Рецензия на книгу

• 

  Аноним30 ноября 2014 г.

  Однажды серым осенним вечером, а, может, днём я обнаружила себя с книгой Кафки в руках. Страница за страницей я погружалась в её хитросплетения слов, которые как крючки цеплялись друг за друга и за меня и неумолимо тянули за собой, маня призрачной надеждой узнать, что будет дальше. И не успела я опомниться, как процесс чтения мной "Процесса" растянулся во времени, расползся куда-то далеко за его рамки, подминая их под себя, заполнил собой всё свободное пространство. Казалось, что чтение, как и сам "Процесс", будет продолжаться бесконечно. Что бесконечно будет это бесконечное серое осеннее небо за окном, это смена одной страницы другой страницей, одной сцены другой сценой. А потом всё внезапно оборвалось... Но это вовсе не столь важно, как та самая пресловутая кафкианская атмосфера, о которой столько пишут и говорят.
  О, эта удивительная атмосфера книг Кафки! О ней можно говорить очень долго, но лучше всё-таки раз прочувствовать. Или хотя бы попытаться это сделать. Кафку невозможно читать между делом. Где бы ты не раскрыл его книгу - дома, в транспорте, за чашкой кофе в кафе или на скамейке в парке, спустя пару предложений окружающий мир покроется мелкой рябью и расплывётся в мутные пятна, а ты окажешься на заметенных снегом городских улицах, или в душной тесноте канцелярий, или в гулкой пустоте огромного собора. Но что при этом характерно - ни одна из этих картин не будет ясной и четкой, всё будет просматриваться сквозь легкую пелену тумана, зыбкое и слегка размытое, статичное именно в конкретный текущий момент времени, но готовое в каждое последующее мгновение трансформироваться в нечто совершенно иное. Так очень часто случается в снах, когда всё происходящее с тобой и вокруг тебя кажется не то, чтобы абсолютно логичным, но, по крайней мере, не вызывающим никаких сомнений. Даже внезапная трансформация одного места в другое, появление людей как бы из ниоткуда и прочие вещи не вызывают удивления, хотя после пробуждения этому обычно поражаешься.
  Так и с Кафкой. Его "Процесс" - это как будто один длинный нескончаемый сон, абсурдный, если посмотреть на него со стороны, но абсолютно логичный, пока ты находишься непосредственно в нём, т.е. в процессе чтения. Конечно, логика у него, как и положено каждому уважающему себя сну, своя собственная, отличная от логики в классическом её понимании. Логика абсурда, если вам будет угодно. И, конечно, как и сны не удаётся воспринимать без подтекста, без желания и стремления их истолковать и понять, что они символизируют, так и Кафку невозможно читать, не пытаясь каждую сцену рассмотреть между строк, не отыскивая в каждом предложении аллюзии и метафоры на ту жизнь, что осталась за пределами книжных страниц. Иногда этот поиск становится похожим на поиск черной кошки в черной комнате, которой там, вполне вероятно, нет, но отказаться от него не представляется никакой возможности. Но в этом, наверное, и заключается одна из особенностей произведений Кафки - именно в этой многовариантности их трактовок. Одну и ту же сцену можно рассматривать под разными углами, с разных сторон и позиций, каждый раз получая новую версию о том, "что же хотел сказать автор", и каждая из этих версий никогда не будет абсолютно верной, ровно как и абсолютно ложной. Потому что никто достоверно не знает, что же там на самом деле хотел сказать Кафка. Может, он вообще ничего не хотел сказать, и все эти поиски скрытых смыслов, на самом деле, просто наша прихоть и наш каприз, но, раз начав, остановиться уже очень сложно.
  Вот и я, начав читать, через какое-то совсем небольшое время словила себя на мысли, что "просто читать" у меня не получается, и я пытаюсь интерпретировать каждую сцену, как пытаются интерпретировать сны. Что процесс чтения постепенно трансформируется в процесс разгадывания кафкианской загадки, процесс поиска ответа на вопрос "что же такое процесс?". И да, здесь не оговорка. Не какой процесс, не что за процесс, а именно что это такое в принципе, по сути своей. И как этот процесс можно истолковать с учетом реальной жизни, творящейся вокруг.
  И, конечно, здесь никак не обошлось без той самой пресловутой многовариантности.

  Ровно как и без спойлеров :)

  
  Я не берусь утверждать, что все догадки и ассоциации, возникающие у меня по мере чтения, верны. Я просто представляю себе это как своеобразную игру в ассоциации.

  Итак, первая ассоциация, возникшая уже в самой первой главе, процесс - это общество. А конкретнее - общественный, так сказать, суд, общественное осуждение. Вот живёшь ты себе, никого не трогаешь. И внезапно появляются эти двое (а, может, трое, пятеро или ещё сколько). Появляются и заявляют "ты неправ". Или "ты заблуждаешься". И, конечно, ты сразу начинаешь отстаивать себя и своё мнение "Как это неправ? Почему? На каком основании?". А они тебе снова "ты неправ". И ты смеёшься "Да бред какой-то! С чего вы это решили вообще?". А они опять "ты неправ". И уходят. "Глупость какая!" думаешь ты, но в душе уже поселился тот самый червяк, и вот он едко и вкрадчиво начинает нашёптывать "А кто эти люди и почему они так решили? А какие у них основания? А, может, они в чем-то лучше тебя разбираются? А, может, им со стороны виднее?". И вот не успел ты оглянуться, как уже все мысли заняты только поиском ответов на эти вопросы. Процесс начался.

  А вот ещё ассоциация, возникшая после встречи Йозефа с дядей и их визита к адвокату. Процесс - это так называемая система. Та самая система, против которой извечно бунтуют подростки. Кто хорошо помнит себя в чудном переходном возрасте, вероятнее всего хорошо помнит и то чувство презрительно-снисходительного превосходства, смешанного с жалостью, которым подростки щедро одаривают старшее поколение (мол, что эти взрослые, вечно занятые своей работой и решением бытовых проблем, вообще видят в жизни; разве они вообще понимают, что такое настоящая жизнь; да как они могут следовать всем этим дурацким правилам, предписаниям, указаниям и постановлениям), и эту искреннюю веру, что уж он-то, такой единственный и неповторимый в своём роде, точно никогда не прогнётся под эту систему, точно никогда не будет жить по указке несметного числа правил и предписаний, точно никогда не будет вести скучные разговоры о работе и вообще, будет весь такой летуч и независим. Но вот проходит год, пять, десять, и бывший подросток просыпается утром, на бегу пьёт кофе и торопится на работу, где проводит свои положенные восемь и более часов, выполняя разумные и не очень задания. А вечером, возможно, встречается с другом, обсуждает последние события, делится новостями и сетует на идиота-начальника/кретинов-подчинённых (а, может, совсем наоборот - хвалится понимающим руководителем и сплочённым коллективом). И, может так статься, что вспомнят они с другом своё беззаботное юношество, посмеются. И проснётся вдруг тоска - куда подевался тот бунтующий подросток? А вот он. Привет, парень, ты давно уже в системе. Твой процесс давно уже идёт и отпираться бесполезно.
  

  
  Презрение, которое он прежде испытывал к этому процессу, теперь стало неуместным. Будь он один на свете, он легко мог бы выказывать пренебрежение, хотя, впрочем, было ясно, что тогда процесс вообще не возник бы. Но теперь дядя уже затащил его к адвокату, в дело была втянута семья, его положение уже не было совершенно не зависящим от хода процесса, он сам вел себя очень неосторожно и с каким-то необъяснимым удовлетворением упоминал о своем процессе в присутствии знакомых, другие знакомые сами узнавали о нем неизвестно откуда, в отношениях с фрейлейн Бюрстнер, кажется, наблюдались те же колебания, что и в ходе процесса, — короче, у него уже почти не было выбора — принимать или не принимать этот процесс, он был уже поглощен процессом и должен был защищаться. И если он устал, тем хуже для него.

  Да, твой процесс идёт, потому что подростку-максималисту неведомо, что человек, ограниченный своими физиологическими потребностями в пище, крыше над головой и тепле, никогда не будет абсолютно свободен от той самой пресловутой системы и её предписаний. Подростку это неведомо и непонятно, а вот взрослой состоявшейся личности - более чем.

  А вот ещё прямая ассоциация процесса с самой жизнью. Жизнью, которая дана нам свыше.
  

  
  И он будет сейчас работать тут, в банке? Он взглянул в направлении письменного стола. Он сейчас запустит клиентов и будет вести с ними переговоры? В то время, когда его процесс катится все дальше, в то время, когда наверху, на чердаке, чиновники суда сидят над материалами его процесса, он будет заниматься делами банка? Разве это не было похоже на одобренную судом пытку, которая была связана с процессом и сопровождала его? И разве при оценке его работы в банке кому-нибудь придет в голову учитывать его особое положение? Никому и никогда.

  И в этом контексте тот самый высший суд, неподкупный и непреклонный, тот самый, о котором все говорят и которому все подчиняются, но никто никогда его в глаза не видел, ни что иное, как некие высшие ценности, моральные устои, Бог и Закон Божий.
  

  
  Ведь этим низовым судьям, к которым относятся все мои знакомые, не дано права окончательного оправдания, таким правом обладает только высший, для вас, для меня и для всех нас совершенно недоступный суд. И как все это выглядит там, мы не знаем, да и, по правде говоря, не хотим знать.

  И здесь, в беседе Йозефа и художника среди строк здесь можно узреть частицы той истины, которая постулирует, что ни один из поступков не останется незамеченным и в итоге каждому воздастся по делам его. И если уж (осторожно так) касаться темы религии, то на ум приходят постулаты о том, что 1) человек изначально грешен, но 2) у каждого грешника есть возможность исправления, возвращения на путь праведный, которые хорошо видны в объяснении художника о том, что такое мнимое оправдание.
  

  
  — Но добиться второго оправдания, — сказал К., словно пытаясь предупредить какое-то разоблачение художника, — не труднее ли, чем первого?
  — В этом случае, — отозвался художник, — ничего определенного сказать нельзя. Вы, очевидно, имеете в виду, что этот второй арест может повлиять на мнение судей не в пользу обвиняемого? Это не так. Ведь судьи уже в момент оправдания предвидели этот арест. Так что подобное обстоятельство вряд ли окажет какое-то влияние.

  То есть истинное раскаяние человека в своем согрешении никоим образом не уменьшает вероятность того, что человек согрешит в дальнейшем. Более того, он и будет грешить, ибо грешен по умолчанию.
  

  
  — Но ведь это второе оправдание тоже не окончательное, — сказал К. и, словно отгоняя что-то, качнул головой.
  — Естественно, нет, — сказал художник, — за вторым оправданием следует третий арест, за третьим оправданием — четвертый арест и так далее. Это заложено уже в самом понятии мнимого оправдания.

  И на этом опять замыкается бесконечный круг процесса, т.е. жизни.
  Что же до затягивания процесса, о котором говорит Титорелли, то при желании тут можно обнаружить намёк на жёсткий самоконтроль, на выработку системы определённых норм и моральных устоев, за границы которых человек не имеет права выходить.
  

  
  процесс должен все время вращаться в том маленьком кругу, которым он искусственно ограничен

  Но для этого
  

  
  Процесс ни на минуту нельзя упускать из виду

  иными словами, человек постоянно должен задавать себе вопросы как, что и для чего он делает, куда движется он в этом круге жизненного процесса и с какой целью. Но весь парадокс и вся абсурдность этого движения заключена в том, что даже при предельно точных ответах на данные вопросы, человек всё равно никогда с полной уверенностью не сможет сказать, куда в итоге приведёт его это движение.
  И никто никогда не даст тебе гарантии, что в одно прекрасное утро в твоей комнате вдруг не появятся те самые двое-трое-четверо, с непоколебимым видом заявляющие "Вы арестованы". А уж за что и почему - сами решайте.
  Ибо всё есть абсурд. Всего и делов.

  7

  26