Рецензия на книгу

• 

  Аноним28 декабря 2023 г.

  Нет, все-таки со Шмелевым мне не по пути. Эта книга была последней надеждой. Ведь это совсем не похоже на знаменитые "Богомолье", "Лето Господне" и иже с ними, - говорили мне. "Прочтите это, если у вас хватит смелости", - вторил им Т. Манн.
  И я наконец-то добралась, осмелилась. И...

  И получила те же яйца, только со знаком минус. Там - все хорошо и благостно, точно так, как запомнили многие из эмигрантов. Тут - все плохо, черно, точно так, как запомнил автор.
  Но Шмелев и в этой книге, и в последующих эмигрантских верен себе.
  Щедро описывает он окружающую природу. Много, много мастерски написанных пейзажей. Только в этот раз недоброжелательны боги, умирает природа, голодает, мерзнет, гневается, сдувает ставших легкими людей в ямы и овраги.
  Конечно, никуда не делись и умилительные персонажи - старики и дети. От обилия уменьшительных суффиксов иногда рябит в глазах и рот сводит оскоминой:

  
  Вот плетешок на обрывчике - его работы. Пустой хлевок: давно проданы свинки, последнее хозяйство. "Одноножка" одна осталась - детям. Две девочки-голоножки возят на ниточках щепки - играют в пароходы. За окошком мальчик грозится сухою косточкой.

  А добрый поступок татарина ближе к концу книги доводит лирического героя книги почти до исступления:

  
  Нет, не это. Не табак, не мука, не грушки… — Небо! Небо пришло из тьмы! Небо, о Господи!.. Старый татарин послал… татарин…
  Знаю я: с нами Бог! Хоть на один миг с нами. Из темного угла смотрит, из маленьких глаз татарина. Татарин привел Его! Это Он велит дождю сеять, огню — гореть. Вниди и в меня, Господи! Вниди в нас, Господи, в великое горе наше, и освети! Ты солнце вложил в сучок и его отдаешь солнцу… Ты все можешь! Не уходи от нас, Господи, останься. В дожде и в ночи пришел Ты с татарином, по грязи… Пребудь с нами до солнца!

  Вот только сам он подобных чудес творить... не может? не хочет? Впрочем, не нам, земным плотским людям, понимать высшие смыслы. Он хоронит погибшую курочку:

  
  И наложил камень, чтобы не вырыли собаки. Трещит плетень, глядит из-за плетня Яшка.
  — Так лучше бы мне отдали!
  Он прав, пожалуй. Не все ли равно теперь: земля или брюхо Яшки? Земля — лучше, земля покоит.

  Утратил разом мальчик Яшка все уменьшительные суффиксы - брюхо у него, а земля-то подостойнее какого-то там брюха будет.
  И, так же как всегда, понимающие читатели Шмелева все поймут, а приземленным и непонимающим - придется выслушать обличение:

  
  Вы, сидящие в креслах мягких, может быть, улыбнетесь. Какая сентиментальность! Меня это нимало не огорчает. Курите свои сигары, швыряйте свои слова, гремучую воду жизни. Стекут они, как отброс, в клоаку. Я знаю, как ревниво глядитесь вы в трескучие рамки листов газетных, как жадно слушаете бумагу! Вижу в ваших глазах оловянное солнце, солнце мертвых. Никогда не вспыхнет оно, живое, как вспыхивало даже в моей Торпедке, совсем незнайке! Одно вам брошу: убили вы и мою Торпедку! Не поймете. Курите свои сигары.

  И чем дальше в текст, тем больше ерничанья в этих громких надсадных обличениях. Имеет лирический герой право на это - голод, холод право это дает:

  
  Эй, фотограф! бери в аппарат: картинка! Кто эти двое на краю балки? эти чучела человечьи? Не угадаешь, заморский зритель, в пиджаках, смокингах и визитках, бродящий беспечно по авеню, и штрассам, и стритам. Смотри, что за шикарная обувь… от Пиронэ, черт возьми! от поставщиков короля английского и президента французского, от самого черта в ступе! Туфли на докторе из веревочного половика, прохвачены проволокой от электрического звонка, а подошва из… кровельного железа!

  И сидит приземленный и непонимающий "зритель", стыдливо уставясь на собственные домашние тапочки...

  11

  997