Рецензия на книгу

• 

  Аноним4 декабря 2014 г.

  Человек, который смеется
  Виктор Гюго

  Итак, представим с вами вечерний театр. Зал полон людей. Все сливки общества собрались здесь сегодня. Зал бурлит в предвкушении зрелища. И вот, медленно поднимается занавес, и воцаряется тишина. Театральный прожектор высвечивает единственного человека на сцене. Он голый по пояс и выглядит весьма внушительно. Очень мускулистый, стройный, от него так и несет тестостероном. Свет прожектора отражается в его промасленном теле. Знакомьтесь, это Виктор Гюго. И вот, он медленно проходит на середину сцены, берет со стойки цельнолитую гантель, занимает положение и начинает прорабатывать двуглавую мышцу плеча. Проходит несколько минут. Меняет руку и снова продолжает. И так, пока занавес не опустится. Зал в восторге. А еще поговаривают, что он пишет стихи и в душе романтик.
  Ну а если серьезно, то Виктор Гюго – мастер романтики и истории. Он тот самый гид-экскурсовод, о котором можно мечтать. Тот самый ценный вид, который не спеша следуя по маршруту рассказывает историю любви, которая не может не тронуть сердце, облаченную в суровую но вполне реальную историю. Будь это просто набор исторических сводок, и треть экскурсантов не смогла бы на следующий день вспомнить хоть частицу программы. А правда такова, что мы обращаем внимание лишь на то, что находит отражение в нашем сердце.
  «Человек, который смеется», это роман, который хочется знать, но не всегда хочется читать. Порой Гюго в повествовании так далеко уходит в историю, что скука смертная берет. Но образы он рисует чертовски великолепно, даже если это висельник и стая воронов.

  
  "Казалось, в мертвеце проснулись невероятные жизненные силы. Порывы ветра подбрасывали его кверху, словно собираясь умчать с собою, а он как будто отбивался что было мочи, стараясь вырваться; только железный ошейник удерживал его. Птицы повторяли все его движения, то отлетая, то снова набрасываясь, испуганные, остервенелые. С одной стороны - страшная попытка к бегству, с другой - погоня за прикованным на цепи. Мертвец, весь во власти судорожных порывов ветра, подскакивал, вздрагивал, приходил в ярость, отступал, возвращался, взлетал и стремглав падал вниз, разгоняя черную стаю. Он был палицей, стая - пылью. Крылатые хищники, не желая сдаваться, наступали с отчаянным упорством. Мертвец, словно обезумев при виде этого множества клювов, участил свои бесцельные удары по воздуху, подобные ударам камня, привязанного к праще. Временами на него набрасывались все клювы и все а крылья, затем все куда-то пропадало; орда рассыпалась, но через мгновение накидывалась еще яростней. Ужасная казнь, продолжавшаяся и за порогом жизни. На птиц, казалось, нашло исступление. Только из недр преисподней могла вырваться подобная стая. Удары когтей, удары клювов, карканье, раздирание в клочья того, что уже не было мясом, скрип виселицы, хруст костей, лязг железа, вой бури, смятение - возможна ли более мрачная картина схватки? Мертвец, борющийся с демонами. Битва призраков."

  P.S. А еще Гюго часто прибегает к такому приему, который мне очень нравится и я бы назвал его «образ-определение».

  
  "Вера в дьявола — оборотная сторона веры в бога.
  Старик — это ни что иное, как мыслящая руина.
  Корабли — мухи в паутине моря."

  2

  38