Рецензия на книгу

• 

  Helg-Solovev28 июля 2024 г.

  Триединство правды

  Предвкушая грядущее 80-летие Великой Победы порой задаешься вопросом: «А смогли ли мы, за столь не малый срок, осмыслить то, что произошло в роковые сороковые?». Конечно, в истории даже век, это крупица, а в реальности и он еще не минул. Но мне кажется, парою, что в идеологических спорах, погонях за правдой, патриотизмом, себялюбием…, мы как-то незаметно извратили то самое Трагичноеи Священное, что досталось нам с прошедшего столетия. А ведь в художественном плане такое осмысление начиналось отнюдь не с «лейтенантской прозы», чей подлинный рассвет приходится на период «оттепели», а еще в те самые роковые сороковые, еще в тот момент, когда враг стоял на нашей земле, когда гремели решающие бои, когда требовалось ни в коем случае не сбавлять усилий, когда от подобной литературы требовали того, чем позднее будет отличаться «лейтенантская проза» - правды, потому как фальши никто бы не поверил, она бы никого не проняла, с ней не пошли бы в бой: «На войне я прочел книгу, написанную не чернилами, а кровью. После такой книги мне невыносимы сочинения».

  «Сражение оружием и словом» легло на плечи политработников и писателей, людей способных выразить то потаенное, что каждый для себя держит внутри, порой не понимая, как дать этому выплеск и импульс, в какую форму обернуть, как донести до других эту боль, страх, злобу… Простые и готовые чеканные фразы здесь не годятся, слово должно стать стрелой разящей врага, огнем согревающим душу: «В дни войны газета – воздух». Но корреспондент на войне — это не только статьи и передовицы, это очерки, рассказы, повести, рожденные свидетельством самих писателей, или героев к коим они обращались. Иные претенциозные и пафосные, иные жестокие и бескомпромиссные, где-то они наполнены лишь горячкой момента, обретая вид рассказа: «Он уже приказывал четвертой роте броском занять боевой рубеж, пятой — поддержать огнем четвертую, а шестой — усилить свой фланг и держаться к локтю пятой. Дальше следовали приказы разведчикам, пулеметчикам, минометчикам, взводам связи, связным от артиллерии…» (Аркадий Гайдар «У переправы»); где-то выдерживают сюжетную структуру, и как бы являя собой литературное осмысление увиденного и прочувственного на себе, обретают вид повести или даже романа. Ценность подобных произведений должна быть неоспоримой. Но почему собственно «должна»? Свидетельство тех, кто владеет словом, кто сможет обернуть сухие отчеты и доклады, в доступную и проникновенную для широкого читателя обертку… Зачем же эта «должна»?

  А хотя бы затем, что те же Панфиловцы всегда были на слуху, но как-то так вышло, что история героических боев 316-ой с.д., обессмерчена разъездом Дубосеково, политруком Клочковым, 28 героями, 24 подбитыми танками, очерком Кривицкого… «так пишут ефрейторы литературы». Велик соблазн подумать, что на столе Баурджана Момыш-Улы, главного героя и главного рассказчика «Волоколамского шоссе» тот самый очерк появившейся в газете «Красная Звезда» 27 ноября 1941 года…, но нет смысла бередить старые раны Советского мифа, куда важнее то, как встречает нас произведение: «Я не терплю тех кто пишет о войне с чужих слов… Вы не напишете правды». Резкая, как и все движения Баурджана, отповедь, породившая главный краеугольный камень романа: стремление к правде: «Плохо, наврано!...Рука долой»; той самой правде окопной, что воплотится еще во множестве произведений, но именно здесь в «Волоколамском шоссе» - этой правде, как бы суждено преобразиться, воплощая в себе рассказы командира батальона, став правдой командирской, став Психологией войны.

  За пафосом и упрощенностью часто скрывается самое настоящее непонимание, а иногда и лживость, продиктованная, быть может, вполне благородными целями – воспитания духа героизма, самопожертвования, триумфа добра над злом – но часто приводящая к тому, что человек просто не представляет войну, такой, какой она есть в действительности: «Я знал войну по литературе, учебникам, уставам, по разговорам с людьми…, и все-таки война оставалась для меня тайной». Конечно, на войне есть место подвигу, геройству, смелости и долгу, того, что так часто встречается в передовицах и очерках и того, что просто не может не быть, но «почему вы воображаете, что воюют какие-то сверхъестественные люди»? Почему вы считаете, что солдат лишен человеческих чувств? Почему вы полагает, что он не испытывает страха? Солдат любой армии – это вчерашний служащий, рабочий, крестьянин, профессор, аспирант. Солдат – это простой человек, обуреваемый знакомыми нам чувствами, который извлечен из зоны комфорта и поставлен в непривычные, жесткие обстоятельства, волей неволей обостряющие его чувства, чувства долга, смелости, злости и страха… Страх – это оружие, которое враг несет на своих мечах: «Они были уверены, что во главе танковых колонн отправится генерал Страх»; и которое солдат Красной Армии может сделать своим оружием: «молниеносная война есть война психическая… И я научился бить их подобным же оружием». Не многие знают, что после войны Момыш-Улы написал книгу, в которой развил одну из тем поднятых в этом романе, книга называлась «Психология войны», думается мне, что подлинный успех «Волоколамского шоссе», заключается в том, что эта книга не пытается играть с нами в недосказанность. Нет ничего страшнее и ужаснее войны, и множество авторов от Барбюса и Ремарка до Астафьева и Мейсона, продемонстрировали это во всей своей красе. Но в то же время: «Война – это самое потрясающее событие в человеческой жизни» (Баурджан Момыш-Улы «Психология войны»)… Рассказывая историю своего батальона Баурджан акцентирует внимание на поведение человека в стрессовой ситуации - грохот снарядов, шмели трассирующих пуль, панические выкрики и стоны, гнетущее ожидание, бредущие мимо вас деморализованные части, бросаемые ими слова… - все-это факторы влияющие на человека, накладывающие отпечаток в его душе. Не бывает тех, кто не боится, бывают те, кто способен переселить свой страх. И в этой связи задача командира подразделения, воспитать, подготовить, мобилизовать человека, сделав из него солдата, сделав из него того, кто сможет пересилить страх, не потерять рассудок, остаться в строю. В самом произведение подобный нарративный элемент подается от лица двух героев: самого Баурджана Момыш-Улы, командира батальона 1073-го стрелкового полка, и генерала Панфилова, командира 316-й с.д. в которую входил батальон. Влияние первого прямое – Баурджан фактически создает «свой батальон», создает его из массы людей имевших мало представлений о военной службе и главной её основе – беспрекословном подчинении: «Самое трудное, самое тяжелое в армии – подчиняться! Вам множество раз покажется, что командир несправедлив, вы захотите поспорить, а вам крикнут: “Молчать!”». Баурджан требует порядка и дисциплины, повиновения и беспрекословного подчинения: «На этом зиждется армия. Без этого люди, даже пламенно любящие свою Родину, не будут побеждать в бою». Рыть окопы в полный рост – значит так надо; идти через неровную местность – значит так надо; держать безнадежную позицию – значит так надо. Наше следование приказу здесь и сейчас, станет катализатором будущих успехов. В «Волоколамском шоссе» очень четко показаны причинно-следственные связи, когда неуверенность оборачивается растерянностью, жалость паникой, дерзость предательством.

  Влияние второго скорее опосредованное – Панфилов производит необычное впечатление, кажется человеком мягким, интеллигентным, лишенным того, что следовало бы назвать командирской жилкой… Это обманчивое впечатление, его командирская жилка, напористость, проявлялась иначе – меткой фразой, спокойным осуждением, требовательностью к порядку и исполнительности: «Офицер ни в коем случае не должен допускать высокомерного отношения к младшим, постоянную придирчивость, грубые замечания и словесную нотацию, переходящую в окрики и оскорбление личности» (Баурджан Момыш-Улы «Психология войны»); он внушает подчиненным тот самый порядок, которые командиры требуют со своих солдат, которым они обязаны быть примером.

  В совокупности все это, вместе с тяжелой и подчас кажущейся несправедливой учебой и тренировкой: «Тяжело в ученье, легко в бою…; Жалеть – значит не жалеть!»; и есть та самая Психология войны, психология Страха, которому необходимо противопоставить Долг, Волю, Дисциплину, и который следует взять на вооружение. Взять на вооружение солдату, взять на вооружение командиру. Ведя повествования от лица рассказчика – командира батальона – Бек акцентирует большое внимание на том, что с одинаковым успехом можно назвать Психологией Командира, или командирской правдой. Думаю, вы согласитесь, что военная проза не так уж часто говорит с нами тактическим языком, даже в тех случаях, когда её героями становятся офицеры, командиры батальонов, дивизий, а порой и целых армий и фронтов. Часто такие герои вымышлены, их образы собирательные, а авторы, воссоздавшие их на страницах своих произведений, не обладают должной тактической подкованностью, или преследуют иные повествовательные цели. Пусть перед нами предстанет харизматичный и деятельный офицер, но не только это отличает его от солдата: «Быть может и вам представляется, что командир батальона – особенно в такой момент, накануне боя, - обязан что-то делать: разговаривать по телефону, вызывать подчиненных, ходить по рубежу, отдавать распоряжения». Задача командира понять своего противника, поставить себя на его место, переиграть его, обмануть, сделать это можно думая, думая, думая и еще раз думая: «Разве можно так много думать? Можно, если тебя убьют по моей глупости, что я скажу твоей жене?». На примере кануна первого для батальона боевого столкновения мы видим, как Баурджан просчитывает предстоящие дни, как бы оценивая обстановку своими глазами и глазами противника, который превосходит его числом, у которого будет время и возможности развернуть свои порядки: «Против наших восьми километров, против моего батальона, он располагал, или будет завтра-послезавтра располагать приблизительно дивизией»; как расположить роты? Может навязать встречный бой? Ударить с тыла, из засады? Но, где взять силы? Вывести батальон из укрепления, рискнуть попасть под обстрелы артиллерии? Мыслительный поединок с неведомым врагом, врагом, который постарается объегорить тебя и которого объегорить обязан ты. Думать и находить лучшее решение, вот главная задача командира. Думать непрестанно, ведь сейчас мы разгадали замысел врага, а противник, в свою очередь, понял это сделав ответный ход, и вот стройная система боя рушиться, надо принимать решение, от тебя зависят жизни сотен людей: «Солдату умирать не хочется…. “Умру с батальоном”, в батальоне сотни человек, как же я вам их доверю…. Сумейте-ка принять с батальоном десять, двадцать, тридцать боев и сохранить батальон». Психология командира – это тот же страх и долг, но не только за свою жизнь, а прежде всего за свое подразделение, за свое творение, за то, что ты создал на земле, за то, во что вложено твое «я», то, что ты сможешь сберечь, сохранить, воспитать, если поймешь, что «Командир – человек творчества. Война – искусство. Одной исполнительности недостаточно, чтобы командовать. Знать – это еще не все. Надобно делать. Надобно сметь!». Надо уметь действовать по шаблону, но и отступать от этого шаблона, подстраиваясь под реалии молниеносной войны, или же условий конкретного боя.

  Отход от шаблона и формирование нового тактического подхода красной нитью проходит через все произведение и показано как бы в двух проекциях: штабной (в общении с командиром дивизии Панфиловым) и боевой (непосредственно в месте сосредоточения батальона Момыш-Улы). В этой связи «Волоколамское шоссе» частенько называют учебником тактики от генерала Панфилова, реализуемой его частями и соединениями в октябрьских-ноябрьских боях на Московском направление. В определенной степени такая характеристика романа справедлива. Во-первых, сама хронология повествования затрагивает исключительно тот период времени, который непосредственно связан с Панфиловым – от знакомства (формирование дивизии) до гибели генерала в середине ноября 1941 года. Во-вторых, уже упомянутая красная нить. В начале романа мы как бы видим нащупывание той системы обороны, которая будет наиболее действенная в тех условиях и обстоятельствах, в которых оказались соединения Красной Армии, действующие на Волоколамском направление (октябрьские бои). Тогда как вторая половина романа уже выведет сформированную Панфиловым тактику на первый план (ноябрьские бои). Суть же этой тактики, вошедшей в историю, как «Петля Панфилова» можно представить, как отход от линейной системы в пользу создания узлов сопротивления, коими будут являться возвышенности, дороги и их пересечения: «Нам поставлена задача: не давать противнику возможности быстро продвигаться…, удерживать дороги, по которым могут устремиться механизированные силы»; однако эти узлы сопротивления будут не пассивными, а действовать по принципу спирали. По сути, перед нами предстает маневренная оборона, задача которой измотать противника, заставить его развернуть свои силы, потратить время, после чего перекатами отойти на новый рубеж – отступательный бой: «Отступление, товарищ Момыш-Улы, — это не бегство, это один из самых сложных видов боя». Справедливости ради называть подобную тактику именно что новой было бы не совсем верно. В Немецкой армии с 1940 года существовал принцип обороны, который хоть и был чуть иным, но также предполагал создание насыщенных очагов или узлов, коими часто могли быть дороги и поселки: «Современная оборона должна представлять собой глубоко эшелонированную систему опорных пунктов. Расположенные между опорными пунктами отдельные очаги сопротивления делают оборону более плотной…Оборона опорного пункта может быть поручена и роте, а в исключительных случаях даже батальону» (Миддельдорф Эйке «Русская кампания: тактика и вооружение»). Тогда, как принцип спирали, согласно ряду военных историков, находил свое воплощение еще в летних боях 1941 года. Впрочем, роман и не говорит нам о новшестве в прямом смысле этого слова, а скорее, вновь акцентирует внимание на Психологии Командира, его творческом начале, не зацикленности исключительно на уставе, особенно в той ситуации, когда устав не дает нужного решения: «Об отступательных боях мы не помышляли… Даже само слово “отступление” было вычеркнуто из боевого устава…. Даем бой нашему уставу…. Существующий устав отразил опыт прошлых войн. Новая война его ломает. В ходе боев его ломают доведенные до крайности, до отчаяния командиры».

  «Петля Панфилова» имеет свои недостатки, в некоторой степени они нашли свое воплощение в романе. Однако жизнеспособность подобной тактики была прежде всего следствием тех обстоятельств, в которых оказывались части 316 с.д. После катастрофы под Вязьмой и Брянском для Советских войск сложились очень неблагоприятные условия. Во-первых, значительная часть боеспособных частей оказались в котлах: «64 дивизии…, 11 танковых бригад и 50 артиллерийских полков» (Алексей Исаев «Чудо под Москвой»), и не смотря на героическое сопротивление и борьбу этих дивизий, которые сковали силы ГА «Центр» и выигрывали время, ситуация складывалась таким образом, что для командования Вермахта стало очевидно отсутствие крупных сил противника, которыми он мог бы преградить их дальнейшее наступление, что пусть и было не совсем так, но некую долю истины безусловно имело: «Германское командование было уверено, что с Советами покончено и Москва в ближайшее время падет» (Михаил Мягков «Вермахт у ворот Москвы»). Во-вторых, линии укреплений, которые создавались на дальних подступах столицы, по объективным причинам были подготовлены недостаточно хорошо, или неподготовлены вовсе, как это было в полосе действий 16-ой армии Рокоссовского, куда, собственно, и входила 316 с.д. В воспоминаниях того же Рокоссовского можно обнаружить характерный диалог с Панфиловым, который говоря об оборонительной полосе бросает фразу: «Да, здесь мы сели на колышки» (Константин Рокоссовский «Солдатский долг»); имея в виду строительные колышки, обозначающие место будущих укреплений. В-третьих, подавляющее превосходство врага в живой силе и технике. 316-ая с.д. заняла фронт растянутый на 41 км…, это очень много. Причем в романе мы можем увидеть, как поражает Баурджана тот факт, что его батальон будет занимать полосу протяженностью в восемь километров, при том, что фактически никаких эшелонов за ним нет, а есть лишь заслоны 316 с.д.: «Такова была задача, возложенная в тот момент на Красную Армию: остановить врага под Москвой малочисленными силами…. У нас тут, под Москвой, не много войск… Надо беречь солдата». При этом в полосе обороны дивизии действовали в том числе свежие танковые соединения немцев, тогда как у Рокоссовского практически не было танковых бригад. Всё это заставляло Советское командования разных уровней изыскивать средства для успешного противодействия силам Вермахта, прежде всего его танковым соединениям. Так, например, создавались подвижные части саперов, артиллерию придавали пехотным полкам и батальонам, организовывали команды истребителей танков…, наконец, изменяли сам принцип организации обороны, создавая те самые «Петли Панфилова». В итоге действия «военачальников-творцов» приводили к тому, что Немецкое командование оказалось в весьма непростых условиях. С одной стороны, тактическая гибкость и численное преимущество давали им возможность продолжать наступление, постепенно выдавливая Советские части. С другой же стороны, все это не приводило к окончательному разгрому. Самоуверенность быстро сменилась осторожностью, а недооценка противника приводила к трагическим последствиям, что хорошо показано в романе на примере ноябрьских боев и рейда на Середу (правда, здесь роман несколько преувеличивает успех рейда, если проводить сравнение с журналом боевых действий, источником более объективным). Уже на исходе октябрьских боев бравурные донесения: «Завтракать – Волоколамск, ужинать - Москва»; сменяются на признание мастерства Красной Армии: «Так, командование 5-ого армейского корпуса в докладе об обстановке на фронте от 23 октября 1941 г. Отмечало, что “316-ая русская дивизия, которая оказалась не разбита и имеет в своем составе много хорошо обученных солдат, ведет поразительно упорную борьбу”» (Михаил Мягков «Вермахт у ворот Москвы»); и сетования на погоду. Погодный фактор, безусловно, играл свою роль, но не стоит забывать, что он был обоюдным. Там, где Немецкие части сталкивались с трудностями в наступлении: «45-ая пехотная дивизия еще 13 октября 1941 г. Застряла недалеко от населенного пункта Быстроны из-за “невообразимо плохих дорожных условий”» (Михаил Мягков «Вермахт у ворот Москвы»); Советские части имели точно такие же трудности при отходах и контрударах, например в отчетах 525-ого полка отмечено: «Попытки вывести материальную часть из-за плохого состояния дорог оказались безуспешными. Автомашины ЗИС-5 не могли вывести даже с ОП 85 м/м орудия. Командир полка отдал приказ — взорвать орудия, что и было сделано» (Алексей Исаев «Чудо под Москвой»). В то же самое время в романе, при описании контратаки на Тимково, под Волоколамском, мы видим и завязшие пушки, и с усилием выдираемые сапоги, и залегших в грязи на пронизывающем ветру солдат.

  «Волоколамское шоссе» поражает своей научной стройностью, или, если хотите, исторической правдой, при том, что перед нами художественное произведение, пусть и создаваемое довольно необычным образом, и от лица довольно необычного человека. В «Психологии войны» Баурджан отмечал: «Для того, чтобы написать о войне, автор должен быть сам просвещенным человеком в этом вопросе, изучить материалы и факты, творчески переварить их и правильно обобщить, он должен все вопросы знать больше и всесторонне. Случайные эпизоды, рассказы отдельных лиц, второстепенные материалы не дают права к написанию серьезного произведения»; с подобной точкой зрения можно поспорить, но давайте быть честными: часто получается так, что художественное осмысление войны избегает правды, как будто опасаясь её. Современную военную прозу просто пошатывает из стороны в сторону, отчего вот уже которое десятилетие мы обращаемся исключительно к Советской классике, которая, впрочем, то же не без греха. Мало какое произведение решается сделать столь ярко выделенный акцент на правде, освящая её сразу с трёх сторон - окопной, командирской, исторической - представляя собой как бы некое триединство. Но в этом-то и заключается основная ценность данного произведения, не случайно автор знаменитой трилогии «Живые и мёртвые» скажет: «…среди правд, написанных всеми нами о войне, одной из самых важных и дорогих правд была правда книги Бека «Волоколамское шоссе»… это вообще одна из самых лучших книг о войне в нашей литературе». (Константин Симонов. Литературная Россия)

  17

  559