Рецензия на книгу

• 

  jullusion6 января 2015 г.

  
  Выхватывая из нагромождений строчек чужих рецензий упоминание о Диккенсе, я ожидала, что новый роман Донны Тартт будет связан с бродяжничеством, скитаниями, но никак не ожидала, что он окажется столь монументальным и многослойным произведением, сочетающем в себе и роман-исповедь, и семейную сагу, и арт-детектив, и триллер, и авантюрно-приключенческий роман, более того, окажется столь личным произведением, которое заденет струны моей души, заставит пропустить сквозь себя каждую строчку неторопливого повествования.

  Роман представляет собой воспоминания 27-ми летнего Тео, переломным моментом жизни которого стал взрыв в музее, в ходе которого погибает мать главного героя. Надо отметить, что процесс утраты Таррт описывает с блистательным мастерством и достоверностью:

  
  Неужели вообще было возможно скучать по кому-то так, как я скучал по маме? Мне до того ее недоставало, что хотелось умереть, мне ее остро, физически не хватало – как воздуха под водой. Я лежал без сна и пытался вспомнить про нее все самое лучшее, запечатлеть ее в мозгу, чтобы никогда не забыть, но вместо дней рождений, прочего веселья в голове всё всплывали воспоминания вроде того, как за несколько дней до гибели она остановила меня в дверях и сняла ниточку со школьного пиджака. Отчего-то так я помнил ее яснее всего: сдвинутые брови, как именно она протянула ко мне руку, всё-всё. Пару раз бывало, когда я метался ото сна к бодрствованию, я вдруг подскакивал в кровати от ее голоса у меня в голове, от фраз, которые она когда-то говорила, но я уже не помнил, как-то: Брось-ка мне яблоко, или Интересно, а пуговицы должны быть сзади или спереди? или Как потрепала жизнь этот диван!
  Каждый мой поступок на всю оставшуюся жизнь будет все больше и больше разделять нас с ней: дни, в которых ее больше не будет – вечно растущее между нами расстояние. С каждым моим новым днем она будет от меня все дальше и дальше.
  

  Потом начнется череда переездов, смена "опекающих" взрослых, на которых будет возложена ответственность за судьбу Тео. Каким он стал, справился ли он с травмой? Невооруженным взглядом видна инфантильность и ведомость главного героя, его уязвимость, нарастающая отчужденность и отгороженность от внешнего мира, неустанные попытки сбежать от реальности и укрыться в иллюзорном мире (в том числе и с помощью опиатов). Тео замыкается в себе, годами не покидает свой кокон горя и самокопания, и за этой своей аномией и апатией, купаясь в сердечных терзаниях, он упускает множество проявлений самой жизни во всем ее многообразии. Только Борис и первое время Китси заставляют Тео дышать полной грудью, наполняют энергией. Надо отметить, что круг общения Тео практически полностью состоит из тех, кто пережил смерть близких, встретился с жестокими превратностями судьбы, перенес травму, и мы видим, как каждый из них справляется с этим по-своему.

  Мне нравится сложность и цельность натуры главного героя; за исключением своего отца, Тео никого не осуждает, его моральный компас избегает отметок "хорошо", "плохо", "добро" и "зло"; хотя часто ему приходится притворяться и лицедействовать, он способен на глубокую, искреннюю привязанность. Над Тео довлеет ощущение неизбежности смерти, ее тень сопровождает его, а величайшее произведение искусства - картина, украденная из музея в тот роковой день, становится точкой опоры, оправданием его жизни, деталью, связывающей Тео с реальностью; возвращающиеся воспоминания о маме толкают к попыткам переиграть прошлое, поиску родительской фигуры, способной заменить ее, восполнить потребность в материнской любви, что приводит Тео к болезненной одержимости рыжеволосой девушкой из музея или привязанности к миссис Барбур. В финале наступает катарсис, Тео проходит свой "путь Раскольникова", посвятив целый год исправлению последствий своих мошеннических сделок. Вместе с ним читателю предстоит обдумать многие вопросы, например, считать жизнь величайшим чудом или катастрофой, могут ли поступки с дурными намерениями привести к благим результатам и многие другие.

  Читая "Щегол", выстраивается ассоциативный ряд с героями Диккенса, полемикой произведений Достоевского; жизнь Тео с отцом и мачехой, сближение с Борисом, их образ жизни и дружба напомнали мне произведения Майкла Каннингема ("Дом на краю света", "Плоть и кровь"). Нельзя не заметить аллюзию на осиротевшего Гарри Поттера (так с "легкой руки" Бориса многие другие персонажи зовут Тео из-за его очков и стиля одежды). Кому-то может прийти на ум предающийся самокопанию Квентин из "Шума и ярости" Фолкнера ("Как же меня занесло в эту странную новую жизнь, где по ночам орут пьяные иностранцы, а я хожу в грязной одежде и никто меня не любит?").

  Тартт поражает объемом эрудиции, причем в самых непредсказуемых сферах, начиная от сферы искусства, заканчивая тонкостями обработки дерева и реставрации.

  Отдельно стоит сказать об атмосфере романа, в которую невозможно не влюбиться, не окунуться целиком и полностью. Она пронизана кинематографичными образами Нью-Йорка, Амстердама, неспешной музейной неторопливостью, а жемчужиной всего оказывается антикварный магазин и мастерская Хоби.

  
  Я убаюкивал себя мыслями о его доме, где, почти сам того не понимая, я мог иногда ускользнуть прямиком в 1850-е, в мир, где тикают часы и скрипят половицы, где на кухне стоят медные кастрюли и корзины с брюквой и луком, где пламя свечи клонит влево от сквозняка из приоткрытой двери, а занавеси на высоких окнах в гостиной трепещут и развеваются, будто подолы бальных платьев, в мир прохладных тихих комнат, где спят старые вещи.
  

  Тартт так точно и красочно описывает пустыню Лос-Анджелеса, что мы словно чувствует дыхание сухого ветра и колкость песка, пустынность улиц и заброшенных домов, так точно рассказывает о мастерской Хоби, что мы вдыхаем запах полироли и стоим на цыпочках, затаив дыхание, наблюдая за кропотливой работой мастера, внимаем его добродушным словам и житейской мудрости. Мы увлекаемся порывистостью Бориса и вот уже бежим следом за ним, не поспевая за полетом его мысли, вдохновляясь его неунывающим жизнелюбием, нахальным оптимизмом и бурлящей энергией, ощущением, что весь мир может принадлежать ему. Тартт умеет заставить читателя не просто сопереживать герою, но осязать происходящее, чувствовать его, жить тем, чем живет он.

  18

  229