Рецензия на книгу

• 

  Аноним14 июля 2024 г.

  Когда на войне ты третий лишний

  Наше первое знакомство с Эрнестом Хемингуэем, случившееся два года назад, нельзя назвать эпическим. Мы обошлись без помутнения рассудка. Как это иногда бывает, запавшая в самое сердце книжная чертовка крадет все твои дни и ночи. Вместо того чтобы спать ночью рекомендованные восемь часов, а утром мазать хлеб маслом, ты скользишь по ее страницам остекленевшими глазами. Но тогда, два лета назад, банально не было повода идти на такие лишения. «Зеленые холмы Африки», как и «Старик и море», очаровали атмосферой, жанровой упаковкой, интересной детализацией, связью с биографией автора, чего не хватило на взрыв атомной бомбы в подсознании, зато решительно подтолкнуло на второе свидание с автором. Уже не помню, что вдарило мне в голову, когда я решила ввязаться в один из его военных романов (наверное, его книги впитали весь алкоголь, что папа Хэм выпил при жизни). Дремучее для меня темы, чем Гражданская война в Испании, на тот момент нельзя было представить. Документальный фильм смог закрыть бреши в знании исторических событий, только на этом сюрпризы от книги «По ком звонит колокол» не закончились, и не все из них решались так просто. Уже сейчас, стоя на пепелище двух месяцев, во время которых произведение Хемингуэя пожирало мое терпение, я не могу без скрежета зубов читать/слушать положительные отзывы на эту книгу, даже от внушающих доверие литературных критиков. Обычно мне удавалось изворачиваться, подстраиваться под самые экстравагантные произведения искусства. Грязный реализм в лице «Тропика рака» и«Путешествия на край ночи» встречаю с восторгом, открыта к сюрреализму и другого рода экспериментам. Только на этот раз, если я попробую подстроиться под роман папы Хэма, дабы понять восторженные отзывы, то точно сломаю себе шею.

  Создалось впечатление, будто по ходу написания «По ком звонит колокол» папа Хэм уже забыл, на что хотел открыть читателю глаза. Иначе чем объяснить то, что вместо качественной военной драмы мы получаем эпизоды из «Дом-2» прямиком из начала XX века. У главных героев вместо мозгов требуха, которая с каждой главой воняет все больше и больше. Диалоги (примеры помещаю в рецензии) напоминают обглоданные кости без крупинки мяса на них, сухие, бездушные, которые порой были настолько глупыми, что назревал вопрос: «Эрнест, ну, ты серьезно?». Если ЭТО и написал Хемингуэй, то только под действием мартини, дайкири, «Смерть после полудня», или что еще он там предпочитал выпить. Не только читатель чувствует себя третьим лишним, наблюдая, как главные герои выясняют отношения не лучше старых перечниц на соседней лавке, но и Гражданская война покуривает в сторонке, спрашивая «А зачем меня, собственно, звали?». Когда автор решался засунуть в уста персонажа мудрые мысли или заставить его пофилософствовать перед сном (после того, как Роберту Джордану Мария в который раз прочистит «ружье»), смотрелись такие потуги неестественно, они не находили во мне отклика. Во время чтения мое внимание вообще было рассеянным: заканчивала абзац и уже не помнила, с чего он начинался, часто срывалась со строк, уходила в забытье, а потом возвращалась в книгу, в то место, которое больше приглянется. Потому что было наплевать на все: на картонных персонажей, вызывающих раздражение, на их пустую болтовню (их размышления, несмотря на мое безразличие к ним, были красноречивей слов, поэтому из двух зол выберу второе), на военную задачу, ради которой мы все здесь и собрались. Краткое описание оказалось намного увлекательней, чем сама книга. Стоило ли изначальную идею превращать в роман на несколько сотен страниц? Может, в виде повести она не выглядела бы так уродливо. Эрнест Хемингуэй и вправду в своем романе занимается изощренным словоблудием и его малосодержательные диалоги на пять страниц тому подтверждение. Тогда ему платили за каждую строчку, что ли? Чем еще можно объяснить существование такого чуда природы, как «По ком звонит колокол»?

  
  — Не стреляйте, товарищи, — крикнул Андрес. — Не стреляйте. Я хочу подняться к вам.
  — Сколько вас? — послышался чей-то голос из-за вала.
  — Один. Я. Больше никого.
  — Кто ты?
  — Андрес Лопес из Виллаконехоса. Из отряда Пабло. Иду с донесением.
  — Винтовка и патроны есть?
  — Да, друг.
  — Без винтовки и патронов мы сюда никого не пустим, — сказал голос. — И больше трех человек сразу тоже нельзя.
  — Я один, — крикнул Андрес. — С важным поручением. Пустите меня.
  Он услышал, как они переговариваются за валом, но слов не разобрал. Потом тот же голос крикнул опять:
  — Сколько вас?
  — Один. Я. Больше никого. Ради господа бога.
  За валом опять стали переговариваться. Потом раздался голос:
  — Слушай, фашист.
  — Я не фашист, — крикнул Андрес. — Я guerrillero из отряда Пабло. Я иду с донесением в Генеральный штаб.
  — Совсем рехнулся, — услышал он сверху. — Швырни в него гранату.
  — Слушайте, — сказал Андрес. — Я один. Со мной больше никого нет. Вот чтоб мне так и так в святое причастие — говорю вам, я один. Пустите меня.
  — Говорит, как добрый христианин, — сказал кто-то за валом и засмеялся.
  Потом послышался голос другого:
  — Самое лучшее швырнуть в него гранату.
  — Нет! — крикнул Андрес. — Вы сделаете большую ошибку. Я с важным поручением. Пустите меня.
  Вот из-за этого он и не любил переходить туда и сюда через линию фронта. Иной раз все складывалось лучше, иной раз хуже. Но совсем хорошо не бывало никогда.
  — Ты один? — снова спросили его сверху.
  — Me cago en la leche, — крикнул Андрес. — Сколько раз мне повторять? Я один.

  Размышляя над тем, какими же еще претензиями накормить данную книгу, я упустила самый горький упрек в ее сторону – реальность не соответствовала ожиданиям. Гражданская война – это аллюзия на то, как дети одной матери душат друг друга. Каждый из них на стволе ружья, на танковом орудии, несет свое представление о порядке в их общем доме, пока тот превращается в щепки под натиском разгоревшейся войны. Это люди одной страны, а значит, и культуры, истории, схожих воспоминаний. По моему мнению, Хемингуэй не смог отразить всего накала событий того времени, или, по крайней мере, не смог придать ей черты, которые отличают ее от других человеческих мясорубок. Ему хватило лишь поставить войну в виде фоновой музыки. Да и зачем она на первом плане, если персонажи, сидя в теплой пещере, обсуждают более занятные вещи? Были в романе пара эпизодов, показывающие всю бесчеловечность войны как таковой. Здесь я имею в виду прилюдную казнь фашистов с участием Пабло и тяжелое прошлое Марии, в котором есть место и потере родителей, и изнасилованию, и жестокому унижению. Именно в такие редкие моменты я вспоминала, что за время меня обволакивает в книге, и мысленно благодарила Хемингуэя, что хотя бы через воспоминания главных героев я узнавала его «авторский почерк». В описании расправы над немецкими захватчиками чувствовалось его дыхание: очень живо было представлено, как быстро невинная жажда справедливости забрызгивается кровью. Когда людей опьяняет насилие, стирается грань между человеком и монстром, между убийцей и тем, кто готов убить ради возмездия. Перед началом чтения я мечтала увидеть в книге семьи, разделенные идеологией, друзей, чьи уличные игры вдруг перешли в битву не на жизнь, а на смерть. В попытке воплотить воздушные замки в реальность они готовы поубивать друг друга, разрушить то, что их объединяет, чуть ли не на генетическом уровне. В итоге Эрнест Хемингуэй подкормил меня животрепещущими сценами, коих в любом антивоенном романе полно, но этого оказалось мало. Помимо вышеописанной сцены, были еще моменты, когда я узнавала старого -доброго папу Хэма. Например, описания соснового леса так и кричали о любви писателя к природе. Настил из зеленых иголок, солнце, умирающее на стволах деревьев медовыми подтеками, пытающееся пробиться через сосновые ветви, подпирающие небеса... На природе автору будто и дышится свободней, поэтому он не стал перемещать персонажей в городские развалины, где каждая стена с дырочкой от пули в правом боку. Выходит палка о двух концах: спокойствие окружающей обстановки пленяет, и, так получается, что о войне думать никто не хочет. Через воспоминания главных героев протискивались и другие слабости папы Хэма, например, испанская коррида. Пилар, женщина с большой буквы, часто в порыве ностальгии рассказывала о бывшем любовнике, который любил трясти красной тряпкой перед быками, и, знаете... кроме прекрасного авторского языка и все большей убежденности в любви Хемингуэя к корриде я ничего здесь не увидела. Как будто Хемингуэй завел об этом речь, потому что... да потому что хочется! Тоска по счастливому прошлому, упущенным возможностям? Допускаю, только на общее впечатление это никак не влияет. Описание состава запаха смерти от Пилар тоже впечатлило. Попытки писателей запечатлеть неуловимые вещи всегда завораживают. Наконец-то список плюсов, которым суждено бродить в тени недостатков, закончился. Пора поговорить о серьезной проблеме данного романа – о женщинах и романтической линии. Та-а-а-к... где-то здесь лежал топор войны. Пора бы его откопать и поговорить "по душам".

  
  

  • Ну, так не торопись. Времени полно. Какой день, и как я рада вырваться наконец из этих сосен. Тебе не надоели сосны, guapa?
    - Мне они нравятся, - ответила девушка.
    - Да что в них может нравиться?
    - Я люблю их запах и чувствовать мягкую хвою под ногами. Люблю слушать, как ветер шумит в их верхушках и как они поскрипывают, раскачиваясь

    Глубже заглянуть в дебри «По ком звонит колокол» мне помогут детали из биографии самого Эрнеста Хемингуэя. Гражданская война в Испании не оставила его равнодушным; материальной поддержки тогда ему оказалось мало, и он решил направиться в Мадрид для освещения боевых действий. Если бы наш многострадальный роман спросил своего отца, как тот появился на свет, тот бы не стал, конечно, рассказывать о тошноте, токсикозе и многочасовых родах, зато упомянул бы о времени, проведенном в страхе за свою жизнь. Загнанный в угол вражескими обстрелами он продолжал работать над задуманным документальным фильмом в составе съемочной группы, писать о том, как разные силы раздирают Испанию на части. Все доходили до предела в борьбе с надвигающимся режимом Франсиско Франко, и Эрнест Хемингуэй не стал исключением. Американец среди испанцев. Свой среди чужих, чужой среди своих. Могу поспорить, что папа Хэм, сродни Роберту Джордану, всегда держал в голове определенные правила этикета в отношении испанцев (не пожирать взглядом их жен, не зазнаваться, быть ближе к ним в плане культуры, знания языка и так далее). Тема объединения людей с разной культурой,того, как они переживают предвзятость, любопытство и непонимание по отношению друг к другу, и все равно борются против общих врагов, туманом стелется по страницам романа. Война как явление не касается только одних испанцев, так же, как и фашизм – головная боль не только для русских. Смерть, боль, страдание объединяют людей крепче территории одной страны, поэтому от поминального звона колокола содрогнется любое сердце. Теперь задам от себя логичный вопрос: «Почему же, будучи репортером, он не смог красочнее отразить в романе это историческое событие, а больше сместил ракурс на возню под одеялом?». И тут мужчины хором воскликнут «Все дело в женщине!».Ну, что ж, не в бровь, а в глаз, господа!

    
    

    Согласитесь, война – то еще пекло, но некоторые любят по горячее. И Эрнест Хемингуэй, закрутивший роман с военной корреспонденткой, Мартой Геллхорн, а потом и вовсе сделавший ее своей четвертой женой, тому подтверждение (счет женам Осгуда Филдинга III из фильма «В джазе только девушки» вела его мать, а кто-нибудь записывал всех пассий писателя?). А я-то гадала, какой напиток сделал его таким непохожим на себя... так это новая любовь вскружила ему голову. Отношения из реальной жизни перетекли в произведение и вылились в тонны розового мармелада, политого патокой из русских сериалов для скучающих домохозяек. Какими словами еще обозвать то, что творилось между Марией и Робертом? Бегло прочитав какие по счету «ахи» и «охи» в чередовании с перепихонами, я молилась, чтобы очередная стрела Амура не оставила их в живых и прекратила мои страдания. Читатель под ручку с Гражданской войной разделяют проблему плюшевого медведя из фильма «Третий лишний». То ли состроить недовольную мину, то ли отогнать назойливую муху от Роберта и поговорить с ним о чем-то более серьезном, или вообще напиться? Что касается Марии как отдельной личности, то ее одновременно есть, за что любить и ненавидеть. Пожалуй, начнем с последнего. Эта девушка, сама того не зная, дала приличную пощечину феминизму, пока в объятьях мужчины мечтала о том, как будет его обстирывать. Никакой самостоятельности и самореализации. Что говорить, если даже Ingles над ней потешается и испытывает вопросами «А если тебе нечего будет стирать?». Не будем о плохом... перепихоны уже делают ее незаменимой в быту, бесценным сокровищем. В отличие от возлюбленной Роберта, Марта Геллхорн смогла построить карьеру, и ее стремления, что не удивительно, Эрнест Хемингуэй не поддерживал. Наоборот, пытался привязать ее к заботам о доме и семье, сделать из нее кроткую овечку. И при таких обстоятельствах, Мария для него – идеал женщины. Впрочем, не хуже другой героини романа, Пилар. «Женщина из женщин» как свинья-копилка вобрала в себя множество образов, среди которых и псевдоним третьей жены Хемингуэя, Полин Пфайффер, и одно из имен матери Иисуса Христа, и имя рыбацкой лодки писателя. Мария и Пилар, поддерживая нежную связь, как мать и дочь, преломляют в своих образах все Прекрасное для него в этом мире. Они будто вдохновлены фигурой Марины Хинесты прямиком с наиболее известной фотографии из времен Гражданской войны в Испании; такие же сильные духом, умеющие выжимать из жизни все соки, какие бы напасти она не посылала (не зря Пилар хлебом не корми, а дай без стеснения помочь чужим отношениям). В служении своему мужчине, своему делу, Мария с Пилар напоминают нам о женских образах из Библии – матери Иисуса Христа (Пресвятой девы, чьи имена носят наши героини) и Марии Магдалины. Последняя в Евангелие обмывает Христу ноги, а после вытирает своими волосами (на людях распускать их никто себе не позволял, но уважение ценнее), подобно тому, как Мария желает служить своему богу-мужчине. А образ блудницы Марии Магдалины пересекается с незавидной участью героини быть изнасилованной, и этот позор неразрывно связан с обрезанными волосами (это для женщин все равно, что клеймо потерянной чести). И там, и там долгое блуждание во мгле постепенно сменяется просветлением. Также отмечу прозвище, данное ей фашистами – «Невеста красного Христа». Обычно так говорят о браке между церковью и Христом, что в случае «По ком звонит колокол» может стать почвой для другого рода размышлений. Вдруг Мария, как белоснежный храм, заполняется верой в человека, восстанавливает свое великолепие только, когда окружена миром и любовью?
    

  
  — О Мария, я люблю тебя, и как я благодарен тебе.
  Мария сказала:
  — Молчи. Давай лучше помолчим.
  — Нет, я буду говорить, потому что это очень важно.
  — Нет.
  — Зайчонок...
  Но она крепко прижалась к нему, отворачивая голову, и он тихо спросил:
  — Больно, зайчонок?
  — Нет, — сказала она. — Я тоже тебе благодарна за то, что опять была в la gloria.
  Потом они лежали рядом, тихо, касаясь друг друга всем телом — ногами, бедрами, грудью, плечами, только Роберт Джордан повернулся так, чтобы опять видеть свои часы, и Мария сказала:
  — Какие мы с тобой счастливые.
  — Да, — сказал он. — Нам с тобой грех жаловаться.
  — Спать уже некогда?
  — Да, — сказал он. — Теперь уже скоро.
  — Тогда давай встанем и поедим чего-нибудь.
  — Хорошо.
  — Слушай. Тебя что-то тревожит.
  — Нет.
  — Правда?
  — Сейчас уже нет.
  — Раньше тревожило?
  — Какое-то время.
  — Я ничем не могу помочь тебе?
  — Нет, — сказал он. — Ты и так мне помогла.
  — Это? Это было для меня.
  — Это было для нас обоих, — сказал он. — В этом человек не бывает один. Вставай, зайчонок, надо одеваться

  Марина Хинеста на крыше отеля Колон в Барселоне

  
  

  Посреди главных героев, лишенных всякой харизмы, неповторимых черт характера, во мне долго тлели надежды на раскручивание образа Пабло.  Вот только, автор в который раз решил поступить иначе. С первой улыбки, с первого взгляда, с первых слов, страстный любитель лошадей заставляет насторожиться не только Роберта Джордана, но и самого читателя. Не так давно он лично помогал ликвидировать фашистов без тени жалости во взгляде, а сейчас вдруг заделался пацифистом, спутником которого стала бутылка. Что в нем сломалось? Вдруг ему хватит наглости сорвать операцию по подрыву моста? В Ingles, нагло вторгшемся в тыл испанских партизан, он видит лишь того, кто накликает на них беду, а не приблизит поражение националистов. Да что там победа... кажется, кроме лошадей его уже давно ничего не волнует. Живет, словно под незримым колпаком, и до жути боится потерять те крохи, что остались от его израненной жизни. Короче говоря, потенциал у Пабло был неимоверный, а в итоге, после потока ругательств в его сторону, в том числе бесплодных мыслей об убийстве (опасный человек, конченый), Хемингуэй присоединил его к остальной семейке. Ее состав впечатляет: Роберт и Мария, местные хиппи, регулярно занимающиеся любовью, а не войной, Пилар, бой-баба на районе, любительница уличить мужа в грехах и сунуть свой любопытный нос в постельные дела детей цветов. И как же обойтись без Пабло, алкаша местного разлива? До самого конца я мысленно упрашивала автору дать ему себя проявить. Пусть толкнет сильную речь о бессмысленности войны. К дьяволу такое будущее, если одновременно с победой придется хоронить дорогих тебе людей, а может и самому удобрять почву. Пусть подставит Роберта из своих убеждений, или взорвет его к чертям собачьим... Его побег с кражей взрывчатки все-таки состоялся и похож он был скорее на поход до ближайшего «Бристоля» (только вместо пива забежал за подмогой для подпольной операции). Ну, а там мир, дружба, жвачка. Вот так вот и живем: Ingles балдеет над поведением Пабло, а я балдею над всеми ними.

                                                                           Эрнест Хемингуэй и Марта Геллхорн

  
  

  Раньше я удивлялась тому, насколько затяжными бывают бракоразводные процессы, да и сейчас смотрю на это явление с приподнятой бровью. Один, два года, доходит и до восьми лет... Если их так тянет встречаться в здании суда, зачем вообще надо было расставаться? До прочтения «По ком звонит колокол» я не заводила книжных отношений, которые потом долгое время не могла разорвать. И тут на тебе! Ненасытная пиявка как присосалась к моей пятой точке в середине марта, так и не покидала насиженное место еще два месяца с хвостиком. Так и не дочитав бумажную книгу, вынужденно сдав ее в библиотеку, я решилась добить ее в электронном варианте (в таких случаях у меня всегда отключается здравый смысл). С такой жестокостью меня еще ни один роман не насиловал. Ни одна из последних глав не обходилась без ехидства в ее сторону, нервных записей в читательском дневнике о том, что автор просто надо мной издевается. У нас в университете гуляет классическая шутка о пропусках – «Будь мы мертвецами, все равно приползли бы на пары». Вот так и я, дочитывая «По ком звонит колокол», разваливалась как покойник трехлетней давности. И тут, слава зомби-апокалипсису, наступило окончание истории. Если и наступило, то мне на ногу, так как концовка вышла смазанной, ее словно ножом отрезало. Сначала я не поверила в такой оборванный конец (и свое счастье), - и давай сверять текст из разных источников, пока удовлетворенно не махнула рукой. Участь Роберта Джордана в конце романа не стала для меня как гром среди ясного неба (с первых глав автор настраивал для читателя параллель между Ingles и Кашкиным; их объединили душевные порывы во время войны, хотя Роберт изначально не понимал последнего, потому что тот слишком много думал и переживал по пустякам), но то, каким образом главные герои закрыли свои сюжетные линии, меня разочаровало. Создавалось ощущение, будто продолжаешь смотреть дешевую мелодраму, когда толком и слезу пустить не над чем, - остается смеяться над высокопарными фразами и бездарной игрой актеров.

  Пережив разгром по всем фронтам, мои отношения с Эрнестом Хемингуэем стали напряженными, прежнее доверие утеряно. То, что два года назад начиналось с приятных бабочек в животе, перешло в разряд холодной войны. Чтобы лишний раз не подорваться на разочаровании, еще один военный роман «Прощай, оружие!» пришлось запрятать в темный ящик, зато другие «мирные» произведения вполне могут вернуть к жизни мою веру в старого – доброго папу Хэма. Например, «Смерть после полудня» вполне годится на эту роль. После кровавой бойни в рецензии опрокинуть пару бокалов коктейля с нотками испанской корриды мне ой как не помешает...

  11

  823