Рецензия на книгу
Убить Бобрыкина
Александра Николаенко
Аноним15 июня 2024 г./Простите, много букв... Но я, мне кажется, могла б и много больше букв про эту книгу написать.../
В свое время Евгений Водолазкин сделал очень правильную вещь, снабдив книгу "Лавр" подзаголовком "Неисторический роман". Книгу "Убить Бобрыкина" надо было бы снабдить подзаголовком "НЕдетективный роман. НЕ натуралистические заметки". Потому что детектива тут нет совсем никакого (а его оттуда время от времени все-таки пытаются вычитать). Ну а воспринимать ее в качестве реалистической зарисовки - значит, обречь себя на совершенно убогое впечатление. Можно, конечно, - история получится почти связной. Но есть ли смысл? Да и деталей лишних останется много: как написали в одной из рецензий, "половину не понял, сократить бы это все до рассказа - получилось бы хорошо".
Предисловие
Как известно, есть вполне определенная зависимость между качеством текста художественного произведения и широтой возможностей его интерпретации. Действительно, даже если отвлечься от современной литературы и обратиться к школьно-программному XIX веку и вспомнить Гоголя с его "Мертвыми душами" - сколько разных толкований мы накопаем, бегло ознакомившись с учебником и парой-тройкой предисловий и послесловий? Мы узнаем, что, читая эту книгу, можно читать про конкретных персонажей с любопытными характерами (осуждая одних и... а получится ли там кого-то одобрять?); можно читать о России и ее особом пути (ах, птица-тройка!..); можно даже прочитать о начале восхождения души через страдания, через метанойю к горним высотам. Ну а Достоевский? Неужели мы читаем у него лишь детективы?
Вот и с "Убить Бобрыкина" похожая история.1. Буквально
Мы можем вычитать темную и не совсем внятную историю про относительно взрослого Сашу Шишина, вероятно, с особенностями развития, проживающего вдвоем со злобной матерью, вспоминающего детство, влюбленного в соседскую женщину (девочку) Таню, которая замужем за одноклассником их обоих, Степаном Бобрыкиным. Слов для этой незатейливой истории слишком много, Таня в ней странно двоится - и не только во взрослом состоянии, зато Саша со Степаном удивительным образом не меняются на протяжении книги, хотя Степан при этом проходит путь от школьника до отца семейства с ипотекой и всем прочим.2. Об эпиграфе
О том, который про детство и взрослую жизнь.
Книга рассказывает об этом каждым своим предложением. Герои четко делятся по этому признаку: Саша - вечный ребенок. Как у всякого ребенка - у него "длиннофокусная оптика", он все видит очень крупным планом, без обобщений, без общей картинки (как он по стрелочкам идет за кладом - видя одну стрелочку за раз, в стремлении к цели не замечая других обстоятельств, а слово "дурак" попадает в поле его зрения лишь в последний момент). Бобрыкин - вечный взрослый, он взрослый уже в школе, он свысока играет в детские игры, его оптика широкоугольная, ему ничто не смешно - по-настоящему он ни разу не улыбается даже. Еще один вечный взрослый - мать. Но взрослый другого типа. Если Бобрыкин - самоуверенный, самодовольный взрослый, то мать - это та взрослость, которая есть непомерная ответственность и одиночество (как она плакала над разорванной курткой - не от жадности же и не от злости; просто "в такой стране... на пенсию мою...). Ну и Таня, единая в двух лицах: безликий взрослый ("и волосами светлыми почти прикрыв лицо (а может, не она?..)") и ребенок прошлого и настоящего из писем. У Тани прошлого быстрый ум, который компенсирует длиннофокусную оптику, а у Тани из писем детский взгляд соединяется с взрослой способностью видеть в перспективе. Она - своего рода адвокат детства. И здесь это очень нужный персонаж, потому что когда на сцене взрослые, особенно самоуверенные, успешные взрослые - детскость всегда проигрывает, она нелепа, смешна, вечно виновата.
Тебя ругала мать... за то, что в луже промочил ты ноги? Но как же можно по лужам в детстве не ходить? Не прыгать через них? А по чему еще ходить?3. О времени
Время - один из главных героев книги. Серый кардинал - его не видит невооруженный глаз, но все происходит благодаря (вопреки) ему. Таня из писем постоянно говорит о нем: о том, что лето слишком быстро, а зима слишком медленна.
Стой, горшочек, не вари! А комната и лестница и люди, двор, и улица, и дальняя дорога, все в каше этой, и ползет, ползет, а дурачок не может вспомнить, как остановить. Горшочек, не вари! И просит: не вари, ну не вари, пожалуйста, горшочек...Шишин и есть тот дурачок. Он как будто во временном вакууме: не меняется сам, в его глазах не меняются Бобрыкин, мать. И Таня. Таня - поймана (зеркало: "я заглянула, Саша, мать твоя увидела, сказала, что в этом зеркале останусь навсегда") и остается с ним, вся сотканная из воспоминаний. Но удержать эту петлю Саше не под силу. В Таниных письмах то и дело проступают "взрослые" подробности. И в конце концов Таня из писем и безликая взрослая Таня сливаются - и в этот же момент разбивается зеркало, "стеклянным звоном осыпаясь в уши", надежды разбиты вместе с ним:
Разбитые надежды опаснее разбитого стекла, их осколки застревают в сердце, как осколки кривых зеркал из сказки.Внешнее время, как и всегда, побежало вперед ("нет идущих против стрелки циферблатов на башенных часах, и нет таких вокзалов, где можно купить билет из настоящего назад"), а время внутри квартиры Саши и его матери побежали назад ("часы, в которых стрелки идут назад. На кухне матери твоей"): и вот, уже в финале, Саше, чтобы посмотреть в глазок, понадобилось вскарабкаться на стул... Сашина реальность и реальность мира окончательно разошлись.
4. О спасении
Есть ли вообще объективная реальность в книге? Большой вопрос. У каждого из персонажей своя мифология - долго и любовно выстраиваемая. У Тани мифология детства - Изумрудный город, побег в Австралию, подозрительные прохожие, машина времени и зарытый клад. У Бобрыкина мифология взрослой серьезности - игривые ухаживания, дом-семья-ребенок, ипотека, комфорт, чувство превосходства. У матери "языческое христианство". У каждого его мифология - средство удержаться на краю пропасти, как-то сохранить себя от подступающего хтонического ужаса.
Шишин живет сразу в двух мифологиях - Танином и материном. Но у него есть и своя, с всего одним божком и богом:
А за тобой... придет Иисус Христос? Придет? - поинтересовалась мать.
Он не ответил, вспомнив, что никогда за ним еще никто и никуда не приходил... а только Таня...Таня - его единственный Спаситель. И вот почему, когда вдруг стало понятно, что и она за ним не придет, весь мир Шишина рушится. И отчаянный порыв матери, изо всех сил стремящейся защитить Сашу от саморазрушения, порыв, в котором она, вечно переплетающая слова молитв и заговоров, путающая начала и концы, вдруг неожиданно точно, без искажений цитирует слова апостола Павла, этот порыв никак не поможет. Без спасителя человек обречен.
5. О другом эпиграфе
...а схватишься за нож.Трагедия. Именно такая, какой должна быть трагедия по классическому (древнегреческому) образцу. Судьба (рок), с которым не под силу бороться человеку, одолевает каждого из героев. Даже невосприимчивый ни к чему Бобрыкин не избежит заслуженного конца.
Любовь, выросшая из детства и описанная потрясающе точно подобранными словами:
Шишин сделал шаг и тут же отступил на шаг, остановившись за спиной ее, чтобы так не пахло близко от волос густых и светлых полем, кленвой осенней, яблоневым садом, летом золотым, корой еловой, листиком у липовой ракушки......и доросшая до "любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего..." апостола Павла. Все камушки, ножички, стеклышки из детских карманов. Все загородки, обереги, заклятья, развешенные, расставленные матерью. Всё сметает смерть. И жалко, страшно, смешно ползет Саша, не сумевший правильно надеть штаны; и летит в никуда сквозь множество ступеней Бобрыкин; и жутко молчит мать из своей комнаты.
Заключение
Какое толкование правильное? Такого нет. Каждый читатель подсветит то, что ближе ему. Ему - сейчас.
И да, современное искусство отличается своего рода "цинизмом", когда о любой теме говорится легко, по крайней мере внешне легко, - художник как бы приглашает зрителя сыграть с ним в игру. Для этого и пригодилась необычная форма этой книги - ритмы, смысловые рифмы, навязчивые повторы. Разные темы как мячики в руках жонглера, то исчезают, то возвращаются, сливаясь в быстро меняющийся узор. Но за этой легкостью - все та же глубина. В которую иногда так страшно заглядывать.
...а то если подумаешь и что-нибудь поймешь, не только мялку вытащишь...
И там, внизу, вдруг отразиться глубина немыслимого цвета, недостижимой, невозможной высоты.27424