Рецензия на книгу

• 

  Аноним18 октября 2014 г.

  «Завтра была война». Если вы не смотрели этот советский фильм, очень советую. В нем для меня много общего с Искуплением. Сегодня дети пишут книжки о «Злоключениях Арабеллы», ставят спектакли, переживают драмы родственников, взрослые любят, работают, мучаются головной болью, а завтра.... все это теряет абсолютно весь смысл. Война вносит свои коррективы.

  Я всерьез задумалась о том, осталась бы Сесилия с Робби, если бы не война? Хватило бы ей смелости выйти замуж за сына прислуги? Что бы делала Брайони, которая так была одержима желанием видеть мир упорядоченным? 13-летняя девочка, которая целиком ушла в свои детские фантазии, перенося их на бумагу, и заставляя родственников участвовать в своих постановках, и внушившая себе, что может вершить судьбами людей не только на сцене, но и в жизни. Ей всегда хотелось славы, управления, подчинения, а не выдавливания гноя из ран солдат и ухаживания за тяжело ранеными.

  Война поставила сестер на одну планку, они обе стали медсестрами. Но если одна (Сесилия) стойко выносила невзгоды, выпавшие на ее долю, то Брайони, как мне кажется, считала свою помощь раненым серьезным искуплением за причиненный вред Сесилии и Робби. А так прощения не вымолить.

  И в довершение всего Брайони со своей детской непосредственностью решает последовать примеру из стиха Маршака — «Что нам стоит дом построить, нарисуем, будем жить». Так и повзрослевшая годами Брайони, ничуть не повзрослела морально. Она решила искупить разбитые жизни на бумаге, дав Робби и Сесилии шанс воссоединиться на страницах ее глупого произведения.
  

  
  Мы трое – Лола, Маршалл и я – совершили преступление, и начиная со второй версии романа я всегда писала о нем. Я считала своим долгом ничего не скрывать – ни имен, ни мест, ни обстоятельств. Я излагала все как исторически точную запись событий. Но многие редакторы на протяжении стольких лет твердили, что эти «подсудные» воспоминания не могут быть опубликованы до поры, пока живы мои соучастники, что я могу обнародовать только собственное имя и имена умерших. И пока будет существовать хоть один экземпляр, хоть рукопись последней версии моей книги, моя импульсивная, моя счастливая сестра и ее принц-лекарь будут оставаться живы, чтобы любить.

  И она всерьез поверила, что этого достаточно. Она возомнила себя Богом, который вершит судьбами людей и переписывает историю для поколений. Далее поверила в то, что она прощена, и, более того, - что она своим талантом облагодетельствовала сестру, внеся ее своим романом в летопись жизни в исключительно правильном варианте развития событий. Можно ли такое простить?
  

  
  Вопрос, порожденный этими пятьюдесятью девятью годами, таков: в чем состоит искупление для романиста, если он обладает неограниченной властью над исходом событий, если он – в некотором роде бог. Нет никого, никакой высшей сущности, к которой он мог бы апеллировать, которая могла бы ниспослать ему утешение или прощение. Вне его не существует ничто. В пределах своего воображения он сам устанавливает границы и правила. Для романиста, как для Бога, нет искупления, даже если он атеист. Задача всегда была невыполнимой, но именно к ней неизменно стремится писатель. Весь смысл заключен в попытке.

  Для Брайони, как мне показалось, такой попытки было достаточно. Она простила себя. А значит, искупила вину. Если романист для нее бог, то … Бог ей судья. Только Бог - не выдуманный ею. А реально существующий.
  Хотя, не мне судить. Ибо истинно говорят, не суди, да не судим будешь.

  13

  36