиней, подарил ей, словно нежный цветок — самый чудесный и странный оргазм в классической литературе.
  Многие скажут, что это не оргазм.. но меня не проведёшь: я его за версту чувствую, как мотылёк, школьник и дворник, раньше всех чувствуют первое цветение сирени.

  Это так чудесно и странно.. В Индии, был Ларри, а Изабелла, не касаясь мужчины, нежно и невесомо, как телепат любви, тайно от Ларри, занялась с ним любовью, с его рукой, так похожей на цветок, с памятью о нём занялась любовью, и испытала катарсис.
  Так инопланетяне могут заниматься любовью. Или.. просветлённые йоги.
  Но ведь для женщины, любовь — это Индия духа. Не так ли?

  Ларри как-то рассказывал Изабелле, что жил 2 года у одного святого в Индии.
  К нему приходили издалека, просто чтобы полежать у его ног, коснуться его колен и ощутить тишину и блаженство.
  И вот мне подумалось.. а Ларри хоть раз, говоря это, взглянул на ноги Изабеллы?
  Когда Моэм писал роман, это было ново, предвосхищая движение битников к дзену: открытие Индийского солнца мудрости.
  В своё время в России, словно инопланетян, открыли простой народ и преклонились пред ним, с сохой ходили, в косоворотке, ели чёрный хлеб..
  Просветлялись. Сейчас это модно, я про Индию, вот так слепо и рабски восхищаться восточной мудростью, почти брезгуя.. русской верой и мудростью.
  Господи, как подумаю, что все истины мира, все красоты эпохи Возрождения, тайны Востока, для меня заключены в смуглых коленочках моего ангела..
  И почему к ним никто не ходит на поклон? Из Америки, Франции, Африки, Индии?
  Просто чтобы коснуться.. её милых колен.
  Так ярко вижу эту пёструю и радостную очередь к её домику в Москве..
  Кстати, есть особая прелесть в том, что ты не видишь себя и своего смуглого ангела, в персонажах романа, но Вы нежно сквозитесь в самом очаровании книги, в улыбке вот этого парня, этой девушки, в сиянии травки где-то на вечернем холме в Индии..

  Образ со смуглым ангелом и Индией, это не просто очередное и нежное сворачивание с тропки рецензии и романа — в цветы и звёзды (так Ларри свернул с классической канвы романы и своей судьбы).
  В романе, особенно в конце, много разговоров а-ля Иван и Алёша Карамазовы, о жизни, боге, индуистских премудростях.
  Имя Достоевского лишь на миг мелькнёт в романе, косвенно..
  Мне это не очень близко, мягко говоря. Я не религиозный человек.
  Но.. я люблю божественное. В любви прежде всего, в искусстве и милосердии.
  Я легко могу обойтись без рая, бога и потусторонних печенек награды.
  Не могу обойтись лишь без божественного..
  И потому, конец романа, я читал как карамазовский.. чёртик, с грустной улыбкой хвостика.
  И сейчас пишу это, внутренне ведя диалог с Ларри.. и не только.

  С грустной улыбкой читал в романе, как те или иные герои, находили спасение в храме, в кабаке, дзене, наркотиках, роскоши культуры..
  И всё это так зыбко, непрочно.
  Всё непрочно, кроме любви..
  Они думают, что обрели спасение.. и не видят, что за ними идёт тот самый «сумасшедший, с лезвием в руке»
  В этом смысле, мне было бы о чём поспорить с Ларри: раздели во всех религиях, рай и бога, и они завянут, как грустные и нежные цветы. Потуши как свечу, буддийское понятие абсолюта, в котором растворится душа однажды и не будет больше рождаться в этот мир скорби, и святые Индии, растают, как снег в апреле.
  А любовь не завянет никогда, потому она и бог — одно.
  Да и трусливо это, спрятать свою душу, как страус — голову, в песок небесных вещей, и не откликнуться больше на помощь страждущих, не желать больше.. вернуться в этот грустный мир.
  Думаю, со временем, Ларри бы отошёл от нежного морока восточного дзена, взяв от него лучшее.

  Так что мой образ со смуглым ангелом не случаен: лишь у смуглых, милых колен любимой, для меня могут существовать Рай и Бог.
  Зачем мне ехать в Индию, читать тома мистиков? А, Ларри?
  Бритва индусских мудрецов, может превратиться в банальную.. бритву Оккама, особенно, когда ты на исходе жизни, проскитавшись, понимаешь, что вдали от настоящей любви, жизнь бессмысленна, и время уже не вернуть.
  Дослушав меня, Ларри улыбнулся бы мне своими лучистыми глазами, и сказал: Саш.. а что бы ты сделал, если бы… лишился своего смуглого ангела и её смуглых колен?
  Утратил бы рай и бога, мир. Стал бы ты потом искать этот рай? В Индии, искусстве, в радостях жизни или новой любви?

  Я бы не знал что ответить. Я бы..  допил вино из бокала, и вспомнил милую Софи, для которой любовь была — богом, раем. И она потеряла её, и мир сорвался во тьму.
  Что ей рай? Бог? Или этот детский, идиотический тетрис индуистских перевоплощений и дзенов? (кстати, в экранизации это чудесно показано, до слёз).
  Чепуха, игра ветра в траве..
  В волосах любимого, ветер играет нежнее.
  Софи — самый трагичный и таинственный персонаж романа.
  Но её так бесконечно мало..
  О ней бы хотелось прочитать отдельный роман. Экзистенциальный.
  Американская Настасья Филипповна.

  Может, в её образе заложен тайный смысл?
  Или вы любите прогуливаться только по туристическим тропам в романах, искусстве?
  Хотите.. свернуть в мрачный и готический переулочек?
  София — премудрость божия, утратившая бога.
  Это почти идея Достоевского об осиротевшем мире.
  Отдаться безумию любви до конца, и не оглядываться, не искать больше — так называемый реальный мир, о который разбиваются не только сердца в любви, но и бог и небо.
  Отдаться любви всей душой и не оглядываться на обожжённые руины мира, и ледяное, почти космическое безмолвие жизни, или как сказали бы романтики индусы — Абсолют, а как по мне, это обыкновенный и чудовищный Молох, перемалывающий души, тот самый «сумасшедший, с бритвою в руке».

  Но всё это я бы только подумал, и, приподнявшись над столиком, тихо поцеловал бы Ларри в смуглую и небритую щёку.

  - Если тебе так легче, милый Ларри, то я за тебя рад.

  73

  7,1K