Рецензия на книгу

• 

  laonov17 августа 2024 г.

  Так души смотрят с высоты.. (рецензия adagio)

  Как начнётся конец света? Думаете, с голливудским размахом, с лиловыми грозами, во всё небо разорванное, с падающими звёздами и.. со слегка смущённым Христом (ангелы перестарались) на земле?
  Нет, просто где-то в осеннем парке, смуглая и прекрасная девушка будет сидеть на лавочке, с томиком «Воспоминаний» Тэффи, и возле неё зацветёт веточка сирени, всего одна веточка, как робкая улыбка вечернего воздуха.
  Всё. Больше ничего не изменится в мире.
  Разве что сердце припомнит голубоглазого паренька и сердце дрогнет во тьме, совсем как веточка сирени.
  Ничего больше не произойдёт, просто с этого момента, сердце по иному взглянет на безумие, полыхающее в мире, уже века, и губы прошепчут: ах.. вот он какой, конец света. Так просто? Как строчка Пушкина..

  А ещё.. ещё.. на могилки известных писателей и поэтов, этих тайных ангелов среди людей, придут их милые животные, которых они воспевали, кто был рядом с ними в самые тяжёлые моменты жизни, как бы напоминая человеку, кто на самом деле, ангелы хранители.
  На могилку Эдгара По, прилетит чёрный ворон.
  Над могилкой Набокова, словно над одиноким фонарём (она засветится в конце света), замерцают лиловые, огромные бабочки.
  К могилке Платонова, прилетит озябший воробушек.
  К могилке Тэффи.. вальяжно подойдёт чёрный кот, потянется (со стороны покажется, что он галантно поклонился своей госпоже), и ляжет как домашний Сфинкс, уютно подложив правую лапку под грудь.
  А вон там что за могилка? — отсюда не видно. Над ней летают огромные сиреневые ангелы, как перепуганные мотыльки на вечерней улице Калькутты перед бурей.

  Я не знаю, как начнётся конец света.
  Не знаю, захочет ли кто-то из ангелов написать воспоминания о том, как жили однажды на земле..
  Мне бы очень хотелось, чтобы такие воспоминания поручили не апостолу Иоанну (чудесный стилист, кстати), не Бунину, с его едкими «Окаянными днями», не Шмелёву, с его апокалиптическим «Солнцем мёртвых», и упаси боже, не диссидентам  с Того света.
  Однажды, на небесах родятся новые, крылатые, сияющие люди, не жившие на земле. Они могут ужаснутся воспоминаниям о милой Земле.
  Хватит этого мрачняка. Хочется, чтобы дети на небесах, улыбнулись, читая о жизни, а их родители.. грустно улыбнувшись и прижавшись друг к другу, завернулись бы в сияние крыла, как в тёплый плед, словно бы что-то припоминая.
  Да, было бы чудесно, чтобы летопись жизни и даже Апокалипсис, написала бы.. Тэффи.

  Все мы знаем, как написали бы свои воспоминания о послереволюционном лихолетье и крестном пути изгнанничества с Родины: там была бы сплошная боль, праведный гнев, мудрые сентенции, и желчь, желчь, желчь.
  В этом смысле, воспоминания Тэффи — единственные и уникальные в своём роде (они светят, как звезда Венера в вечере мира).
  Тэффи гениально начинает свои воспоминания в духе строчки стихотворения Блока: Ночь, улица, фонарь, аптека..

  - Москва, осень, холод..

  Всё уже было. Мир умирал уже тысячу раз. Почти столько же воскресал и бог.
  Чему удивляться?
  Наступил апокалипсис (пятое время года?), русская революция. Люди, как лёгкие и бесприютные тени листвы в бурю, носятся куда-то, дрожат в синеве.
  Мрачные слухи, похожи на зрачки перепуганных ангелов.. которых впервые пустили на «фронт», и они впервые увидели крики и кровь: многие «ангелы» сошли с ума.
  Может в этом и тайна необычной красочности апокалипсиса..

  В лучших традициях какой-нибудь древнегреческой поэмы, написанной.. Гоголем, Тэффи встречает ангела на улице: некоего Гуськина.
  Он устраивает концерты и искушает её отправиться с ним и ещё несколькими людьми, в солнечную Украину.
  Не смейтесь, что у «ангела» такая водевильная фамилия: у ангелов есть свои рабочие робы, сменки.
  Главное, что это крылатое существо: гусь! Есть даже в этом что-то сказочное..
  Интересно, знал ли Гуськин, что он крылатое существо?
  Не думаю. Хотя, мы не видели его чудесных снов, не знаем, почему он быть может улыбался во сне: может ему снился смуглый ангел?

  Ясно одно: он спас Тэффи, увезя её из Ада, где вскоре Цветаева потеряет ребёнка, и свою поэму — Ангел на площади.
  Ясно и то, что этот таинственный Гуськин — изумительный художественный персонаж, в лучших традициях милых и побитых жизнью, Арлекинов Достоевского и Гоголя.
  Эдакая гремучая смесь (смешать, но не взбалтывать), из Горация, который встретил Данте в Аду, из Санчо Панса, до неприличия исхудавшего в России и ставшего наконец-то похожего на Дон Кихота, и, наконец, пьяненький юрод-генерал Иволгин из «Идиота» Достоевского. А ещё.. Чичиков.
  По сути, мы видим не простые путёвые заметки эмиграции (таких сотни, и эстетическое преступление, видеть в Воспоминаниях Тэффи, именно это: а судя по отзывам на лл, так делают многие).
  Что же мы видим? Экзистенциальный путь души на Земле.
  Дорогой читатель, когда будешь читать Воспоминания, налей себе бокальчик вина, а лучше два. И ты тоже это увидишь.
  Лучше, конечно, три. Я это увидел только после третьего..

  Тэффи не думала, что покинет Москву и Россию навсегда: она ехала на гастроли.
  Что наша жизнь? Гастроли..
  Так ведь и человек искренне думает, что, умирая (что есть наши болезни, вихри жизни или затянувшаяся ссора с любимым человеком, как не хаос революции, чуточку — апокалипсис, с оглушающей и космической тишиной взошедшей над миром, как вторая и мрачная луна?), он вернётся на землю, или счастливо и навсегда поселится в раю.

  Ещё Достоевский заметил, что юмор — иногда может быть не менее пронзительным, чем самый острый ум.
  Я бы даже сказал, на ощупь вспоминая забытые слова Чёрта, из Братьев Карамазовых, что смех — это трагическая основа мира, некий бред жизни, к которому грешно подходить слишком серьёзно.
  Чёрт вроде бы говорил, что он — вполне добрый, но почему то ему положено играть роль подлого разбойника, и люди почему-то находят это смешным..
  Знаете, — продолжаю уже я, а не Чёрт, — так порой люди, пережившие чудовищные трагедии, потом вспоминают о чём-то, или описывают что-то недавнее, к трагедии не имеющее отношение, со странной и кроткой улыбкой, которая даст фору улыбке Джоконды, и кажется, что вот-вот человек сорвётся в истерический смех… и потом закроет лицо дрожащими ладонями, и тихо заплачет: вот какую нотку я уловил в воспоминаниях Тэффи.
  А ведь люди, слушающие такого человека, думают: улыбается.. значит трагедия на нём не глубоко отразилась. Легко отделался. Или ещё хуже: улыбается.. после такой трагедии. Подлец..

  Я бы даже сказал, что Тэффи написала свои Воспоминания, своё Евангелие эмигрантского крестного пути, от имени грустного Арлекина, в духе карнавалицазии романов Достоевского (по Бахтину), где самая улыбка, словно тишина в рассказах Чехова или половодье теней на полотнах Рембрандта, оттеняет трагедию и боль людей и жизни, свет жизни, больше, чем прямое их изображение.
  Я не сразу понял, кто такая Тэффи, хотя давно уже нежно люблю её.
  В Воспоминаниях, раз за разом повторяется как тайный музыкальный мотив, мелодия грустного и чуточку неприкаянного отчуждения Тэффи от людей, которое многие почему-то путают со снобизмом (какой-то нравственный дальтонизм), как и в случае с Набоковым: Тэффи — сестрёнка Набокова по музе улыбки и нежности.

  На самом деле, Тэффи равно чужда и времени и земному и.. даже небесному.
  Она до ужаса боялась выступать на публике. Могла даже убежать домой и спрятаться под одеялом.
  Вот бы от жизни так можно было убежать.. под одеяло. В идеале, к любимому человеку. И совсем уж в идеале, чтобы этот любимый человек был в это время там — один.
  Тэффи — ангел в очаровательной шляпке, перепуганный земной жизнью и очарованный ею, как ребёнок.

  Нужно иметь особую роскошь души, памяти, и безупречное чувство музыкальности воспоминания, чтобы удержаться и не рассказать изумительной нежности и образности, подробности, сохранив их для писем к друзьям и для снов.
  В Воспоминаниях Тэффи нет дивного, ангелического образа, как она осталась совершенно одна в революционной Одессе.
  Стрельба, тени людей на улицах перепуганных, словно листва в ноябре, несутся куда-то, весь мир словно бы заосенился и вот-вот сорвётся вместе с листвой в небеса..
  Коридоры гостиницы опустели: все давно сбежали, даже служащие.
  Как перекати-поле, по полу коридора, катится скомканное письмо.
  Тэффи одна в гостинице. С ней лишь.. приблудный чёрный кот-непоседа, которого не бросить, который напуган.
  Женщина и кот, на маленьком, богом забытом островке, посреди моря человеческого безумия.
  Это же гениальный образ! Но его не упомянула Тэффи. И я бы не упомянул.. если бы не 4-й бокал вина.

  У каждого воспоминания есть своя грация. У Тэффи вышла гармоничная, чуточку потусторонняя музыка памяти сердца: интересно, когда мы проснёмся в конце света в гробу — если верить Достоевскому, — то что мы первым делом сделаем?
  Кто-то рехнётся, разумеется. Кто-то сладостно потянется, всем своим бессмертным сиянием, не поняв даже, что он мёртв. А кто-то.. мило улыбнётся, словно во сне ему приснилось что-то чудесное. Чей то смуглый носик..

  С грацией кошки — лунатика на карнизе повседневности, Тэффи крадётся по высотам жизни, смотря на счастье, трагедии людей и свои трагедии, так, словно она изобрела машину времени и вернулась в прошлое, на 500 лет назад, или в будущее — на 1000, и равно зачарованно и печально касается не какой-то чудесной для этого времени — чепухи, а.. потёртого корешка книги на полочке, словно клавиши рояля.
  Мэрилин Монро, подпиливала вкось, каблучок на левой ножке, чтобы её походка была неподражаемой и женственной.
  Тэффи… у неё словно «подпилено» крыло.
  Я это понял, когда в одном эпизоде мемуаров (на корабле все люди напуганы, что он снова причалит к берегу, где их ждёт смерть: важнейшая тональность воспоминаний: жизнь — как лодка Харона, которую отнесло в открытое море. И спутались берега: где жизнь, а где смерть?
  Равно ужасает и то и другое, и там и там — родные голоса и лица), Тэффи была напугана не близостью смерти, как другие, а хтонической подробностью жизни: злобой людской, страшными харями, звуком приклада об пол, светом фонаря в лицо..

  Так кошка ночью, крадясь мимо чудовищ, порой испытывает больший ужас и омерзение, перекрывающее даже возможность гибели (у неё 9 жизней!), если её лапка оступится в грязную лужицу.
  А ещё я подумал.. что такое отношение к жизни, как у Тэффи, складывается у тех грустных лунатиков жизни.. кто словно бы не единожды умирал.
  Жизнь ведь прекрасна и ужасна тем, что в ней можно и не умирая телом, умереть несколько раз, и несколько раз, воскреснуть, особенно в любви, и блажен тот.. у кого совпадает количество смертей и воскрешений.
  У Тэффи — не совпадает.
  Она словно бы смотрит на жизнь, чуточку со стороны (Как там у Тютчева? — так души смотрят с высоты, на брошенное ими тело..).
  Она живёт — шёпотом (жить в полный рост, порой больно, правда?), но в полный рост души, она — вспоминает.
  И в этом главная прелесть её мемуаров.

  Тэффи тяжело умирала (ах, она могла бы с улыбкой описать это. С грустной.. а люди бы подумали, как обычно: улыбается.. значит, не так ей и больно), но даже в такой момент она нашла место для улыбки.
  На её столике потом нашли листик со строчкой: нет выше той любви, как если кто-то морфий свой отдаст брату своему. Вот!! Н. Т.
  Это она о Тамаре, подруге своей, тоже страдавшей, но принесшей милой Тэффи — быть может, последнее.
  И в любви ведь так бывает, правда?

  Тэффи очень точно, как влюблённый суфлёр в театре, из своей грустной «пещерки», подсказывает читателю нужную тональность прочтения (услышит только влюблённый!) Воспоминаний: когда спишь, такой кошмар порой снится — жуть, а проснёшься в ночи, и глупо улыбаешься..
  Тэффи, словно Будда, чуточку «проснулась» от морока жизни.
  Когда Мопассан умирал, он в мрачном бреду шептал: жизнь.. её нет. Всё распадается на звёзды, шутовство.
  Тэффи гениально уловила этот радиоактивный распад атомов жизни, в момент мировых потрясений. Более того, что это является основой жизни: чеширская улыбка истины.

  Я не знаю, как это удаётся Тэффи: в одной строчке у неё, как у Достоевского или Андрея Платонова, может уместиться ад и рай, т.е. в её случае — улыбка и настоящий андрее-платоновский ужас, когда краешком сердца, взгляда, как в Аиде, смотришь на что-то в стороне.. и не хочешь верить глазам: ты так забавно и мило идёшь с друзьями по вечернему переулочку, с заикающимся дождиком, словно и он тоже что-то увидел.. увидел — первый: собака что-то ест. Тащит что-то: руку? Но это же безумие! Этого не может быть в 20 веке, в век Гамсуна, Моруа, Рильке..

  Поймал себя на мысли (почему так редко ловят себя на сердце?), что Тэффи порой описывает людей, как ангел-живописец, описывал бы осень, перелётных птиц, траву на вечернем ветру.
  Вот Тэффи мило говорит о какой-то милой женщине, или милом мальчишке-непоседе..
  И через пару строчек мы узнаём, что они.. умерли, расстреляны.
  Словно это происходит не на земле, а на далёкой и мрачной планете, где жизнь человека равна мотыльку, дрожанию травки, качнувшейся тени от веточки у окна.
  Какое-то квантовое измерение жизни..

  И словно сон, тень сна, тени в Аиде, перед читателем проходят дивные образы улыбок, трагедий: паренёк, умирающий вдали от любимой, с именем её на устах, в бреду, сжимая подаренного ею на удачу — плюшевого медвежонка (умереть с именем любимой на устах.. это же чуточку — рай любви? Этим можно искупить многое).
  А вот пролетает ангел безумия, простёрший над Тэффи свои широкие, карие крылья, спасая её: он явился к ней в образе невзрачного человека с психозом в острой форме, уведя её на корабль, из ада.

  А вот на корабле, худенькая девушка в синем платочке на плечах, облокотившись на поручни, грустно поёт: гори, гори, моя звезда, звезда любви, рассветная..
  И иностранный корабль, словно бы замер в синеве: заслушался, прижав к своей груди — паруса, словно письма (что за наваждение? Тэффи вроде описывала пароход с трубой..), и на этом корабле, чумазый матросик, трепетно слушал на мачте (?? не было мачты, там же труба..) песнь русской Лорелеи, а потом вдруг крикнул: Машенька!
  Это был барин этой девушки. Она — горничная, была в платке его жены.
  Где его жена? Мы не знаем. Что стало с имуществом? Неизвестно.
  Быть может один этот синий платочек и остался. И эта грустная девушка..
  Этот эпизод — маленький шедевр по инфернальной живописности, он словно бы намекает нам на Дантову логику ада: в аду — всё зеркально: барин стал чумазым матросиком, как чёртик, а девушка, горничная, быть может, кого он тайно любил.. кем она стала? Лишь синий платочек жены вздрагивает на её худеньких плечах.

  Нет, не то произведение назвали «Божественной комедией» (я про Воспоминания Тэффи).
  Революция — как комедия Дель Арте в аду.
  А чего только стоит образ комиссарши!
  Достоевский бы грустно улыбнулся тому, во что «эволюционировали» инфернальницы на Руси в 20 веке.
  Знаете, такой странный тип людей: либералочка, курсисточка неприметная, бойкая, но в то же время — кроткая, кричит о правах людей и европейских ценностях.. вдруг, случается революция, и расправляются её тёмные крылья.
  Тэффи любопытно описывает, как эта бывшая курсисточка в тёмном кожаном плаще, сама любила убивать людей, да не просто, а играючи, с наслаждением, сидя на скамейке возле дома, поигрывая наганом в руке, как веерком.
  И тут же, возле скамейки, не стыдясь мужчин, ходит в туалет.
  Неужели эта серенькая мышка, Так мстит жизни, мужчинам, сексуальности, уродуя их?
  Она же.. сама находится в аду. Сама страдает и не понимает этого. Её душа и сексуальность — озябли, как на планете Плутон.

  Тэффи точно очертила таких людей: в мирное время, были девушки в деревнях, которые сами просились «помочь», когда рубили голову курочкам.
  Недалеко от меня, есть чудесное кафе. Там официант — ну чистый маньяк, по внешности. Ясное дело, скрывается, таит от людей свои мрачные желания. Но наступит момент..
  Но вскоре мне стало стыдно за эти мысли: очень милый человек. Хотя когда он подходит, мне хочется отдать ему все свои деньги и прижаться к стене.
  Но ведь если бы мы встретили в тёмном переулке — Сократа в плаще, мы бы тоже перепугались до смерти, если бы.. он попросил у нас сигаретку, не так ли?

  Интересно, неужели во всех революциях, из своих вековых пещер, на поверхность вылезает вот такая кошмарная хтонь, как эта курсисточка-комиссарша, прорываясь во власть?
  Словно бы смутно ощущая, что они и власть — это нечто сродное.
  Я про идею власти вообще: в ней изначально дремлет ад.
  А если бы.. эту жуткую комиссаршу, когда она была мышкой-курсисточкой, полюбили? Пролили в её озябшее сердечко, капельку тепла?
  Нет злых людей и нет никакой хтони. Есть чудовищный недостаток любви в этом озябшем, как планета Плутон — мире.

  А вот другой эпизод: Тэффи описывает Олюшку, милую девушку с ранимой душой, которая по доброте душевной, уступила своё спальное место в поезде, грубоватому матросику (быть может не спал несколько дней).
  Поезд врезался во что-то и матросика.. разорвало.
  На девушке — ни царапины, но душа — в клочья, от мук совести.
  Это же типичное мытарство в аду, где даже добрый поступок ведёт к гибели и боли.
  Но тут любопытно и ещё кое-что.
  Из писем удивительной, и ныне почти забытой поэтессы Серебряного века  — Аделаида Герцык (Цветаева её просто обожала, как ангелическую душу, прежде всего), я не так давно узнал, что в это же самое время, в Крыму, София Парнок точно так же уступила своё место грубоватому мужчине в поезде.
  Поезд потерпел крушение. Мужчину разорвало, София осталась жива, но мучилась душой ужасно, что виновна в его смерти.
  Эта тема "рокировки", крушения и Орфеева огляда в пути, я бы не назвал символом, хотя он сквозной в Воспоминаниях, тут более тонкое что-то, некий спиритуализм ностальгии, внахлёст, мучительная рефлексия души: а может мне остаться? Разделить крестный путь с народом? Страной?

  Вообще, Воспоминания Тэффи, похожи на те дивные, легендарные вечера у графинь в 18 и 19 веке, где Бальзак, Вольтер, Тургенев, черпали своё вдохновение.
  Вот кому нужно поставить памятник: эти неприметные и гениальные графини — подлинные музы прошлых веков, это к ним ходили, как на исповедь, поверяя им своё счастье и горе, грехи..
  И потом, с милой улыбочкой, они рассказывали об этом — писателям, обмахиваясь сизым веерком, словно огромная, бенгальская бабочка залетела в окно и порхает как муза, возле сердца поэта.

  Ах, читая Тэффи, словно оказываешься на таком вечере, словно.. ты у себя дома.
  Хочется закрыть глаза, и слушать, слушать, нежно улыбаясь и вытянув ноги к камину, сжимая в руке бокальчик вина.
  Да, твоя кошка-непоседа, не видит этот камин, и начинает играть с твоей ногой, отвлекая от уюта, но это уже не важно, в этом тоже есть что-то от Тэффи.

  В конце рецензии, не могу не привести пример юмора Тэффи.
  Собственно, это не совсем юмор, это сама жизнь и её Джокондовская улыбка.
  Гений Тэффи в том, что она подметила это.
  Так порой наш милый кот, радостно запрыгивает к нам в постель.. в 3 часа ночи, бьёт нас лапкой по носу и словно бы говорит: поиграй со мной! Самое время! Посмотри какая чудесная луна за окном!
  А ты смотришь на него из под одеяла, словно перепуганный Вий или вампир в жестоком похмелье, и не понимаешь в чём дело.
  Так Тэффи приняла игру жизни, её грустную улыбку.

  Было забавно читать, как в лихолетье революции, дом её знакомого — разграбили (нет, тут ещё не забавно, не хмурься на меня, читатель), и картина с изображением Тэффи, оказалась у одной старушки.
  Она подумала.. что это редкая икона русской святой, с грустной улыбкой (святые редко улыбаются, как мы на фото на паспорт), и, повесив её рядом с иконой Николая чудотворца, молилась им и зажигала свечи возле них.
  Согласитесь, есть писатели, которые сами пишут свои творения, а есть отмеченные богом, в чернильницу которых макает своё перо — сама жизнь.

  Но вслух я улыбнулся, когда Тэффи описывала одного забавного и напуганного еврея (эдакий полненький Санчо Панса с худенькими ножками, как у Дон Кихота).
  На корабль нужно было срочно перенеси уголь, чтобы он отплыл в безопасность.
  Рабочих не было.
  Пришлось интеллигенции, боярам, перевоплотиться в «чернорабочих», что напомнило мне забавный ад из фильма Пираты Карибского моря, там где Джек Воробей, один, во множественном числе, батрачил на корабле: сам командовал и сам же получал тумаков от себя..

  Так вот, этот милый и забавный еврей так вошёл в роль, что, таща на спине мешок с углём, по мужицки пел: э-эх, юхнем!!
  Эта «ю», вместо «у».. боже.
  Понимаете в чём ещё забавность ситуации?
  У меня уже давно период любовной тоски. Я уже не помню, когда я улыбался, а тут, читая Тэффи, и особенно это — «юхнем», я улыбался как ребёнок, и.. стыдился улыбки, касаясь её пальцами, и снова улыбался (вместе с пальцами : они были заодно со мной).
  Я ощущал себя тем ребёнком-непоседой,который спрятался ночью под одеялом, с головой, и лопает что-то хрустящее, и тайно что-то читает, и свет фонарика, ласково пробивается, то там, тот тут, сквозь синие сумерки одеяла, словно пьяный и счастливый лесник, заблудился в лесу, а мама видит всё это, тихо приоткрыв дверь, и улыбается странному «леснику» с детским одеялом на плечах.

  Закрыв Воспоминания Тэффи, я не выдержал, и мои губы сами собой произнесли: я люблю тебя, Тэффи..
  Если однажды, мой смуглый ангел спросит меня: Саша.. после того как мы расстались, ты какой-нибудь женщине признавался в любви?
  Был с кем-то близок?
  И что мне ответить на это? Правду? Но она не нужна в нашем мире.

  - Да, был близок.. да, говорил — люблю.
  Только…

  И любимая, грустно улыбнувшись глазами, прошепчет:

  - Не надо, только. Я всё поняла. Спасибо за честность, непо.. Я рада за тебя, родной.
  Рада, что ты счастлив. Ей с тобой повезло.
  Кто она? Я её знаю? Сколько ей лет? Она.. моложе меня?

  - Да нет.. постарше тебя. Ей… 152 года. Но она в чудесной форме! Такое вытворяет!
  Это Тэффи. Она такая же милая и странная, как и ты. Чуточку не от мира сего. И того..

  57

  8,2K